Санатория – Евпатория

Санатория – Евпатория
Тамара Шаркова

Это маленькая повесть на основе детских воспоминаний о летнем пионерском лагере санаторного типа в Евпатории в начале пятидесятых годов. Она состоит из маленьких главок,. Это калейдоскоп событий и впечатлений. Поездка в поезде через степной Крым в вагонах, которые недавно перевозили на фронт солдат, и знакомство между собой ребят и пионервожатых из разных городов. Веселая лагерная самодеятельность и музыкальные занятия с испанскими эмигрантами. История Яши-грека, одинокого представителя выселенной из Крыма греческой общины. Как лечили в Крыму больных туберкулезом детей. Рассказ любимой воспитательницы о трагическом десанте советских моряков в Евпатории. «Побег» на море целого пионерского отряда без вожатых. Веселые пляжные развлечения и любимые книги. Как может начаться дружба на всю жизнь. И как взрослели в тот важный для всей страны год, когда умер Сталин…

Тамара Шаркова

Санатория – Евпатория

Если у людей моего возраста будут правнуки, то их детство придётся на середину 21 века. Наши с ними детские годы будет разделять столетие! И что же им расскажут о нас их родители – наши внуки. Что мы были милыми старичками и старушками? Ворчливыми.. Добрыми… Или дряхлыми, но мудрыми, как Тортилла… Ужас!!! Если бы я была феей времени, я бы позволила взрослым консервировать себя в детском возрасте. Хотя бы ненадолго. И какое-то время они могли бы бегать, прыгать и играть со своими потомками в своём настоящем виде. Потому что очки с толстыми стёклами, палки и тёплые носки в летнюю жару – это тот ужасный грим, который накладывают на людей годы . А внутри они остаются мальчиками и девочками. Каждый из нас мог бы выбрать тот возраст, в котором он чувствовал себя самим собой. Кому-то было уютно в первом классе, кому-то – в выпускном, а мне, например, – в шестом и седьмом.

Первый раз я попала в детский лагерь санаторного типа, как бесплатное приложение к брату-отличнику. Брали только школьников. Потому мне велено было говорить всем, что я учусь в первом классе. Старшая сестра и брат сочинили для меня «легенду» и для верности таскали в школу: показывали парты и учили писать мелом на черной доске. Просто смешно! Я уже год занималась в музыкалке, дружила со второклассниками, писала прописными буквами и сама прочитала «Золотой ключик»! Какими бестолковыми становятся нормальные дети, когда взрослеют! Брату, который был старше меня ровно в два раза, полагалось за мной «присматривать». Как же! Сразу же по приезде он заболел дизентерией и провел положенное для отдыха время в изоляторе. Раза два, когда он выздоравливал, мне удалось переговорить с ним через щель в заборе и даже передать липкий комок конфет-подушечек, накопленных за несколько полдников. А он сунул мне в руку печенье. Был первый голодный послевоенный год. Каждый из нас, сохранивший редкое лакомство для другого, совершал маленький подвиг.

Брат покинул место своего заточения за день до отъезда.

––Никогда в жизни не поеду больше ни в какой лагерь, – сказал он с горечью. – Двоечников сюда нужно посылать!

В лагерь с тех пор он действительно никогда не ездил.

Меня же не остановил ни чай из солоноватой воды, ни несъедобное блюдо из морской капусты, ни то, что колтуны и насекомых из моих длинных волос мама вычёсывала частым гребнем не один день. Меня звало МОРЕ!

Рецепт от доктора Сливко

Когда мне исполнилось столько же лет, сколько было брату в лето нашей совместной поездки в Крым, я в очередной раз сама «заслужила» право провести целую смену в «Евпатории- санатории». В табеле у меня были пятёрки, а в выписке из лечебной карты соответствующий диагноз: хроническая ангина и что-то там про «шум в сердце».

«Полоскание горла морской водой и целительное плавание!» – огласил доктор Сливко свой вердикт. Я всегда видела его с кожаным ремнём на голове, к которому крепился рефлектор величиной с блюдце. В первом классе мне хотелось посмотреть, как он спит: снимает это блюдце и кладет на тумбочку или просто поворачивает его ребром. И ещё я собиралась выкрасть и забросить куда-нибудь подальше все его ужасные металлические палки с зеркальцами, которыми он лазил в рот несчастным больным детям.

«И ставил, и ставил им градусники…»

На сборный пункт в Киев приехали ребята из разных городов. В одну комнату собрали девочек, а в другую мальчишек. Родители остались на улице. Пока не пришли врач и медсестра, все толкались в четырёх стенах и искали знакомых по прошлым сменам. Медсестра принесла большую стеклянную банку с ватой на дне и ёжиком из градусников. Она была в белом халате, шапочке и круглых очках. Медсестра вынимала и встряхивала градусники и ставила их каждому подмышку. При этом она наклонялась, и очки, как лыжники с трамплина, съезжали на кончик её длинного носа. Она поправляла их тыльной стороной ладони. Сколько было детей – столько раз и поправляла.

