Хождение за два-три моря

– Не похоже, честно говоря… – задумчиво сказал Сергей.

– Что «не похоже»?

– Что какие бы то ни было грядущие времена вторично назовут «очаковскими»…

Странна вообще судьба этих городов – Азова, Очакова, Измаила, Аккермана. Когда-то это были ключи к морю, крепости, запиравшие устья больших и великих рек, стратегические узлы, за каждый из которых напряженно боролись две империи. Ни один из них впоследствии не сохранил военного значения, ни один в дни мира почему-то не стал крупным портом. Но, кажется, они и не жалеют о былом величии. Всего насмотревшись, все испытав, города, как старые мудрые люди, приобрели и ценят одно: тишину.

III

– …Баклаша! Иди чисть картошку! Иди… чисть… КАРТОШКУ!!!

Нарушая заслуженную тишину Очакова, крик Сергея плыл над Днепро-Бугским лиманом.

Согласно указаниям Данилыча, после обеда команда собралась на борту яхты. Капитан объявил: пограничники дали добро до Железного Порта. Переход предстоит большой, нужно приготовиться: набрать свежей воды, сварить на весь завтрашний день борщ…

– Кар-р-р… тошку-у! – неслось над лиманом.

Сергей взывал ко мне, используя студенческую кличку Баклаша, происхождение которой мы оба успели забыть.

Я стоял на берегу у крана. Афоризм управдомов гласит: «Струйка воды толщиной в спичку дает утечку 480 литров в сутки». В этом я убедился воочию, набирая тридцатилитровый бочонок-анкерок в течение полутора часов. За это время крик Сергея надоел даже памятнику Суворова. Судовой врач, несмотря на свой рост, не отличается мощным сложением. По-настоящему могучи у него две вещи: нос и голос. Первый обременяет только самого Сергея; но вот голос, в сочетании с полным отсутствием слуха и умением играть на гитаре, небезразличен и для окружающих. Как хорошо, думал я, что гитару вместе с фотопленкой он тоже забыл! Крик с борта неожиданно усилился: теперь в нем можно было разобрать и «вот оно» Данилыча, и «ше такое» Дани. Судя по отголоскам, мастер по парусам хотел получить увольнительную, чтобы сходить на танцы. Капитан возражал. Шла подготовка к завтрашнему выходу, рождались традиции…

Вечерний, прощальный чай пили снова у тети Пати. Потом она вышла на берег нас проводить.

Уже смеркалось. Когда «Яшка» по своей челночной системе доставил последнего из нас на борт «Гагарина», одинокую фигурку Клеопатры Даниловны с трудом можно было разглядеть в тени обрыва. Но по воде вечером видно лучше; тетя Патя наверняка различала силуэт яхты на подернутом рябью лимане, и черную тень строящейся дамбы, и буи фарватера, ведущего к проходу в море. Привычное одиночество?… Не знаю. Меня мучила, раздражала догадка: кроме лоции и выходных створов эта пожилая женщина знает что-то еще, мной накрепко забытое, нечто такое, что я знал в детстве; знал, да забыл… Рядом со мной шумно вздохнул Данилыч.

– Давайте ложитесь. Завтра подниму рано. Завтра большой день, вот оно.

Капитан был прав. Завтра – первый переход «без берега» до Тендры, завтра начнутся глухие, заповедные углы моря, лежащие в стороне от обычных судовых путей. В сущности, завтра по-настоящему и начнется путешествие.

Ночью каюта похожа на камертон. В борт над самым ухом звонко стучалась днепро-бугская рябь. Щелкала по мачте «Гагарина» какая-то снасть.

– Интересно, – спросил в темноте Сергей, – почему люди едут отдыхать в Одессу?… По-моему, в Очакове лучше. Спокойнее…

Я не ответил. Вечерний бриз над лиманом уже стихал: снасть щелкала по мачте все реже и размереннее. Этот звук ритмизовал ночь. С фарватера донесся одинокий рев выходящего в море судна. Мы с Сергеем оба несентиментальны; нам по тридцать лет, за свою треть века мы немало поездили. И все же, как в детстве перед рыбалкой, нам обоим не спалось в эту ночь. Путешествие только начиналось, и Дух Приключений, навалившись на каюту, жарко дышал в приоткрытый люк.

