Книга 3. Без названия

– Я вам расскажу о симптомах, – начал он, – а вы поставите диагноз, назначите лечение. Итак, рассеянный взгляд, потеря аппетита и, как следствие, потеря веса, бессвязная речь, повышенная возбудимость, трясущиеся руки…

– Достаточно, – перебила его Юля, – с этими симптомами надо обращаться к психиатру, а не к врачу общей практики.

– Вы живете в поселке, где являетесь, в том числе, и психиатром. Если быть откровенным, я говорю о Глебе, хотя вы и так догадались. Видите ли, я хорошо его знаю. – Юлиус немного помолчал, словно собираясь с мыслями. – Когда-то Глеб был другим: чутким, понимающим, говорящим красивые слова, однако все переменилось вдруг и сразу. Война – дело не шуточное. Она меняет людей, многих ломает. Кого-то пугает перспектива общения с людьми, вернувшимися из «горячих» точек (название то еще – «горячие», я бы выразился по-другому, да речь сейчас не об этом). Невеста Глеба просто испугалась, когда узнала, что он попал в Афган. Ждать не стала – вышла замуж… за брата Глеба. Письмо брата – последняя нить, что связывала Глеба с домом и прошлой жизнью. После войны он не вернулся домой к родителям, попал в ЭСВ. Его отношение к женщинам изменилось: считал, что верить им нельзя (любимая предала, мать промолчала, что равносильно согласию). Прав он или нет – не мне решать, тем более судить: сам наломал в жизни столько дров, что мало не покажется.

Сейчас я чувствую, что Глеб стал другим. Глаза изменились: оттаяли. Он хочет жить, а не доживать отведенное судьбой время. Думаю, вы должны знать. Глеб гордый. Ему не просто. Он старше вас и намного. Служба в ЭСВ, война и не одна, наложили отпечатки. Его хамство – защитная реакция. Решать в любом случае вам. Только знайте: Глеб скорее умрет, чем предаст.

Юли посмотрел на женщину напротив. Она внимательно слушала, но с выводами не торопилась. Командующий хотел задать вопрос, но, уважая чувства человека, передумал, попрощавшись, вышел из кабинета.

Сегодня она не спешила домой: надо подумать. Хорошо подумать, как тогда, когда ей предложили сдать сына в интернат, потому что мальчик требовал особого ухода, времени, сил, терпения. Предлагали добрые люди, ведь они заботились о ней. Глеба не было дома… сколько? Прав ли он? А она? Юля медленно брела по улице, глядя себе под ноги. Оказавшись перед домом, очнулась. Нельзя быть настолько расточительной, чтобы позволить себе расслабиться. Данила. Она быстро поднялась на крыльцо.

Вешая пальто, услышала голоса на кухне: Глеб дома. Непроизвольно поймала себя на слове «дома»: ее или его, или их? Тряхнув головой, словно желая отогнать ненужные сейчас мысли, отправилась на кухню.

Недовольный взгляд Глеба нисколько не смутил Юлю, болтовня Данилы все компенсировала. Сын стал много говорить – это хорошо. Очень хорошо: почувствовал вкус жизни. Юля улыбалась. Она с удовольствием съела приготовленные мужчинами пельмени – извиняться за опоздание не стала (доктор имеет право опаздывать, женщина тем более). Она разговаривала с сыном (Глеб ел молча), спрашивала, что нового он узнал за день, чем занимался, написал ли контрольную по математике.

Уложив сына спать, Юля вышла из его комнаты, прикрыв за собой дверь. Странно, Глеб еще не уехал. В чем причина? Он сидел в зале на диване в ожидании ее, говорил, что даст время на размышление. В его понимании день – это и есть время на размышление? Недовольство выразилось на лице женщины. Глеб взглянул на нее и усмехнулся: не те выводы делаешь, мамзелька. Юля села в кресло, ожидая, что он начнет разговор. Глебу нравилась ее немногословность. Все по существу, без лишних фраз, жестов. Если чем-то недовольна, сразу поймешь, как сейчас, например.

