Тринадцатый сонет

Пошло слово «любовь», ты права.

Я придумаю кличку иную.

Для тебя я весь мир, все слова,

Если хочешь, переименую…»

Последнюю строфу она читать не стала. Перевернула несколько страниц:

«Дождь дороги заболотил.

Ветер режет их стекло.

Он платок срывает с ветел

И стрижет их наголо…»

Вероника посмотрела на окно, которое умывалось холодными слезами темных туч. Она любила позднюю осень. Короткие серые дни, похожие на сумерки, печальный вид темных от дождя деревьев, которые еще помнили свои яркие одежды, помогали ей прятать собственную грусть, которую могла излечить разве что утрата памяти прошлого.

После ужина, осторожно укрыв растертую лечебной мазью и освобожденную от приступа боли Веронику, Нелинов отправился в детскую. На темном экране монитора крутились цифры 22:15:15. Женька лежал животом на полу и целился из детского пневматического пистолетика в погнутую жестяную мишень с тигриной пастью.

– Ба- бах! – воскликнул он, нажимая на курок, и стрела с присоской сбила с полки пластмассовую подделку под нэцке.

– Спать, Жека! – сказал Алексей Иванович. – Не добудишься тебя завтра! Тоже мне, впал в детство! Давай поднимайся и убирай учебники в рюкзак. Устроил на столе бардак! Ты что, всеми предметами занимаешься одновременно?! И, кстати, дневник покажи.

Женька нехотя поднялся с джутового покрытия, которое сеточкой отпечаталось на его левом локте.

– Представляешь, па, – сказал он, небрежно бросая пистолетик на кровать, – мы с Коськой в прошлом году всю комнату обшарили, искали стрелы, а они преспокойно лежали на полке за Киплингом.

– Ну, и зачем же они вам понадобилась?

– Мы хотели на физре в девчонок пострелять. Знаешь, как они визжат?! Пару раз стрельнешь, и урока, как не бывало.

Нелинов тотчас же наклонился за пистолетом и сунул его в карман.

Женька только плечами пожал.

– Так это же в прошлом году было. Они сейчас такие дылды здоровые, с ними связываться себе дороже.

– Занимайся рюкзаком! И про дневник не забудь.

Жека пристроил свой видавший виды «бэг» на стуле (от нового он в этом году категорически отказался) и стал швырять в него все, что лежало на столе. Алексей Иванович стоял рядом, ждал, когда дело дойдет до дневника, но он так и не появился.

– Ну! – требовательно сказал Нелинов. – В чем дело?

– Не знаю я, куда он делся! Кажется, Римма …Николаевна их собирала. И ничего интересного там нет. Ты же знаешь нашу классную. Если что, она телефон оборвет. Нормально все!

– Этого еще не хватало! Дожидаться, пока позвонит классный руководитель.

Завтра же, чтобы был дневник!

– Па, а как ты узнаешь, что твои научные сотрудники в институте хорошо работают?

Брови Нелинова взлетели вверх.

– Зачем это тебе?

– Ну, у них же дневников нет.

– Есть письменные годовые отчеты, конференции.

– Они тебе отчитываются, да?

– Они отчитываются перед Ученым советом, в состав которого входит директор и я, как его заместитель.

– А тебя директор обсуждает, да? А директора кто?

– Директор докладывает о работе института в Президиуме Академии Наук…

– А Президиум…

– Общему собранию действительных членов академии. Академикам и членам корреспондентам.

– А общее собрание?

– Президенту Академии Наук! Все! Не заговаривай мне зубы, Ежик. Ты лично завтра будешь отчитываться передо мной и мамой отметками в дневнике.

Женька тяжело вздохнул.

Нелинов улыбнулся:

– Что так печально?

– Ну, как же, па. У тебя столько сотрудников, отделов всяких, и еще мои отметки. Давай в этом году дневник мама будет подписывать.

– В душ, братец Лис, и спать.

– А ты посидишь немного со мной?

– Посижу, посижу.

Женька помчался в ванную, на ходу стаскивая с себя футболку.

Алексей Иванович снял с кровати плед, заменяющий покрывало, достал из- под подушки скомканную Женькину пижаму, аккуратно расправил ее и понес в ванную. По дороге заглянул в спальню. Вероника лежала, закрыв глаза: не то отдыхала от боли, не то уже спала. Нелинов прикрыл дверь и, стараясь ступать как можно тише, направился к Жеке.

– Держи, торопыга.

Сколько помнил себя Женька, если отец не возвращался с работы за полночь, то всегда приходил к нему в комнату, когда наступало нелюбимое время укладываться спать. Даже, когда мама хорошо себя чувствовала и еще жива была тетя «Гаша». Что бы ни было днем, как бы Жека ни проказничал и сердил взрослых, и как бы сам ни злился на них за какое- нибудь наказание – он никогда не ложился спать обиженным. Отец умел сделать так, чтобы «примирение сторон» всегда происходило до того, как буйная Женькина голова касалась подушки.