– Вот что я надумал, Баклаша: мы будем вести дневник, – сказал Сергей уже после полуночи.

Я улыбнулся: наши мысли совпали.

– Сам подумай, – продолжал судовой врач. – Люди прочтут дневник, так?… Узнают, что в Очакове спокойнее, поедут в Очаков. И тогда спокойнее станет в Одессе.

Глава 3

ЗАПУЩЕННАЯ КОСА

11 июля. Ветер NO.

Переход Очаков – остров Джарылгач.

    Из судового журнала

I

Капитан поднял нас ровно в четыре. Молча, на ощупь, съели по два холодных скользких бутерброда. Было еще темно, когда «Гагарин», сонно стуча мотором, пошел к выходу из Днепро-Бугского лимана. Даня и Саша после подъема якоря легли досыпать. Мы с Сергеем заступили на свою первую вахту.

Все утро я находился под впечатлением следующих двух обстоятельств. Первое: чтобы завести мотор – тракторный дизель Т-40, – нужно щелкнуть красным рычажком и нажать кнопку «пуск». Второе: курс на Тендру – 170, но мы будем держать 165, потому что у «Гагарина» есть тенденция уваливать вправо. Подобные факты могут радовать только профанов. К счастью, мы с Сергеем были именно профанами.

В это утро я вспомнил о своей давней и короткой карьере альпиниста. Все-таки самый первый сезон в горах был и самым лучшим. Читая о покорении сверхсложных вершин, о восхождении на восьмитысячники, я всегда потом думал: «А как бы написал об этом семнадцатилетний городской мальчик?» Существует понятие «замыленный глаз». Когда во время войны нужно было подсчитать число огневых точек противника, приглашали разведчиков с соседнего участка фронта. Свои не годились: они многого не замечали, у них был замыленный глаз. Иногда приглашали даже не профессионалов, а разведчиков-дилетантов. «Вот чего не хватает книгам о горах, – думал я, – дилетантства». Вчера мы с Сергеем решили вести дневник; и я с гордостью понимал, что чего-чего, а уж дилетантства в нем будет хоть отбавляй…

Облачный рассвет зафиксировал отсутствие берегов. Солнце долго барахталось в дымке, море было выдержано в приглушенных пастельных тонах.

– Чарку тому, кто первым увидит маяк! – объявил капитан, и вахта облепила мачты так густо, как только может облепить две мачты вахта из трех человек.

– Вот оно! – в среднем роде определяя навигационное сооружение, закричал Данилыч. – Северный Тендровский!

– Где? – недоверчиво спросил я.

Обещанная чарка ускользала. Прошло полчаса.

– Ну глаза у старика… – наконец уважительно прошептал Сергей. На горизонте медленно проявлялась вертикальная черта. Вышло солнце; на заискрившейся молочно-голубой фотобумаге преступили контуры домов. «Гагарин» повернул, обходя оконечность косы, и я почувствовал, как яхту подхватила и принялась раскачивать широкая зыбь открытого моря.

– Это и есть та самая Тендра? – спросил Сергей.

Я кивнул. Маяк и немногие строения отходили назад; мимо борта потянулась невысокая желтая полоса. Послышался равномерный, всепроникающий грохот прибоя.

Это и была Тендра, «та самая». Я уже бывал здесь и хорошо запомнил приволье берега, утонувшего в синеве, пограничное безлюдье и заповедное обилие рыбы в чистом, широко распахнутом по обе стороны косы море. Тендра – остров загубленных начинаний. Полузанесенные песком остатки рыбозавода; разрушенный дельфинарий; развалины усадьбы, где какой-то помещик когда-то пытался разводить лошадей… Ныне в трещинах фундамента прячутся змеи, а табуны одичавших лошадей вольно кочуют по косе. Им нетрудно избегать людей: небольшой очаг цивилизации теплится только на «головастике», которым оканчивается Тендра. Летом морской гидрофизический институт, учреждение финансово бодрое, завозит сюда приборы и материалы. Летают вертолеты, немногочисленное местное население поставляет науке рыбу и молоко. Местного старожила Федю назначают лаборантом. Потом приходит осень, и научное начинание тихо гаснет. На зиму Федя становится кладовщиком, а долгими ночами воет ветер, шипит на песке холодная пена, кричат птицы и одиноко ржут над морем лошади. Прекрасные диковатые, запущенные места.

