Ибо, кто так ярчайше блистает – виновна.
Красота – это грех. Не спасение! Сразу
говорю: возжигаюсь сама, чтобы – в топку.
Никого не волнуют душевные язвы.
Просто к плахе – верёвку.
Мне с открытьями больно. Без них мне больнее.
Я просыпала крик. Разлила сок гранатный
в подражанья, мимезис, в покражу идеи,
в переплавку, в потраву, шестую палату.
А комета моя – лишь фальшивое солнце,
посияло и хватит! Теперь нас с тобою
через сто микроскопов и тридцать червонцев
пропускать каждый раз будут перед толпою.
Проверять будут: нет ли в нас примесей чьих-то!
А Святые отцы будут тыкать перстами.
Мы с тобой – преступленье. И, крадучись, тихо
во сияющий эллипс. А что же вы сами
в Пастернаке увязли, что клюква в болоте,
в Бродском, словно в крови, перепачкали руки.
Прислоните пылающий образ в полёте
прямо к телу, ко мне – прожигающей муки!
«Ни сумахи, ни разума!» – скажут Святые
и уйдут, оставляя мне запах лаванды,
троекратно крестясь.
Я свои запятые,
как заклятья затем загонять буду в гланды.
Закрепляя сквозь горло столетья иные,
Валаамским певцам наслоившись на ноты.