– Как вы отнесетесь к тому, чтобы Данилу осмотрел мой знакомый?

– Зачем? – спросила, удивившись, Юля.

– Хуже, чем есть, не будет, но он может дать совет.

– По поводу?

– Он тоже был инвалидом. Врачи говорили, что не встанет – теперь здоров.

– Когда? – Юля внимательно смотрела на Глеба.

– Завтра.

Взгляды встретились: никто не хотел уступать в этом поединке. Он заранее знал, что она согласится. Она поняла, что он все уже решил, спрашивал ее согласия ради формы.

Назавтра приехал Ритус. Его слова повергли Юлю в шок. Она переспросила: не ослышалась ли? Нет. Несколько операций, и у Данилы появится реальный шанс встать. У мальчика дух захватывало от слов Ритуса: он не представлял, каково это – ходить. Люди, обладающие подобным даром (для Данилы это, действительно, дар) не понимают его цену. Судьба, Бог дарят возможность ходить, бегать – двигаться самостоятельно, а человек – глупое существо – не ценит подарок, воспринимает его как должное.

Юля взяла отпуск за свой счет, но в гарнизон пришлось ехать с Глебом. Мать осталась с сыном: жить она будет в палате – так удобнее, им разрешили.

Первая операция прошла через неделю, вторая через две. Все это время Юля боялась верить, но надеялась, читая молитвы матери Бога. Несколько раз приезжал Глеб. Он не спрашивал ее разрешения на свое присутствие, она не задавал глупых вопросов типа: зачем ты здесь.

Данила делал первые шаги. Он задыхался от радости, волнение прошло, пока он лежал и представлял, как именно пойдет впервые в жизни. Страх еще был, но рядом находились те, кто забирал его у ребенка. Глеб смотрел так напряженно, как будто он сам, а не Данила, сейчас пойдет. Мама кусала губы: она никогда не плакала – он точно знал.

Данила относился к дару ответственно: не разбрасывал, не разбивал на кусочки. Он наслаждался каждым шагом – не понять этого обычным людям. Он ходил еще с опаской, словно боялся: у него отнимут возможность двигаться, на этот раз навсегда.

А еще… Еще он пошел в школу, самую обычную, что всем девчонкам и мальчишкам быстро надоедает, та самая, в которую дети ходят по великому принуждению. Он шел с охотой, желанием показать себя, познакомиться с людьми, увидеть и познать огромный мир.

Глеб переехал к ним. По возвращении из больницы Юля предложила сама. Он поселился в зале. Трехкомнатная квартира давала своим обитателям часть личного пространства, в котором можно отгородиться при желании от внешнего мира. Вещей у него оказалось мало, все уместилось на одной полке. Фотографий никаких, как, впрочем, и иных милых безделушек. Стирал на себя сам. Юля непроизвольно подметила, что он аккуратно складывает постель в диван, бреется каждое утро, форма всегда чистая, выглаженная. В комнате у него идеальный порядок, впрочем, когда он убирал, она не знала.

Он не спрашивал разрешения, чтобы что-то сделать по дому, она никогда не заставляла. Она не спрашивала, что он хочет на ужин – просто готовила – мужчина садился, ел, убирал за собой посуду. Почти идиллия, потому что никто ни от кого не зависел, ни о чем не просил другого, ничем не был обязан.

С Данилой все налаживалось, со взрослыми все усложнялось. Юля понимала – впереди тупик.

Саднило ногу. Старая рана ныла к непогоде. Обычно он выходил курить на улицу. Сегодня открыл окно на кухне, сидел на стуле, приспособив под пепельницу пустую баночку. Так и знал, что учует. Глеб поморщился то ли от боли, то ли от появившейся женщины. От Юли не скрылось выражение его лица: он еще и возмущается.

– Интересно! – констатировала она.

– Что? – спросил он.

– Интересно, чем все закончится?

