Полынь-ягода

– В гостиницу…

– Вы определились в какую? – Росинская вела себя по-хозяйски. И Агата подумала, что такой властной и яркой особе просто позавидовали. И поэтому, скорее всего, и прицепились к её недостаткам: сребролюбию и жадности.

– В Центральную. У вокзала, – Агата втянула воздух. Пахло сладкими духами. Обычно такого вида женщины: пухленькие, крашеные блондинки пользуются ванильным мылом и сладкой зубной пастой. Они любят копчёную колбасу. Голландский сыр. И хорошо готовят борщи.

– Советую поселиться в «Англии». Это уютное место. С питанием…

Агата послушно кивнула.

– А вы знаете, я вам очень благодарна! Вы незнакомый человек со стороны и так яро заступались…Знаете, в маленьких городах часто такой беспредел…Объединяются в группы, в общие компании и нападают. Хайпуют…А я вот решила уехать на время. У меня здесь тётка по отцу живёт одна. Старенькая уже. Я ей помогу, поухаживаю. А дочь с мужем на время в деревню махнули. Думаю, что придётся квартиру продать и уехать из Сарова. Всё так болит…сердце…нервы на пределе.

– Ну, зачем же так? Даже квартиру? – Агата поёжилась. – Это жестоко…

– А вы как думали, Агата. Так сложилось…ну, может, не совсем продавать, можно пока на время сдать жильё. А вот дача у нас, Росинских, в деревне хорошая, тёплая, муж давно хотел заняться ремонтом. Там и детсад есть приличный в райцентре. А денег с аренды хватит на питание. Да и у меня немного осталось, я же не всё отдала. Кое-что припрятала! – Росинская улыбнулась. – Вот возьму с Тюмени и на работу устроюсь. Мне уже пообещали престижное место. Со временем, чуть деньги подкоплю и квартиру выхлопочу!

Агата лишь улыбнулась в ответ: «А я-то три ночи не спала, за эту оборотистую женщину переживала! А тут всё на мази… И мне эти Натальи-Александры-Евгении-Марьи писали, что это у меня от возраста бессонница…оскорбляли…»

– Вот и «Англия»! Приехали! – Росинская медленно повернула голову. Распахнула ресницы. Глаза синие…

– Спасибо! – Агата открыла дверь и вышла из такси.

– Да, что вы! Это вам спасибо! Вот мой номер телефона…

И Юлия Владимировна протянул визитку Агате.

На улице ещё больше вьюжило. Пальто продувало насквозь ветром, широкие полы развевались, редкий мех застывал сосульками и холодил щёки. Женщина спешно поднялась по широким ступенькам.

Номер был и вправду хорош. Высокий потолок, яркая люстра, тёплая перина на кровати.

Утром Агату разбудил стук в дверь.

– Ой, кто же там? И что ему надо? – сонным голосом выкрикнула Агата.

– Вам посылка! – извиняющимся голосом ответила горничная.

– Сейчас открою!

Агата накинула халат и распахнула дверь:

– Вообще-то я не заказывала никаких посылок!

– Вы Агата Захаровна Поти? – у горничной были смешные веснушки и детские пухлые губы.

– Да…

Горничная вошла в номер и положила внушительный пакет на диван. Затем улыбнулась всеми своими веснушками, извинилась и вышла.

Агата пошла в ванную комнату: умылась, причесала волосы. «Кому в такой ранний час понадобилось дарить мне пакеты? Это, наверно, какая-то ошибка…» Но Агата развернула подарок и ахнула: там была шуба. С капюшоном! Серебристый мех переливался. Ещё в пакете были унты, два свитера, тёплые клетчатые брюки!

Кроме Росинской никто этого делать не стал бы. И Агата схватила телефон, набрала номер. Всё внутри у неё обдавало жаром! «Зачем, Юлия, зачем вы это сделали?» Росинская сладко позёвывая, ответила: «Не волнуйтесь, я ни копейки не потратила…я просто отдала вам то, что вам положено!» «Как так не потратила? Опять своровала?» – выдохнула Агата. «Нет. Эти вещи мне малы по размеру! Видите ли, Агата, я от переживаний поправилась жутко! Шубу я надела всего пару раз…» «Но вы могли бы продать эти вещи! Вам что деньги не нужны?» «Агата, это лишь крошечная доля моей благодарности…ну не отнимайте у меня возможность делать добро. Просто так. Как вы! Тем более торговать мне сейчас некогда: тётка в тяжёлом состоянии. В больнице! А эти вещи лежали у неё, потому что, приезжая в гости, я переодевалась во всё теплое! Сами понимаете, Агата, что тут не Сочи! Поэтому носите и не капризничайте. А мне некогда…»

Агата примерила вещи. Они оказались совершенно впору. И эта фраза Росинской: не лишайте меня возможности делать добро…

Придётся не лишать!

