Угрюмое гостеприимство Петербурга

– При вас, Дмитрий Григорьевич, голубчик, – ласково ответил Аркадий.

Дмитрий собирался сообщить Аркадию, что чувствует себя чрезвычайно погано, однако, открыв рот, не смог выдавить из себя ни слова.

– Воды? – предложил дядька.

Дмитрий кивнул. Аркадий взял со столика поднос с загодя приготовленным стаканом воды и подал его молодому графу. Дмитрий попытался взять стакан в дрожащие свои руки, но едва не расплескал его содержимое на постель.

– Позвольте, я помогу, барин, – сказал Аркадий.

Он взял стакан и помог Дмитрию сделать несколько глотков.

О, святая чистая вода! Ни грамма спирта, ни капли алкоголя! К Дмитрию вернулся голос, и он попросил еще.

– Быть может, чаю крепкого, барин? – предложил Аркадий.

– Неси.

– Таз здесь, барин, подле кровати, – напомнил Аркадий, выходя из комнаты.

Пока он отсутствовал, Дмитрий осушил графин с водой и воспользовался тазом. Вскоре вернулся Аркадий с чаем и тарелкой каши.

– Поесть надо, Дмитрий Григорьевич, – назидательно сказал он.

– Ой, не надо, Аркадий, – закачал головой Дмитрий, зная, какие последствия вызовет завтрак.

– Надо, барин, – твердо повторил Аркадий.

Съев каши, Дмитрий снова нагнулся к тазу. Потом он допил чай и потребовал еще каши.

Да здравствует молодость, да здравствует беспечность!

Никогда нельзя попрекать молодых людей за бурные ночи, кутежи и пьянство, ведь молодость для этого и дана. Только в молодости мы можем с чистой совестью пить до рассвета, а поутру чувствовать себя как ни в чем не бывало.

Покончив с une petit-dеjeuner[22 - Завтраком (фр.).], Дмитрий умылся, побрился, оделся и вышел к обеду блестящим молодым человеком.

– Ах, вот и наш любитель кофе! – воскликнул Владимир Дмитриевич.

– Доброе утро, дядя, – ответил Дмитрий приветливым бодрым голосом.

– Эх, минули те дни, когда я был молодым! – улыбнулся граф Воронцов. – Ну, дружок, как ты?

– Прекрасно, дядя, – сказал Дмитрий. – А где Ричард?

– О, он отправился гулять, – ответил Воронцов.

– Прекрасная погода для прогулки, – заметил Дмитрий, взглянув в окно: хлестал ливень.

Он внезапно вспомнил, как вчера проигрался в карты ротмистру Балашову, которого встретил, когда уезжал из заведения на Фонарной.

– Я, дядя, вчера был в ресторане, – солгал он, – мы там с Борисом и ротмистром Балашовым сидели.

– Так. – Граф внимательно посмотрел на племянника, ожидая, что тот попросит у него денег.

– Мы плотно поужинали, – продолжал Дмитрий, – и я… – он немного замялся, – в общем, Балашов за меня заплатил…

– А, ну не беспокойся, Дмитрий, – расплылся граф в понимающей улыбке, – и сколько он у тебя… за тебя заплатил?

– Двадцать восемь рублей, – произнес Дмитрий слегка сконфуженно. Весьма солидная сумма для обеда в ресторане.

– Не беда, сегодня же ему их вышлем, – ответил Воронцов.

– Спасибо, дядя, вы очень добры.

– Ты, я надеюсь, не стал интересоваться здоровьем его батюшки? – спросил граф.

– Ах, я забыл, Александр Дмитриевич ваш близкий друг, – произнес Дмитрий. – А что, он плох?

– Был плох весною, в мае схоронили.

– Как печально!

– Хороший человек был, – сказал Владимир Дмитриевич, – статный, благородный, честный и верный отечеству. На похороны в Покровское весь Петербург собрался: даже князь Суздальский приехал. Он-то уже совсем стар и никуда не выходит.

– Помню, ребенком вы с отцом возили меня в Покровское, – вспомнил Дмитрий, – мы тогда с Романом Александровичем и Петром Андреевичем много шалостей устраивали на природе. А что, его в Покровском положили?

– Да, он так хотел, – кивнул Воронцов, – никогда таких похорон не видел. Чтобы в деревню столько мундиров, столько орденов. Но Александр Дмитриевич, конечно, был того достоин. Ему – ему! – Мойка обязана гранитом, при нем Казанский собор был освящен. Его Александр послал к Наполеону. Я помню, он рассказывал, это тогда Бонапарт его спросил кратчайшую дорогу до Москвы.

– И что ответил Балашов? – поинтересовался Дмитрий, который прекрасно знал эту историю, но любил слушать ее в дядином исполнении.

– «Есть много дорог, государь, – сказал он. – Одна из них ведет через Полтаву», – процитировал Владимир Дмитриевич. – А как он настоял на избрании Кутузова главнокомандующим! А как сражался на Бородинском поле!

– А не он ли был одним из судей, приговоривших участников восстания к острогу? – резко спросил Дмитрий.

– Он был одним из судей, благодаря которым они получили самый мягкий приговор, – твердо ответил Воронцов. – Он был мой друг, и я скорблю о его смерти. Все меньше и меньше остается нас, чьи портреты населяют галерею двенадцатого года[23 - В Военной галерее 1812 года нет портрета Владимира Дмитриевича Воронцова, однако там есть портрет Михаила Семеновича Воронцова. Всем читателям этого произведения я советую немедленно отправиться в Зимний дворец и узнать в этом портрете моего героя, в пору молодости. (Примеч. авт.)]. С каждым годом уходит в бездну «могучее, лихое племя». Уж двадцать пять лет прошло, мы состарились с годами. Настанет миг, и все мы канем в Лету.

– Ну что вы, дядя, – отозвался Дмитрий, – вам еще жить много-много лет!

– Тут днями ко мне написал мой старый друг Денис Васильевич – ты его, конечно, помнишь – он в детстве был твоим кумиром.

– Конечно же! – воскликнул Дмитрий. – Настоящий гусар! Я всегда хотел быть на него похожим. И что он?

– Он прислал мне свое стихотворение, написанное двадцать лет назад:

Где друзья минувших лет,
Где гусары коренные,
Председатели бесед,
Собутыльники седые?[24 - Строки стихотворения Дениса Давыдова «Песня старого гусара».]

– Это одно из моих любимых его стихотворений, – заметил Дмитрий.