Но все проходит, дорогой читатель. В первый раз, уже довольно давно, я был на Тендре с девушкой. Нас привез, выдав за начинающих гидроакустиков, мой приятель, действительный гидроакустик. Нам показали нашу лабораторию – стеклянную трубу, где во взвешенном состоянии прозябал какой-то буек, – и больше не беспокоили. В первый день мы пошли на южный, дальний от поселка берег, и в первый же день видели табун, – лошади купались в море и бесшумно ускакали при нашем появлении. На обратном пути мы спугнули в степи русака, убегавшего нехотя, ленивыми петлями; а из воды, с подводной «загребы» – мели, что тянется вдоль всей Тендры, – нас самих спугнул деловито охотившийся дельфин… На второй день я занялся рыбалкой, а на четвертый Ира сказала: с нее хватит. Может быть, ледяным тоном отчеканила Ирина, и ее чуть выпяченная, надменная нижняя губка дрогнула, – может быть, я хоть сейчас оторвусь и уделю ей минуту внимания?

Я смутно чувствовал ее правоту. Брезгливо держа подальше от себя очередной кукан с бычками, девушка одиноко стояла на диком тендровском берегу. Маечка «Адидас» почему-то усиливала ощущение ее трогательной незащищенности перед миром палящего солнца, пустой синевы, даже перед какими-то пустынными жучками, равномерно подпрыгивающими над грудой сухих водорослей у ее ног… Что касается меня, то я ловил рыбу, ловил вторые сутки – дорвался! – и, как назло, именно сейчас одна из удочек изогнулась… выпрямилась… Так берет камбала.

– Но клюет же! – пробормотал я. – Что делать, Ириша?…

– Ах, делать что?! – Ее лицо прелестно порозовело от гнева. – Подсекай, раз клюет!..

Все проходит, читатель. Когда я вторично побывал на Тендре, клевало хуже. Компания на сей раз была чисто мужской. Камбала уже не попадалась. Меньше стало лошадей: местные и раньше отстреливали двух-трех на мясо каждую зиму, но в том году, по здешним масштабам обезрыбев, попытались возместить рыбалку охотой – и увлеклись. Старожил Федя уверял, правда, будто облаву на табун организовали для заезжего начальства – не то военного, не то ученого… Но главное, в море у Тендры впервые пришел замор.

Я сам наблюдал один из приступов отравленной воды. В полдень, при полном штиле, вода над загребой неожиданно приобрела красноватый оттенок. Потом эта полоса поползла к берегу.

Ничего страшного как будто не происходило. Наоборот: над водой, над каждым квадратным метром поверхности вдруг весело начали подскакивать рачки – мелкие черноморские креветки, и весело заорали, все вдруг поднявшись в воздух, тяжелые мартыны. Этих крупных чаек расхаживало в тот день по берегу непривычно много даже для Тендры.

Искупаться в тот день нам не удалось: красное течение было ледяным и пованивало сероводородом. Набрали на уху немного рыбы – вялое месиво лежало на дне у кромки прибоя – и вечером улетели в Одессу. Чайки же продолжали пировать. Они вели себя точь-в-точь как отдыхающие на пляжах Одессы или Каролино-Бугаза, где замор давно уже не редкость. Особенно счастливы ребятишки: черпают уснувшую рыбу ведерками, трусиками, прямо руками – и бегут хвастаться маме. И мамы, конечно, рады искренней детской радости.

«Первое письменное упоминание о красных приливах относится приблизительно к XVI веку до нашей эры… Заморы вызываются ядом перидиней, а также дефицитом растворенного в воде кислорода, который наступает в результате массового отмирания этих одноклеточных водорослей… Количество вспышек в последние годы заметно возросло… стало ежегодным явлением у берегов северо-западной части Черного моря на участке длиной не менее 500 километров… Судя по всему, это связано с возросшей концентрацией органических веществ в воде рек и в местных стоках населенных пунктов, портов, отдельных предприятий… Сейчас данное явление изучается… Причины возникновения и биологические последствия красных приливов до конца не расследованы».

Науку иногда отличает удивительная стыдливость. Что касается Тендровской косы, то благодаря удаленности (относительной!), благодаря пограничной зоне (минус на минус!) Тендра пока еще сравнительно богата, сравнительно нетронута. Сравнительно. Надолго ли?

II