Пятнадцатое воплощение. Исторический роман

– Мне предстояло посвящение.

– Ты прошла его?

– Да.

Таллат очень стройная. Черные и блестящие, как шелк, косы. Алмазы глаз – ясные и прохладные в летний жар, и ослепительно белая кожа. Ее тело и ум выточены, как хрусталь в горных ручьях.

Она сказала, что вскоре поедет в город Сарды вместе с госпожой Ариенис: та, вместе с детьми погостив в Пасаргаде, теперь возвращается к своему мужу – сатрапу Лидии.

– Я вернусь в Персию еще до Праздника Возвращения Света, Царица.

– Езжай, дочь моя, если желаешь. Боги Персии и Вавилона благословят твой путь. Хотя я могла бы спросить, – с легкой усмешкой добавила Сизигамбис, – почему ты хочешь ехать в такую даль – на западный край нашего царства.

После двух месяцев ритуальной аскезы Таллат чувствовала свою особенную проясненность, недоступную всем другим совершенную чистоту. Она словно находилась на недосягаемой высоте над всеми и сквозь весь окружающий мир смотрела на нечто прекрасно сверкающее вдали. Но вдруг она опустилась на колени и по-детски прижалась к ногам Сизигамбис.

– Царица, жрецы совет жрецов дает мне поручение, и я не могу от него отказаться!

Руки Матери Царя ласково легли на ее голову.

– Не печалься и не беспокойся, я понимаю твое положение. Все мы имеем в земной жизни обязанности, порой несовместимые с нашими желаниями.

Мимо них по дорожке, вымощенной красным и белым камнем, прошествовала знатная женщина в сопровождении свиты разодетых служанок. Все они низкими поклонами приветствовали Мать Царя. Сизигамбис и юная вавилонянка, любуясь друг другом, не обратили на них внимание.

Белоснежные белые лилии разливали благоухание своего сладкого аромата. По аллеям прохаживались павлины и влюбленно распускали красочное великолепие хвостов. Лучи жаркого солнца блестели на жесткой листве кустов. Между пышными кронами деревьев ярко голубело горячее небо Персии и виднелись синие цепи гор, а над ними прекрасной белизной сияли заснеженные вершины Загроса.

На обратном пути в Вавилон Таллат миновала Персиду, затем прекрасный город Сузы – позади остались его стены и холмы, увенчанные крепостью, храмами и дворцами.

В полдень на второй день выезда из Суз небольшой караван Таллат растянулся пестрой лентой по широкой «царской» дороге – издали видны на ней яркие одежды и цветные чепраки коней. Вдоль дороги величественно высились огромные, с широкими кронами ореховые деревья.

Караван обогнал стремительно скачущий на темно-караковом коне всадник в светло-красной одежде.

Мардиец – начальник охраны каравана – откинул покрывало с головы, обнажив узкое горбоносое лицо; концом плети указал ехавшему рядом евнуху Балишану на спешащего вскачь всадника.

– Вон как мчится, и жара ему не помеха!

Слушая быстро удаляющийся топот копыт, мардиец прищурился, оглядел поросший лесом отрог холма справа возле дороги, оглянулся на двух вооруженных охранников позади себя, ехавших, покачиваясь на конях и прикрывших глаза от дремоты. Посмотрел на пустынную до дальнего поворота дорогу позади. Глянул вверх: в жарком небе высоко парили две большие птицы – грифы. Обесцвеченные временем, но зоркие, пронзительно-светлые глаза начальника охраны зорко обвели весь этот словно тающий в солнечном мареве пейзаж, и вновь он прикрыл жестким плащом лицо – будто скрыл, пряча, клинок в ножны.

Ехавший рядом евнух в широком, розово-желтом вавилонском одеянии всё смотрел на одинокого всадника впереди: он уносился в голубую дымку дали, как опавший розовый лепесток шиповника уносят волны реки. Балишан так засмотрелся вдаль, что звуки неторопливо движущегося каравана – звяканье уздечек и бубенцов на лошадях и мулах, удары копыт, редкие возгласы людей и служанок, – на время перестали существовать для него.

