– Пусть сам приезжает нас ко кресту приводить! – подхватили в толпе.
– Со всем его семенем всех передавим!
– Пошли из собору, братцы! – заорал во всю глотку Кузя.
Иванка вложил в рот три пальца и свистнул.
Рафаил и Макарий были уверены, что «святость» церкви сдержит народные страсти и не позволит бесчинствовать. Столетиями вбивалась в народные головы мысль о том, что бог поражает громом дерзкого оскорбителя святыни. Тысячи церковных преданий рассказывали о том, как болезни, дикие звери, подземный огонь и молнии разили кощунцев.
Но вот резкий свист разорвал воздух собора, мятежные слова раздались из толпы, и все-таки не обрушился купол и не разверзлись каменные плиты пола, и свечи теплились бледными желтыми пламешками, едва колышась в духоте.
Топоча сотнями ног, толкаясь в дверях у паперти, толпа потекла из церкви на площадь.
– С ружьем! – крикнул Иванка.
– С ружьем! – подхватили поп Яков, Кузя, крендельщица Хавронья и несколько человек посадских.
8
Но Макарий оправился от испуга. Когда собор почти опустел и оставалось уже немного народу, дрожащим голосом он обратился к тем, кто остался.
– Братья! – сказал архиерей. – Целуйте крест, добрые люди, которые государева приказа и нас, богомольцев государевых, слушают. Пошто по записи сотнями целовать! Господь и в сердцах видит. Что ему запись!..
Тогда кабацкий целовальник Совка и двое пушкарей подошли первыми; за ними, не толпясь, чинно двинулись один по одному тихие люди, стоявшие у притворов. Тут были и лавочники, и дворники, и ярыжные…
А в городе кипело смятение. Народ шел снова плотной толпой, как в первые дни мятежа. Впереди всех без шапки, легко и уверенно шагал Томила. Ветер трепал его пышные волосы, а глаза его светились огнем.
– Томила Иваныч, куда мы теперь? На Рыбницку, что ли? – добивался Иванка, поспевая за ним.
Томила, словно не слыша его, шагал впереди толпы.
– Слепой зрячих ведет! – крикнул Соснин, шедший навстречу.
– Робята, куда за Слепым пошли! – подхватил его крик подьячий Сидор Никитин.
Томила по-прежнему не слыхал их, но люди в толпе спохватились.
– И то, куда мы? – спросил соседа Костенька Огурец, приказчик Федора Емельянова.
– С народом, куда народ, – отозвался тот.
– А коли народ в омут?
– И мы в омут! – засмеялся второй.
– Пойдем, ворочайся к Троице.
И толпа почти неприметно стала редеть. Навстречу той же толпе попали десятеро пушкарей. Это были выборные, которые шли в собор с повинным челобитьем. Заметив в толпе других пушкарей, они увлекли их с собой.
Но все еще большая толпа шла за Томилой. Вот вышли они через Рыбницкие ворота в Середний город. Томила свернул к сполошному колоколу, и тут все увидели, что колокола уже нет.
Когда и кто его снял, никто не знал, и вдруг всех обуяла растерянность. Рыбницкий колокол стал в эти месяцы олицетворением единства народной воли. Не стало колокола, и сраженная воля пала.
– С ружьем! – крикнул Кузя, но крик его прозвучал в толпе жалобно и смешна.
– С ружьем! – подхватили вразброд несколько голосов, и люди побежали к домам не размашистым и стремительным бегом, как бывало, а мелкой, растерянной, неровной трусцой.
Поп Яков глядел вслед бегущим.
– Никто не воротится, – тихо сказал он и, сняв с головы своей шапку, со вздохом перекрестился. – Буди, господи, воля твоя! – шепнул он еще тише.
Федюнька стремглав побежал за башню, где под большим, может быть сотни лет пролежавшим на месте, камнем была у него припрятана настоящая сабля. Час настал! Он мог наконец, как взрослый, выбежать с саблей на площадь. Непослушными от волнения пальцами он пристегнул ее к опояске, вырвал из ножен и, думая, что опоздал, побежал на площадь.
– Куды ты, разбойник, куды! – закричала какая-то старуха. – Держите пострела!.. Ловите!..
Прохожий посадский схватил Федюньку сзади за обе руки. Кучкой собрался вокруг любопытный люд.
– Покрал чего, что ли? – спросил старуху посадский, за локти держа Федюньку.
– Не дай бог, не покрал… Петуха посекчи хотел саблей… Ишь малых-то разбаловали! – кричала старуха.
И тут только понял Федюнька, что в самом деле бежал впереди него гребнястый петух.
На площади не было больше оружных людей, и сам Федюнька уже постыдился сказать, что саблю готовил совсем не затем, чтобы сечь петухов.
– Чья сабля? – строго спросил посадский.
– Нашел.
– Поди снеси батьке да боле не балуй! – сказал посадский.
Троицкий колокол больше не звал народ, но через Рыбницкие ворота уже без звона тянулась вереница людей по Троицкой улице на Соборную площадь.
– Петь-петь-петь-петь-петь!.. – тонким голосом на всю площадь манила старуха напуганного петуха.
9
Отряды стрельцов в красных кафтанах входили в дома смутьянов. Целую ночь по городу шли тайные обыски. Такой отряд ворвался в дом Гаврилы Демидова. Хлебник успел задами бежать со двора… В Рыбницкой башне стрельцы искали Иванку и Кузю, но не нашли, однако похватали многих из тех, кто в последний раз выходил на дощан с речами на Рыбницкой площади. В доме Михаилы Мошницына сидели двое стрельцов. Кузнеца не вели никуда, но зато и не выпускали из дома…
– Слышь, Иван, Томила Иваныч, и дядя Гавря, и выборны всяки, а с ними мой бачка пошли в сей час целовать креста, – сообщил Кузя Иванке, найдя его под мостом на Пскове.
– И Гаврила Левонтьич тоже?! Да врешь!.. – с негодованием воскликнул Иванка.
– Чего мне врать!.. И они человеки – куды против ветру дуться! – сказал Кузя.
– Ин что же, иди и ты поцелуй воеводу в ж…! – крикнул Иванка и зашагал прочь.
– Иван, стой! Стой, Иванка! Иванка, годи духовинку! – настойчиво кричал Кузя, стараясь его нагнать.