Не бойся Жнеца

После смерти Мелани она так и не восстановилась, но все, что положено, выполняла, даже улыбалась со своей койки в хосписе. Хоспис хорош тем, что там есть инвалидное кресло, а для отставного шерифа, чьи внутренности выпотрошили прямо в озеро, это имеет большое значение. А еще там нет котов, которые приходят в твою палату, когда ты уже при смерти.

Ближе к концу Труди по этому поводу даже посмеивалась, когда Харди держал ее за руку. Он ей рассказал, что слышал о хосписе, где накануне смертного часа к тебе в палату приходит не кошка, а жеребец – «Сияющий Жнец», как его называли, потому что во лбу у него белая звезда. Этот жеребец цокает копытами по коридору, носом открывает ту или другую дверь, проходит через нее, а потом оказывается, что обитатели этих комнат уже отдали богу душу, на телах – отпечатки копыт, а кровати превратились в обломки.

Дурацкая сказочка, но она вызвала на губах Труди улыбку. Невыносимо прекрасную.

Но потом она вдруг стала собираться, доставать вещи из тумбочки, складывать их ему на колени, бережно рассматривать каждую, будто прощаясь с ними, и Харди на коляске подъехал к окну.

Вдалеке, среди высокой травы, паслась лошадь. Она подняла морду и навострила уши, будто почувствовала, что на нее смотрят.

Харди показал лошади средний палец, а потом дал волю слезам, и сестры его не трогали, дали проплакать несколько часов.

И вот он сидит здесь, ухаживает за скамейкой дочери. Он пережил двух женщин своей жизни. Но будь у него возможность выбирать, он предпочел бы именно такой вариант. Пусть здесь сидит он, а не кто-то из них. Уж точно не Труди.

А у Мелани сейчас вполне могла быть своя семья.

Вполне.

Так все устроено в жизни. Одно сменяет другое. Так заведено.

Харди отталкивается от своих постылых ходунков, вытирает начисто другую сторону скамейки. Будь у него сушка для волос и удлинитель на несколько сот футов, он бы сделал из этой скамейки конфетку, выскреб бы начисто, как того заслуживает Мелани, да только вьюга не утихает. К вечеру на скамейке снова вырастет снежная горка.

Но главное – ты стараешься. Оказываешь внимание.

Сейчас, по крайней мере, на скамейку можно сесть.

Харди поднимает ходунки – стряхнуть с них снег и переставить чуть подальше, но все же рядом, потому что скоро в обратный путь – и вдруг видит: на одной ножке ходунков нет теннисного мячика. Как всегда.

Дома мячиков не осталось. И что? Когда появится так называемый помощник шерифа, его надо послать в «Семейный доллар» – там такие продаются. Баннеру Томпкинсу это поручение будет поперек горла, да и Харди опостылело, что он и шагу не может ступить без долбаного теннисного мячика… Старость не радость, да? Пропади она пропадом.

Нет, не так: пропади пропадом то, что ему вспороли живот. Что в озере рядом с ним плавали его кишки. Что ему пришлось иметь дело с калоприемниками, ходунками и прочей хренью.

Но на что-то это променять? Нет.

Хотя… неправда. Он бы отдал все последние двадцать шесть лет, включая прогулки, обеды и приятные минуты с Труди, лишь бы в тот день оказаться у дамбы рядом с Мелани.

Он достаточно пожил на свете и знает: сокровенное желание любого отца – принести себя в жертву, чтобы спасти своего ребенка. Лучшего способа свести счеты с жизнью нет, и он бы хотел… Просто он – отец в море отцов, и все они охотно и с открытыми глазами подставились бы под жужжащую круглую пилу, если бы избавили от этой участи своего ребенка.

Не важно, что он – один из многих, желание от этого меньше не становится.

Из детей, что были тогда рядом с ней, Открывашки уже нет, Мисти нет, Клейт кормит рыб, Лонни еще держится, Кимми дышит на ладан, Фарме без Открывашки, что всегда водил его за руку, жизнь, скорее всего, не в радость… все это не имеет значения, хотя какое-то время Харди думал иначе. Дело не в том, что виновные должны быть наказаны. Важно другое: его дочурка захлебывалась в озерной воде, тянула ручку, чтобы кто-то ее вытащил, а папы рядом не было.

Будка, в которой он сидит день за днем на вершине дамбы, – это невыгодная позиция для наблюдения, это даже не работа. Это тюремная камера. Он отбывает свой срок, свое пожизненное заключение.