Агата позавтракала. Затем решила отправиться на автобусе в село, где раньше проживал её дед Иван с семьёй. Ей хотелось, как можно больше узнать о нём.

А затем Агате надо было переночевать ещё одну ночь в гостинице и отправиться в Тверскую область. Именно там находилась могила деда.

Конечно, можно было сократить путешествие, не лететь в Тюмень, а отправиться сразу по назначению. И Бонифаций тоже говорил о том, что Агата делает крюк. Но женщина решила, что пройдёт весь путь, который прошёл её дед…

Мы воевали…за родину! Конечно, это плакатные слова… для тех, кто не воевал. Но родина всегда выглядит больнее, если ты ранен…

Ивану Ивановичу было всего тридцать семь лет.

Провожая его, жена – её, Агаты, бабушка Шура напекла пирожков. И рассказывая об этом, она плакала. Агата помнит эти крупные, прозрачные слезинки. Алмазные.

– Ой, дитятко, вот ты уже взрослая, тебе можно сказать…

– Скажи. Скажи. Я уже в институте учусь.

– Вот когда диплом получишь, скажу…

Бабушка Шура хотела рассказать о том, как мёрзлую картошку ели. Как штопали бельё. Как дрова она таскала, надорвалась, как спина болела, колени ныли, как ступать было больно. И валенки дырявые. И мороз лютый. И как одной тяжко-о-о…

Но рассказала совсем о другом. Вечером Витенька – младшенький, девяти месячный не засыпал никак. А попрощаться с Иваном Шуре хотелось всласть. Ночь-то когда ещё с мужем выпадет, да и выпадет ли вообще? И свою женскую надо справить радость, и мужу угодить. И долг бабий. Но Витенька куражился, животик выгибал, видно чуял, что мать волнуется. Шура несколько раз в одеяло его заворачивала, выходила во двор, убаюкивала, но только стоило вернуться, Витенька тут же начинал хныкать. «Спи, маленький, спи…»

«Давай я убаюкаю, – муж брал на руки сына, долго ходил по избе, бесполезно, не спал малец, – может голоден?» «Давай уж покормлю!» – Шура несколько раз прикладывала сына к груди, тот вяло чмокал, сразу же засыпал, но с колыбельке снова начинал горланить. Шура снова закутывала Витеньку, надевала тёплые панталоны, зипун, выходила во двор, долго стояла на морозе, клала сына на лавку. Так продолжалось больше часа, а то и двух. Лишь под утро Витеньку сморило, он заснул в своей мягкой колыбельке, а Шура легла под бок к мужу. На лавке зашевелился старший сын, скоро в школу, затем подняла голову дочка. Иван понял: уйдёт на войну не солоно хлебавши, не обласкав женского тела. Шура так умаялась, что лежала рядом, обмякнув, в полусне. Иван снял с жены штопаные рейтузы и перецеловал каждую заплатку. Жадно обмусолив женские руки, которые от стирки в холодной воде, покрылись пупырышками. Жена совсем сморилась, заснула. А когда глаза открыла, то поняла уже утро, муж пьёт кипяток, заедая пирогом. Дети уже убежали в школу, а Витенька всё также безмятежно спал. Шура вскочила, протёрла глаза:

– Может, завтра поедешь с обозом?

– Нет, нельзя так. Война не терпит мягкости. Вернусь, тогда уж помилуемся.

Иван крепко подпоясался, надел валенки, шапку, протянул руки к жене:

– Давай прощаться.

– Я до поворота провожу.

– А если Витенька проснётся? Оставайся!

Муж крепко поцеловал жену:

– Жди уж!

– Пиши. Ты пиши нам. А я уж дождусь. Никуда не денусь: шестеро на руках!

Он крепко обнялись.