Милостью Божьей

– Повезло вам, – говорит тачечник, – от вокзала далеко, и от моста, вот и бомбили меньше.

– Да, повезло, – соглашается мама.

Оказывается, я отлично помню камни, которыми вымощен двор, и железную лестницу:

– Мама, правда, это наша дверь? И окна, и балкон? Правда, я всё узнала?

Бегу вверх по лестнице, и она отзывается на мои шаги, как будет отзываться ещё долго-долго.

Дома трогаю стены, стол, кровать, я узнаю всё! Память, оказывается, сохранила каждый штрих того счастливого времени, когда мы жили здесь все вместе, папа, мама, бабушка и мы с Вовкой.

Но дом пуст – ни тарелки, ни чашки, какие-то старые пальто на кроватной сетке. Пустые полки в буфете и шифоньере, пустые ящики папиного письменного стола. И книжный шкаф пуст, правда, на самой нижней полке, в глубине, я нашла две книги – задачник и журнал художественной самодеятельности.

И ни одной игрушки.

Как-то я видела у Саши Стукаловой, соседки по балкону, кроватку для куклы с пружинной сеткой, мне её купили перед самой войной. Я так обрадовалась, я не сомневалась, что мне её немедленно вернут!

Но Саша закричала, выбежала её мама:

– Не твоя это кроватка. Их полны были магазины перед войной. А ты, растяпа, не выноси ничего из дома!

Больше у меня не было игрушек в детстве. Никогда, ни одной.

Я уже работала после института, когда мне подарили плюшевого медвежонка.

И опять – эта давняя рана, эта память сердца, стихи…

Подарок

Все универмаги —
Это много слишком,
Я и без подарков
Счастлива, поверь…
Хочешь, подари мне
Плюшевого мишку,
В детстве не купили —
Подари теперь!

С чёрным-чёрным носом,
С мягкими ушами,
С капельками солнца
В бусинках-глазах…
Что же ты смеёшься —
Я уже большая,
О других подарках
Ты хотел сказать?

Видно, повзрослели
Мы внезапно слишком.
Что ж, война прошедшая
Этому виной…
Подари мне мишку,
Плюшевого мишку,
Как кусочек детства,
Взятого войной.

5. Школа

А тогда – зима наступила как-то незаметно. Закрыли дверь в мамину спальню, где был провален потолок, поставили буржуйку.

Электричества у нас не было, радио тоже не было, не было и часов. Я не считала это трагедией, мне уже казалось, – сколько я себя помнила, у нас не было ни света, ни радио, ни часов.

То, что было до войны и что стало теперь, любили сравнивать взрослые. Я не сравнивала, там была совсем другая жизнь, и другая девочка смотрела на меня с довоенной фотографии, большеглазая, со светлыми локонами, похожая на куклу только-только из магазина.

Я опять опоздала в школу. Мама дежурила в ремесленном училище, она устроилась туда воспитательницей и ночной нянечкой, чтобы ей давали два обеда.

Мы проспали. Было так страшно светло!

Плакать мы начали, как только проснулись. Я – оттого, что опоздала, а Вовка оттого, что плакала я.

Оделась, натянула на себя ещё одно платье поверх того, в котором спала, кофту, шаровары с дырками на коленках, через них были видны дырки на чулках, старое пальто, я из него давно выросла. Вовка помогал, как мог, подавал одну одёжку за другой.

Потом пошла в школу. Я даже не спешила, не знала, который час, какой идёт урок. Каждый день начинался страхом, что я опоздаю! Успокаивалась только в классе, в своём углу. Но так я ещё не опаздывала, ни разу.

Дежурная повела меня прямо к завучу. Та вышла из-за стола:

– Почему ты плачешь?

А я уже и сказать ничего не могу от отчаянья, от непоправимости того, что произошло.

– Почему ты опоздала?

– Мы проспали, когда проснулись, было совсем светло.

– Кто это – мы, ты и мама?

– Нет, я и Вовик, мой брат.

– Сколько ему лет?

– Четыре года.

– И вы сами просыпаетесь, вас никто не будит? А где мама?

– На работе.

– А часы у вас есть?