Единственный случай за последние два десятка лет, который можно считать искуплением, опять же связан с ней, с Дженнифер. Когда она еще была Джейд. Когда решилась выкинуть коту под хвост свою жизнь, когда кровь из ее левой кисти не сочилась, а хлестала, замедляя биение сердца.

Неся в тот вечер Джейд на руках – губы посинели, подбородок уже не трясется, глаза закатились, – он словно заключил тайную сделку с озером, о чем не рассказал даже Труди: пускай эта девочка выживет, а там хоть трава не расти. Сделай доброе дело, озеро. Не дай ей умереть. Не забирай к себе и ее.

До «Бойни в День независимости» оставалось еще несколько недель, так?

Возможно, он мог все это предотвратить.

Но от сделки с озером все равно бы не отказался.

Однажды был случай, когда ему показалось, что она стучит в дверь будки управления… но только показалось…

Нет, старик, Мелани не заберется на дамбу, чтобы повидать тебя. Свою награду она получила. Ушла в лучший мир, где ей не придется взрослеть.

А ты, если будешь здесь сидеть и разговаривать с самим собой, превратишься в ледышку и не сможешь подняться.

Может, это не самый худший вариант?

Когда замерзаешь, в какой-то миг будто погружаешься в сон.

Харди смотрит вдоль пирса. Надо подумать о чем-то приятном, тогда и старые кости можно со скрипом поднять. Перед ним возникает вот какая картина: городские детишки выстроились на пирсе, уже достаточно тепло, и он, сделав вираж на своем глиссере, обрызгивает толпу водой.

Куда Рекс Аллен упрятал эту старую посудину, на которой хорошо гонять по болотам?

Здоровенная лодка, глядишь, подведет, но это не значит, что ее надо списывать в утиль. Может пригодиться, например, когда на озере лед… Харди знает, как это работает. Когда на озере ледяная кашица, глиссеру цены нет, будто он для подобных условий и создан. Но когда лед схватил озеро намертво, руль работать не будет. Если на борту двое, один действует как балласт: надо повернуть направо, вес тела он переносит на правую сторону. Но про торможение можно забыть.

Вообще-то время сейчас хорошее, если оно у тебя есть и если на тебе теплая одежда, но в бытность шерифом Харди обычно оставлял глиссер в окружном гараже на всю зиму. Разъезжать по снегу – для этого есть ратрак Лонни. А если надо с середины озера вызволить конькобежца, который повредил колено, у кого-то в городе обязательно найдется снегоход.

Харди снимает правую перчатку, сквозь слои одежды тянется за сигаретами.

Вытряхивает из пачки одну, подхватывает ее губами, чуть щурится, когда огонек спички оказывается рядом – скорее предвкушая затяжку, а не от боязни обжечься, – ветер задувает огонек, почти не дав ему вспыхнуть.

Первая затяжка всегда самая сладкая.

Харди растягивает удовольствие, тепло расползается по легким – то, что надо.

Он выдувает дым крепкой струйкой, будто о чем-то задумался, что-то прикидывает, но это неправда. Что там старикам прикидывать? Их дело – сидеть на скамейке в жуткий холод, потягивать свои «палочки смерти» и глядеть на лед, на туманные очертания неизвестно чего.

Харди смотрит секунд десять и понимает: это не просто туман. На озере кто-то есть.

– Это еще что?.. – со скрипом выжимает из себя Харди, и сердце согласно подскакивает.

Может, так конец и приходит? Не лошадь топчет тебя до смерти, а какой-нибудь жнец берет за руку и уводит за собой?

Возможно, сначала чиркнув тебе по горлу.

Или, может быть, такую версию выстраивает твоя умирающая душа? Придавая смерти какой-то смысл? Может, Харди просто хватил удар? Или это инфаркт?

– Давай, – говорит он фигуре на озере, чьи очертания стали более внятными, – иди сюда. Что это она машет руками, будто на зимней Олимпиаде?

Что за предсмертное виденье, мать его?

Харди подается вперед, надеясь, что картинка станет четче: да, ему не привиделось, руки маятником ходят взад-вперед, и эта форма, этот человек, это непонятно что явно движется ему навстречу.

Что-то в движении его смущает. Поначалу Харди думает, что это конькобежец, хотя время суток не самое подходящее, а потом понимает: лыжник! И качает головой: ну дела!