Юля скрестила руки на груди и выжидающе смотрела на Глеба. Он затушил окурок, поднялся: нехорошо сидеть в присутствии женщины.

– Твои предположения?

Теперь он подошел вплотную: рана рвала плоть изнутри.

– Теряюсь в догадках.

Юля не расцепила рук, во взгляде читалась решительность.

– Что если этим?

Глеб резко привлек женщину к себе, сразу нашел ее губы и сковал их поцелуем. В ответ глыбы льда. Когда он оторвался, звук пощечины вернул его на бренную землю.

– Тебе же было интересно, – зло заявил он.

– Ты только что курил!

Юля вышла из комнаты.

Глеб ворочался на диване, пытаясь найти приемлемое положение, чтобы рана не беспокоила его – напрасно. Промучившись до трех ночи, обрадовался телефонному звонку Бланки – это хорошо, что нужно дернуться с места, да еще в Чечню – значит, бой. Боль уйдет, забудется, потому что ее место займет опасность. Глеб радостно усмехнулся: не надо думать, лишь выполнять работу, такую знакомую, – воевать.

Отсутствие Глеба дало Юле передышку. Она слышала телефонный звонок, поняла, что его вызвали на службу. На следующий день узнала, что колонна двинулась на Чечню, где ранили брата Бланки. Говорили, что Юлиус Станиславович в тот момент, когда ему сообщили о ранении брата, был не просто зол – чудовищен, пообещал убить многих. Ему поверили.

Колонна вернулась – она точно знала – его не было. Не то, чтобы она волновалась (разумеется), чтобы ждала (приготовила вкусный ужин), думала (бессонные ночи явственно проступали на лице). Данила напрямую спросил, когда приедет Глеб: телефон молчал.

Он приехал через два дня. Данила увидел его в окно и выбежал, забыв об осторожности, навстречу. Мальчик замешкался на пороге, пытаясь всунуть ноги в непослушные шлепки (не важно, что холодно). Глеб подходил к дому, в руках перед собой держал пакет. Поздоровавшись, потрепал Данилу по волосам, но, как показалось ребенку, несколько неуклюже.

Они разбирали на кухне пакеты, когда хлопнула входная дверь: с работы вернулась Юля. Она еще издали заметила машину, внутри потеплело. Глеб стоял вполоборота, когда заглянула в комнату. Поздоровавшись, предложила мужчинам удалиться: сама здесь разберется. Спорить с ней никто не стал.

За ужином Данила рассказывал о своих успехах. У него появились друзья, его пригласили на день рождения. Глеб медленно ковырялся в тарелке. Не вкусно? У Юли пропал аппетит: она, вообще-то, старалась. Женщина обиделась, но старалась не подавать виду. От чая и вовсе отказался. У нее же пирог! Из-за стола Глеб не ушел, остался, чтобы совсем испортить настроение. Юля поднялась, чтобы убрать посуду. Данила вызвался помочь, он тоже заметил, что Глеб в плохом расположении духа, вернее, вовсе без расположения.

Глеб поднялся, поблагодарил за ужин и сказал, что пойдет к себе. Его никто не держал: Юля даже не повернулась. После уборки на кухне мать с сыном отправились проверять уроки.

Юля потушила верхний свет, оставив ночник. Вряд ли сегодня удастся уснуть, как и предыдущие ночи. Взяла книгу, открыла на главе, на которой остановилась накануне. В коридоре послышался скрип двери. Глеб прошел на кухню. Его дело. Прочитав несколько страниц, Юля поняла, что скрипа больше не слышала: курит на кухне. Это уже слишком – в состоянии выйти на улицу. Она решительно встала, накинула халат.

Он стоял к ней спиной. Сквозь футболку проступали бинты, опоясывающие грудь. Правая рука, которой он сегодня пытался есть, безжизненно висела, а по ней тонкой струйкой стекала кровь. Юля решительно отодвинула стул, своим движением напугав мужчину: думал, что все спят и он никого не тревожит.

– Садись, – приказала Юля.