Берцик. Новая жизнь

– Шесть человек – на выход! Вещи и документы получите в каптерки.

Среди незнакомых фамилий Берцик чуть не пропустил свою, из чужого паспорта, к которой еще не привык. Вот так. Получается все. Просто и обыденно его выкидывают за ворота как ненужную вещь. А он так много думал, готовился, искал свою судьбу в том, что происходит, выходит, ошибался? Опять не то и не там? Или он сам виноват в этом?

Его очередь за вещами уже подходила, когда в каптерку вбежал Адам, тоже с рюкзаком.

– А ты что здесь?

– Да я тут подумал, ну их, не хочу не пойми за кого воевать, дурак был. И тебя оставлять жаль, привык уже.

Кроме вещей они, к собственному удивлению, получили еще по сто евро, зарплата, оказывается, за пребывание в Легионе. Когда они выходили в ворота, навстречу им, внутрь, проходила новая группа парней, оживленно переговариваясь между собой. И Берцику вдруг что-то показалось, он сам даже толком не понял, что именно, словно он тоже имеет какое-то отношение к этим посторонним людям, хочет быть с ними.

– Русские, – прокомментировал Адам, – на наших койках спать будут. Пошли!

– Что дальше делать будем?

– Я возвращаюсь. А ты? – Адам внимательно посмотрел на друга.

– И я.

В Марселе они переночевали в той же гостинице, которую уже знали, и через два дня опять были в Варшаве, вновь остановившись там же, где и раньше. Приняли их тут как героев, заставив сто раз рассказать о каждой минуте, проведенной в Обани. Но была в этом во всем какая-то странность – круг замкнулся, вернув их точно в то место, откуда начинался, ничего не переменив в их жизнях. Как будто свершившись напрасно.

Деньги почти кончились, следовало искать способы где-то подработать хоть сколько-то. Поэтому однажды он опять появился на Рыночной площади, уже с новеньким мольбертом в руках. Пшемислав и Лех встретили его радостно, как родного. Похоже, они действительно проводили здесь все свои дни.

Сначала он смущался и волновался, когда к нему садились за портретом. Но очень скоро пообвык, и его карандаш легко, будто бы сам собой, скользил по листу бумаги. Портреты у него выходили чуть другие, не такие, как у всех остальных здесь. Женщины получались немного загадочней, чем в жизни, а у мужчин на лицах обязательно проступала какая-то собственная, особая индивидуальность. Выглядело это слегка странновато, подчеркнуто и непривычно, но именно из-за необычности его портретов, к нему частенько выстраивалась очередь из двух-трех человек, чтобы сесть на стульчик перед ним. Деньги за портреты получались, конечно, совсем небольшие. Но это было хоть что-то, можно было купить еду и самое необходимое.

Как-то в середине дня, когда он сидел среди художников, увидел на другой стороне площади Диту. Она медленно брела вдоль витрин магазинов, рассматривая выставленные за стеклом товары. Ее светлые волосы опять были распущены и мягким водопадом стекали вдоль спины, в руках – огромная летняя сумка с вышитыми на ней разноцветными бабочками. Она показалась ему такой родной, своей, что он чуть не побежал через площадь, чтобы немедленно оказаться рядом с той, кто частенько занимала его мысли. Но это было невозможно. Он сам запретил себе мешать ей. Зачем ей его проблемы, и то, что осталось в его прошлой жизни? Пока он может только мечтать, что когда-нибудь придет к ней совсем другим человеком. Полюбовавшись издали, он так и не осмелился подойти.

А Адам стал часто куда-то отлучаться, пропадать. Иногда даже он не возвращался ночевать, и Берцик ждал его, волнуясь, не случилось ли чего. К этому парню он чувствовал что-то, сходное с родительской привязанностью. Он даже переживал за него, беспокоясь, как бы не влип в плохую историю.

Когда Адам все-таки появлялся дома, пытался расспрашивать. Но тот только отводил в сторону глаза и что-то невнятно бурчал в ответ. Приходилось оставлять его в покое. Но сам продолжал волноваться.

Как-то постепенно, незаметно для себя он все больше сближался с Пшемиславом и Лехом. Художники оказались открытыми, совсем непритязательными людьми. С ними интересно было говорить и слушать. Они, кажется, знали все и обо всех в Варшаве, и охотно делились своими познаниями.

Уже был июль. Страшная жара обрушилась на город. Варшава стала какой-то сонной и пустынной. Сидя на рыночной площади, Берцику иногда казалось, что вокруг все движется, как в фильме, пущенном с пониженной скоростью, медленно, кадр за кадром. Даже в парках у реки не было прохлады. Растения все пожухли, уже не были такими зелеными, сочными, как тогда когда они гуляли здесь с Дитой. Удушающий зной напомнил ему даже Афганистан. Только виды вокруг были совсем другие.

Как-то, когда они все также сидели на Рыночной площади, в отсутствии желающих рисовать портреты просто болтая, Лех предложил:

– Может, уедем из Варшавы? Сейчас тут самый мертвый сезон. Все равно ничего не заработаешь, нет никого. Махнем к морю? У меня есть небольшой заказик там. В одном санатории просили расписать столовую. Деньги, правда, небольшие, зато жилье и еда бесплатно. Столовая у них большая, я говорил, что мне одному не справиться. Вы как?

– А что, – сразу воодушевился Пшемислав, – хорошая идея. Здесь все равно сейчас нечего делать. Я, пожалуй, соглашусь. Покупаемся, позагораем, на девушек красивых поглазеем, может, познакомимся, подружимся. Нет, я определенно согласен. Что ж ты раньше молчал?

– А ты, Берцик? – теперь оба художника вопросительно смотрели на него, – поедешь с нами?

Что ответить? Надо ли ему ехать? А почему нет? Что его держит здесь, в столице? Чужая квартира, из которой в любой момент могут выставить? Адам, явно живущий какой-то своей жизнью, в которую не особенно хочет его пускать? Работа? Разве ж это работа, всю жизнь не просидишь здесь, рисуя портреты. Дита? Но этого вопроса он решил больше не трогать. Значит, его ничего не останавливает тут, он может поехать.

– Да, я бы поехал. Только вот денег у меня совсем мало. Не знаю, хватит ли на билет.

– А у кого их много, – засмеялся Лех, – здесь таких нет. Какой билет? Поедем автостопом. Доберемся. Все, решено. Собираемся. Отъезд послезавтра рано утром. Встречаемся здесь.

Собирать Берцику было почти нечего. Все его немногочисленное хозяйство помещалось в легкий рюкзак. А вот поговорить с Адамом, сообщить ему о том, что он уезжает, следовало обязательно. К счастью, молодой человек появился дома в середине следующего дня.

– Адам, давай поговорим, мне нужно сказать тебе что-то.

– Опять, что ли, пенять будешь, что дома не ночую?

– Нет. Я хочу сказать тебе, что уезжаю.

– Уезжаешь? Куда?

Берцик рассказал про художников.

– Ну, дай бог тебе. Не пропадай, звони мне иногда.

– Конечно.

– А я, знаешь, тоже уезжаю. Только боялся все тебе сказать, – Адам выглядел виновато.

– Тоже уезжаешь? Домой решил отправиться?

– Нет, не домой. Ты не поверишь!

– Ладно, рассказывай, что за тайны такие!

– Я обратно поеду, к Вацлаву. То есть к Ирме.

– Как? Так вот где ты все время пропадал. Ну что ж, совет вам да любовь.

– Ну, об этом еще рано говорить. Но мне кажется, да, я люблю ее, несмотря на то, какая она, или даже за это тоже. Не знаю.