Потом он удобнее уселся на широком крупе своего светло-рыжего высокого жеребца и, повернув его назад, в середине каравана подъехал к повозке Таллат, влекомой двумя мулами. Заботливо спросил:

– Госпожа, не нужно ли тебе что-нибудь?

От солнца, пыли и чужих взоров со всех сторон тщательно укрытая плотными занавесями, Таллат не ответила. Балишан поехал рядом с повозкой и расслабился, прикрыл глаза, чтобы в приятных мечтах-размышлениях подремать, покачиваясь на неторопливо ступающем коне.

Через вавилонскую седмицу дней прибыв в Город Городов, Таллат сидела напротив жреца Набушара – он один из ее духовных отцов-наставников и присутствовал на ритуале принятия ею жреческого сана. На стене храмового покоя в красных и синих тонах чередовались фигуры крылатых богов и героев, борющихся с чудовищными зверями и побеждающих их.

Узкобородое, морщинистое, с полуопущенными веками лицо старого жреца в золотистом свете светильника отсвечивало медью, точно бездвижная маска. Он не поднимал глаз от кольца, лежавшего перед ним на круглом низком столике. Тяжелую золотую оправу кольца венчал большой розово-лиловый кристалл – внутри него солнечным цветом сияла шестилучевая звезда.

На лице жреца двигались одни губы; медленно, с паузами он произносил слова, давая Таллат последние наставления перед поездкой в Лидию.

– Во второй день месяца Ташрит ты должна в Эфесе передать Кольцо человеку, на тыльной стороне ладони которого будет выжжен знак Огня.

Пальцы жреца начертили в воздухе знак, а затем коснулись тяжелого кольца и остались лежать возле него, словно впивая исходящую от из него могучую силу. Продолжил говорить:

– В день Сатурна через пророчество Посланца Бога мы испросили совета Богов, и они указали, что ты – юная высоко-посвященная жрица – достойна выполнить их волю и передать Знак дальше по пути его предназначения.

Взор жреца, выражающий удовольствие и гордость, не отрывался от кольца. Как размеренные капли, ронялись слова в бездонную и священную храмовую тишину

– Никто, кроме нас, посвященных, не знает великого значения этого Кольца. Даже если ты умрешь в дороге, или кольцо станет добычей грабителей, все равно Знающие и Посланные вновь найдут и обретут Его. Знак Великого Действия доставлен сюда через высокие горы и огромные просторы, и сейчас громадные расстояния пространства и времени все еще лежат между Кольцом и теми местами, где ему суждено побывать и пребывать, пока Талисман вновь не вернется туда, откуда начался его путь. Сила и стремление этого Талисмана неудержимы, как река, низвергающаяся с гор. Его воздействие необратимо – как падающий с края скалы водопад он сорвет лавину предстоящих миру событий.

Длинные бледные губы жреца изогнулись в улыбку удовлетворения. Помолчав, по-прежнему не отводя взгляда от драгоценности, сказал с волнением:

– Смотри же на него, дочь моя, ибо лишь немногие видели и увидят въяве Великий Знак!

Он поднял кольцо, почти с видимым усилием оторвав его от столешницы. В полумраке запереливался кристалл, из всех своих глубин изливая лилово-розовые и золотые потоки света.

Кристалл словно вбирал вглубь себя все взгляды, все слова, и одна из его граней уже ясно отразила предстоящую в Эфесе сцену…

Пестрая шумная толпа заполняла набережную Эфеса перед широким, сияюще-голубым разливом моря. Посреди давки и многоязычного гомона толпы рабы, мерной поступью шагая, несли несколько носилок с знатными женщинами. Супруга сатрапа Мифрена, ее четыре дочери и две гостившие у нее знатные девушки приехали из Сард в Эфес, чтобы посетить Храм Великой Богини Артемис, которую персы отождествляли со своей Анахитой.

