Великий нефритовый путь

Но всё больше те, которые долго не задерживались: кто с позором, кто по нужде уходил, а кого-то с почестями провожали в другие земли – радивых да рачительных воевод всегда не хватало.

Под управление Иркутска отошёл Якутск. Далековато северная провинция, но в Сибирском приказе решили, что управлять из быстро растущего Иркутска будет сподручнее. Город на Ангаре поднялся, укрепился, посад ожил, разрастались торговые и ремесленные слободы.

Посельцев с каждым днём прибавлялось. Отовсюду люди приходят, со всей страны: из Тобольска, из Козлова, Нежина, из Еренского городка и из Соли Вычегодской, Баргузинского острога и Верхотурья, Москвы и Архангельска, Переславля-Залесского и Туринска… Отовсюду…

Работёнки на всех хватает, а рук рабочих, умелых-мастеровых маловато. Надобно ещё и службу править, в караулы и объезды ходить, округу проверять – не замыслил ли кто набегом на молодой город нагрянуть. А ещё зачастили в Иркутск рудознатцы, лекари, учёные люди. Кто по царскому указу, кто по грамоте Сибирского приказа, у кого воеводское поручение или самого губернатора… Жизнь идёт!

В тот год после отъезда Леонтия Кислянского назначили воеводой в Иркутский город Лаврентия Ракитина. Начинал службу в Илимске. Целых пять лет сидел там на воеводстве. То дело не простое, важное для своего времени. Воевода за приказчиками присматривал, целовальников контролировал, приказную избу и крестьянское самоуправление из поля зрения не выпускал.

А по земле, по земле сколько дел-то было! Одному земли дать, у другого забрать! Земельных споров, что воды в реке, каждый день разноголосье. А ещё семена раздать, скотиной подмочь, суда для сплава сработать, на которых хлеб в Якутск отгрузить. В Илимском воеводстве соль добывали, дрова готовили, винокурение процветало, опять же, дороги править надобно было. Про ссыльных, сыск беглых, о сиротах заботиться. И военных дел много – рекруты, граница, набеги…

Много приходилось ездить воеводе, всё своим глазом наблюдать. Причастен оказался воевода к организации дипломатических контактов с Китаем, да и караванной торговле, которой особый пригляд нужен…

Но главным оставалось пашенное дело. В то время у Илимского воеводства связь с Москвой была прямой, оттуда и шли приказы.

Слухи ходили, что воевода-комендант Ракитин шалил с казной, считал её своим собственным кошельком, нечист был на руку – вот и случилась с ним беда превеликая… Но это станется потом…

…В воеводской избе со времён Кислянского многое изменилось. Регламентов стало более – как войти, как обращаться, чего нельзя, чего дозволительно. Да и обстановка другая. У Кислянского всего было – стол под сукном. Да лавки вдоль стен да вокруг стола, на стенах образа святые в простых окладах. У Ракитина не то: образа в окладах серебряных. Светцы вычурные по нескольку в разных местах. Да ещё чудной столик маленький на высоких ножках, уставленный стеклянной посудой – графинчиками, штофчиками с вином да крепкой медовухой. На столе несколько толстенных книг расходных, в которые вписывали всех, кто сколько должен по налогам и поборам на всякие нужды.

Печь в углу хороша, это Кирьян сразу оценил. Шовчики между кирпичиками пряменькие, желобок к желобку. Рядом штабелёк дровишек – берёза и сосна. Тут же берёзовая кора, лучины для растопки. Хоть и лето на носу, а весной нет-нет, да и случится непогодие шумное – с длинными моросящими дождями, пасмурным небом, промозглым ветром. Пару поленьев в хорошей печи – и сырости в избе как не бывало.

Михей покосился на плётку, что висела у печи.

Ракитин поймал взгляд.

– Не боись, служилые, порки не будет. – Помолчал и добавил: – Покамест. Сей кнут мирные буряты в дар поднесли. Кнут и пряник – хо-ро-шее начало, – п ротянул воевода. – Вы люди проверенные, во многих заданиях были, в секретах тоже. Про то люди Кислянского рассказывали. Огрехов, сказывали, вы не допускали, а дело выполняли успешно. О том и разговор. Садитесь, казачки, к столу. Говорят, в ногах правды нет. Или есть?

– То как посмотреть, господин воевода, – не удержался Михей.

Ракитин глянул исподлобья:

– Посмотрим, посмотрим. Коли будет нужда, то и насквозь узреем.

Сам Ракитин расположился во главе стола, казачки устроились на другом конце. Воевода дистанцию держал, близко не подпускал – не по чину, дескать. Не то что Леонтий. Об этом подумал Михей, усаживаясь на лавку.

Между тем Ракитин достал из ящика, что притулился к массивной столешнице, бумагу. Даже по виду её – слегка желтоватая, плотная, с сургучной печатью, свисающей книзу на тесьме, – можно было догадаться, что бумага непростая.

– Указ!

– Царский! – выдохнул Михей. – Петра Алексеевича?!

– Царский да не царский. Гагаринский! – буркнул воевода.

– Ёшкин-морошкин, сурьёзный князь. Однако не царь, не, не царь…

– Я вот думаю, не для тебя ли та плёточка возле печки висит? Рассуждашь?

– Бог с тобой, воевода, батюшка Лаврентий, это я так, для присказки.