Через минуту почти все, старались незаметно подсмотреть, не слишком ли резво поднимается вверх серебристый столбик. Одни со страхом, что не поедут в Крым, другие с надеждой, что отправятся домой.

Раз – теленок, два – козленок…-

В купе плацкартного вагона, рассчитанного на 6 взрослых, ехало 10 детей. На противоположные полки положили деревянные щиты, на них матрасы – и готова постель для четверых ребят. Девочки в одном вагоне, мальчики – в другом.

Ходить по вагону без крайней важности не разрешалось.

На завтрак и ужин раздавали бутерброды с сыром, на обед – хлеб с котлетами. Какао и чай наливали из большого чайника в казённые стаканы с подстаканниками, а воду – в собственные кружки и чашки.

Ехать предстояло двое суток.

Вначале царила кутерьма и было очень весело. Те, кто были знакомы, старались занять место в одном купе. Лучшие места, разумеется, были на верхних полках. Домашние дети из младших классов пугливо жались по углам.

Подростки 13-14 лет, закалённые опытом нескольких поездок, уверенно занимали купе, подальше от проводника, дежурного воспитателя и пионервожатого. Мне было 12, но я почему-то всегда попадала в старший отряд, и потому считалась среди них своей.

Наконец все устроили свои чемоданы на и под полки, улеглись головой к окнам и стало тихо. Иногда кто-то кричал: «С нашей стороны коровы!» « Гуси! Гуси! С нашей – гуси!»– откликались с боковых полок. Какое-то время все занимались подсчётом свиней, петухов, собак, телят, коз и прочей живности. Особым вниманием пользовались утки с утятами и наседки с цыплятами.

Когда надоедало смотреть в своё окно, переворачивались и смотрели в окно напротив. Изредка пробегала пионервожатая и пересчитывала девочек. Иногда на полках оказывалась лишняя голова или дополнительные пятки, потому что началось хождение «в гости к соседям». Вожатая Маша твердой рукой пресекала подобные вольности.

В ожидании обеда принялись за домашние припасы. Когда принесли котлеты, все уже объелись сладким, и половину из них унесли мальчишкам, как добавку.

«Тихий час»

Потом полагался тихий час. Всем было велено лечь пятками к проходу и спать. Старшие девочки в последних купе сразу же возмущенно зашумели, и напомнили вожатой, что спят не в «тихий», а в «мертвый час», и что она перепутала пионерский лагерь с детским садом.

Сошлись на том, что спать будет, кто хочет, а остальные не будут им мешать. Малыши и вправду заснули, а кто постарше принялись играть в «морской бой», «города» и «слова». Вскоре все линкоры и катера были потоплены, города на «К» закончились, а слово «коллективизация» сразу же расползлось муравьями по листку Ларисы Приходько на такое количество маленьких слов, что остальные потеряли к игре всякий интерес. Кто-то вынул из чемодана книжку, а в самом последнем купе достали карты и принялись играть в дурака, оставив одного дежурного на атасе*.

«Мы едем, едем, едем в далёкие края…»

К вечеру в вагоне стало ужасно жарко и душно, потому что окна открывать не разрешали. Опустили раму только рядом с купе проводников.

Считать коров всем надоело, хотелось пить, но вода была противно тёплой. Особенно неприятно было на долгих остановках. Выходить из вагона не разрешалось. Одна девочка заплакала. Её стали утешать, а она объяснила, что ей очень жалко своего хомяка, который живет у неё дома в большой стеклянной банке из-под соленых огурцов. И себя ей тоже жалко, потому что вагон напоминает эту самую банку.

Пришла вожатая Маша и сказала, что нечего хныкать, потому что пионеры должны быть всегда готовы стойко переносить трудности. И предложила всем вместе спеть какую-нибудь весёлую песню. Все сделали вид, что это к ним не относится. Тогда вожатая Маша сама стала петь «песенку весёлых друзей»:

Мы едем, едем едем в далёкие края

Хорошие соседи, счастливые друзья.

Нам весело живётся. Мы песенку поём,

А в песенке поётся, о том как мы живём»

Она думала, что все подхватят припев, и даже руками стала дирижировать. Но только совсем маленькая девочка, у которой одна косичка расплелась, а другая с бантом торчала, как половинка сушки, тоненьким голоском затянула:

«Крласота! Крласота» Мы везём с собой кота…»

Тогда Маша направилась к последнему купе и стала упрекать старших в том, что они не продолжают традиции пионеров-героев и не проявляют стойкости.. Девочки посовещались и стали петь о героях-молодогвардейцах, которые сражались с фашистами:

«Это было в Краснодоне

В грозном зареве войны,

Комсомольское подполье

Поднялось за честь страны.

Кто там улицей крадётся,

кто в такую ночь не спит.

На ветру листовка вьётся

Биржа чёрная горит»

О том, кто там крался и не спал, мы так и не узнали, потому что на боковой полке проснулась одна девочка и громко сказала:

«Что вы орёте ?! Когда на подводной лодке остаётся мало кислорода, капитан приказывает всем молчать, чтобы не задохнуться! А они орут!»