Среди толпы зевак – воин или ремесленник. Грубый серый плащ, скрепленный на плече аграфом с резным грифоном, закрывал его левую руку и тело до колен. Правая рука обнажена и вся в шрамах. Пышные волосы зачесаны назад. Полуседая волнистая борода. Не спуская глаз с одной из знатных девушек, – персиянки с лицом, полузакрытым прозрачным покрывалом, – он шагнул вперед, протиснулся ближе к носилкам. Его темно-серые глаза, твердые как темно-серый камень, и светлые, алмазно сияющие глаза девушки сошлись, точно острия мечей.

Он оттолкнул не ожидавших этого двух важных охранников в египетских шлемах и вооруженных вавилонскими мечами, пробился сквозь свиту рабынь и мгновенно проник к носилкам юной персиянки – две руки на один-единственный миг соединились. В тот же момент от толчков слуг и воинов незнакомец отлетел обратно в толпу, как камень из пращи, но на ладони Таллат уже не лежал тяжелый Талисман Богов.

В этот же час в сотнях парасангов от Эфеса в Индии все небо заливал алый, жарко пылающий закат. Под ним на оранжевой земле раскинулся военный лагерь: два войска утром выступили друг против друга, готовясь к битве, но к вечеру раджи заключили мир. Воины устроили праздник перемирия.

В большом кругу воинов танцор в черно-красной маске кружился под стук барабанов – мягкий и горячий, точно неудержимое биенье сердца.

Рамалли, опираясь о копье, стоял поодаль. Беззаботно переговариваясь с друзьями, он видел со своего места, как между разгорающимися кострами мечется пламя танца и зрителей, следящих за ним с подбадривающими вскриками, с возбужденно блестящими глазами и раздувающимися ноздрями.

Ярко-красный, борющийся с подступающей тьмой, кровавый разлив заката сливал воедино землю, небо, сверкающие языки пламени, разгоряченные плавные и резкие движения танцора, ритм барабанов, колышущиеся движения зрителей, воинов вокруг Рамалли, смеющихся на шутку начальника отряда Алишпура и хриплый голос кого-то позади, бранящий слугу.

– Рамалли! Пойдем к Мадхуке, – позвал его Билхана от другой группы воинов.

Вообще здесь в войске их шестеро друзей из варны (варна – сословие) воинов из одного села: с детства они росли в домах по соседству, теперь год за годом вместе участвуют в военных походах.

Друзья неторопливо пошли между шатрами, расставляемыми слугами. Жаркое дыхание вечера растекалось по обнаженным, бронзово-красным от закатного света грудям, рукам и ногам воинов, по густым травам и кустам. Оранжево-красный разлив света лежал на всем, но земля уже начала странно чернеть, заставляя Рамалли и Билхану вглядываться себе под ноги.

Они добрели до края лагеря. Здесь тропа начинала сбегать в большую долину, потонувшую в ало-красной мгле, и от этого равнина впереди казалась бесконечно уходящей на запад. Навстречу закату по тропе, огибавшей военный лагерь, шагал высокий старик. Его худое тело, длинная белая борода и белая набедренная повязка густо вызолочены светом. На ходу подняв правую руку, указывая на долину, спокойный и доброжелательный путник спросил воинов:

– Дорога ведет в нижнее село?

– Да, почтенный отец, – ответил Рамалли, а Билхана, поправляя на груди перевязь меча и висевший через правое плечо лук, подтвердил слова друга и добавил:

– Если ты поспешишь, святой отец, то еще до полной темноты достигнешь улиц села. Мы с полудня пришли оттуда.

Перейдя тропу, Билхана весело заговорил с тремя выставленными на дозор воинами, то и дело из щегольства вставляя в свою речь словечки из наречья страны Пауравов.