Кладовая моя! О, Лилейная, ты!
Для Руси сто потерь, я скажу вам, не крах.
У неё свой обмер. Свой объём высоты.
Как дитя, она космос качает в руках!
Если Пушкин – всегда! Тютчев, Лермонтов, Блок,
Римский-Корсаков, Глинка – таких легион!
Ничего ей – не время. Ничто ей – не срок.
Ничего ей – война. И проклятья вдогон.
У неё есть идея. Она же мечта:
в каждой боли дымиться сквозь пулю и штык.
Её угль, её пепел, зола, береста,
что в кленовых ковшах. Если вечность ей – миг!
В её пальцах. О, тонкие пальцы её!
О, возможность светиться и переплавлять!
Людям что? Люди молятся за бытие,
хлеб да мясо, за зрелища и за кровать!
И в иступе, испуге и в пьяном хмелю
не о царствии неба под небом вопят.
А я больше и горше Россию люблю,
если трудно ей, если торнадит Пилат.
Но не выколодовать, не сломить, не продать
на Титаник билет ей по сходной цене.
Алтари наши с нами и Божия рать.
Для Руси не огонь даже сотни огней!
И когда я скажу – не залепите рот!
И когда закричу – не содвинете мрак!
Из груди вам не выдернуть мой русский ход.
Если выдернуть, то вместе с сердцем. Вот так!
***
На моей стороне – кто, я знаю всех,
на моей стороне широка броня!
От такой беды…Мне в сугроб осесть,
подкосились ноги тогда у меня!
На моей стороне всё понятно без слов.
Со словами. Без фраз. Улыбаясь. И без.
Бусурмановы гидры
осьми голов
не пройдут сквозь наш многохваткий лес.
На моей стороне воскресает Бог,
а на вашей он много раз распят!
Искорёжен космос моих дорог,
и зияют дыры сквозь волчий взгляд!
На моей стороне никого не купить
ни за тридцать сребреников, ни динар!
И особый отсвет в ладонях нить
Ариадн оставляет всем нашим в дар.
А на вашей, на чёрной, на мутной – блуд,
теле-бред, наживка, по трупам ходьба.
И куда ни пойди, у вас предадут
за печеньки, за доллары, за хлеба.