– Нишкни, рыжий, а то… – воевода не досказал, махнул рукой. – Зачту.

Ракитин положил большой лист на стол, ладонью разгладил его и, склонившись, стал читать:

«По указу великого государя, и по приказу губернатора Сибири князя Матвея Петровича Гагарина, на Верхотурье, коменданту господину Колтовскому. В указе великого государя, присланном из канцелярии правительствующего сената губернатору князю Матвею Петровичу писано: велено по предложению генерал фелтмаршала светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова, для пробы из губерний раковин и камышков разнцветных по пуду[14 - Пуд – устаревшая единица измерения массы русской системы мер. Один пуд равен 16,3805 кг (Прим. ред.).], привязав к ним ярлыки с описанием, прислать в Санктпетербург к нему генерал фелтмаршалу немедленно. И по получении сего указу, велеть на Верхотурье и в уезде вышеозначенных раковин и камышков, пёстрых и ценных всех… какие в каких реках явятца, о посылке к Москве в канцелярию Сибирской губернии учинить по сему указу немедленно. А в котором числе и с кем послано будет, о том в Тобольск к губернатору князю Матвею Петровичу, такое и к Москве в канцелярию сибирской губернии к лантрихтеру господину Чепелеву писать немедленно. К сему для верности, губернатор Сибири, кнзяь Матвей Петрович Гагарин приписал своею рукою[15 - Здесь и далее документы и дневники цитируются с сохранением авторской орфографии и пунктуации (Прим. ред.).]».

Ракитин закончил читать, снова провёл ладонью по бумаге, похлопал по ней, ещё раз пригладил и молча убрал в ящик.

– Что молчите, служилые?

– Так не было команды говорить, – начал было Михей, но Хват осадил его: – Не гоношись, старшой первым скажет.

– Ну да, ну да, а то как же, конечно, старшой, прости, воевода, старшой, прости. Не сдержался.

Ефимий встал, развернулся к Ракитину лицом:

– Я так понимаю, указ про раковины и камешки для всех писан. То дело хорошее, может, сыщутся какие самоцветы. Про раковины диковинные не слыхал, они всё больше под водой, раковины-то. А мы всё больше по лесам ходим. И в экспедициях, в которые воевода Кислянский нас засылал, про раковины тишина, даже слова никто не обронил. Купцы тоже не спрашивали. Значит, не случалось им раковину-диковину присмотреть. А вот про каменья много чего говорят. Намедни буряты зелёный камешек показывали – в бусинах. Хорош, переливается на солнце, играет блесками, словно огоньками изнутри светит. В руке подержишь – тёплый. Обзывают они этот камень нефритом. Говорят, китайский купец берёт такой нефрит без разбора. Всё, что есть – берёт не торгуясь. Значит, у себя хорошу цену возьмёт и в накладе не останется.

– Нефрит, говоришь? Китайский купец? Хорошо, видать, не зря фелтмаршал волнуется, самого императора беспокоит по сему поводу. Камешков ему пуд подавай!

Слышал я, что рудознатцы наши сей камень нефритовый на севере Байкала нашли, там, где речка Верхняя Ангара, и ещё дальше, на Витиме-реке. Слыхали про такие?

– А то! И слыхали, и хаживали. Принимал нас Байкал, не обижал сильно, так, потрепал маленько, – развспоминался Михей. – Да и про камешки слыхали кое-что. Но всё больше про слюду, лазурит, мрамор. А нефрит… Нефрит только у людей Яндаша видали. Да… Куда же генерал-фелтмаршалу столько каменьев. Если по пуду каждый притащит, это ж какая гора случится!

– Какая-никакая, всё одно царёва, – буркнул Кирьян.

– Говоришь, Ефимий, китайцы за нефрит бьются?

– Так, воевода, слыхал, что зелёный камень этот у них царь всех камней!

– Ты, Ефимий, осади! Царь у нас один – живой, не каменный.

Все замолчали. Воевода задумался:

– Где ж нам тот нефрит сыскать?

– Намедни с рудознатцами на Ушаковской пристани разговорились, нам камень нужен в берега уложить для прочности да сваи причальные забутовать. Ну раз про каменья разговор зашёл, они тоже разузнавать начали, где, кто и что видал. И между прочим сказали, что нефрит этот с гор и холмов водой выносит. В воде, значит, на отмелях, на косах, по берегам искать его надобно. Иногда здоровенные валуны попадаются, на руках не унести.

– А ещё буряты говорили, что окатыши эти цвета вроде неприметного, белёсонькие, – д обавил Михей. – Э то вот, когда их потрёшь песочком хорошенько, он и заиграет зеленью приятной. А самый сильный нефрит – тот белый…

– Студёная водица, поди?

– Ой, воевода, студёная. Но ничё, знаем, как с ней быть. Жиром нерпичьим, а то барсучьим ноги обернёшь да и полезешь, не так ломит.

– Это ж сколько нам купаться, чтоб пуд камешков насобирать?

– Так царёв указ, Кирюша!

– Царёв, точно. Деваться некуда, – п одтвердил тот. – Нам бы токмо по пути к Ангаре этой Верхней не утопнуть да в пучине не сгинуть. Байкал-батюшка, он, когда серчает, шибко страшен в гневе. А на земле как-нибудь отобьёмся.