Собака здорова. Рассказы о моей жизни в Советском Союзе

Листья смородины

3-5 зубчиков чеснока

1 л кипятка

1 ложка соли

Маленькие огурцы тщательно вымыть, отрезать кончики и сложить вместе с другими ингредиентами в банку. Развести соль в 1 л кипятка и залить этим раствором содержимое банки. Плотно закрыть. Есть на следующий день с молодой картошкой.

Хозяин дома, в котором мы снимали комнату, прошел войну и вернулся с фронта инвалидом, без ног. Половиной человека. Туловище его вырастало сразу из доски с колесиками, на которой он сидел. Иногда заходили соседи и выносили его на дорогу, где он оживленно беседовал с прохожими. Он говорил вслух много такого, о чем другие разве что думать отваживались. Он ничего не боялся, терять ему было нечего.

Та война стала самой ужасной трагедией в истории страны. Она унесла двадцать семь миллионов человеческих жизней. Счета вдовам и сиротам никто не вел. 2 576 000 солдат вернулись с войны калеками. Они надевали свои ордена и медали и пели и просили милостыню на улицах и рынках. Мужчины с ампутированными конечностями попрошайничали в электричках. Безногие, безрукие, слепые, с ожогами – в какой-то момент все они вдруг исчезли. Слишком уж они не вписывались в глянцевую картинку, как досадное пятно на советском военном триумфе – никому не должно было быть дозволено портить своим видом внешнее благополучие счастливого социалистического общества. Вот и было решено убрать их куда подальше: собрать всех до единого и выслать из городов в дома инвалидов. С глаз долой, из сердца вон. Однако наш хозяин избежал такой судьбы, его жена не бросила вернувшуюся с войны половину мужа. Ему повезло, он был счастливчик.

Мы приезжали из города в деревню, чтобы побыть на природе и свежем воздухе. Наша жизнь тесно переплеталась с жизнью хозяев дома, в котором мы останавливались – еще бы, ведь мы были единственным источником их дохода. Мы платили за комнату, мы покупали у них овощи, мы покупали парное молоко. Мне разрешали гладить корову, пока хозяин, cидя на своей доске, доил ее сильными руками. Мы стояли вместе с ними в очередях за хлебом.

Печь хлеб самим в Советском Союзе было не принято, да и зерна все равно на всех не хватало. Хлеб пекли централизованно, на хлебозаводах, и раз в неделю завозили в единственный деревенский магазин. В очереди за ним нужно было простоять целую ночь. Мы с мамой сменяли друг друга – одна из нас отстаивала первую половину ночи, другая – вторую. Покупать важно было вдвоем, потому что в одни руки отпускали строго определенную норму хлеба. Местные семьи кормили хлебом скот. Заколдованный круг замыкался.

Колхозники должны были прокормить всю страну, поэтому их держали на коротком поводке. Они и мечтать не могли о том, чтобы переехать в город: для жизни там необходим был паспорт с пропиской. Колхозникам государство паспорта не выдавало, и вся их жизнь жестко контролировалась.

Мне было почти тринадцать лет. В моем теле начинались изменения, а в голову все чаще приходили глобальные вопросы. Кто я? Кем я стану, когда вырасту?

В то лето в деревне мне приснился сон.

Я еду в набитом автобусе, который вдруг останавливается. В автобус заходит вооруженный немецкий солдат. Во сне я знаю, что он ищет евреев, и думаю: а как распознают евреев? Видно ли по евреям, что они евреи? Солдат идет вдоль сидений и, проходя мимо, не глядя, толкает меня ружьем. Я понимаю, что сейчас меня выкинут из автобуса и убьют. И снова думаю: но как же он узнал, что я еврейка?

В классном журнале в школе были записаны наши имена, национальности и хронические болезни, и велся учет нашей посещаемости. Вообще-то ученики не должны были иметь доступа к журналу, но мы все равно заглядывали в него, когда учителя выходили на минутку, оставив журнал раскрытым на столе. У меня в графе «национальность» значилось «еврейка».

«Так ДОЛЖНО быть», говорили мне. «Ты еврейка, и это ДОЛЖНО быть указано в классном журнале. В твоем паспорте будет написано то же самое».

Но почему? Под внешней оболочкой абсолютно ничего еврейского не было. У нас дома никогда не говорили «по-еврейски» – ни на идиш, ни на иврите. Мы не праздновали еврейские праздники – вернее нет, даже не так, я вообще понятия не имела, что существуют еврейские праздники! Я узнала об этом уже взрослой, из книги, переведенной с идиш. В книге были ссылки, в которых, например, объяснялось, что такое ханука.

В Советском Союзе было немало таких, как я, неправильно проштампованных людей. На упаковке большими буквами значилось «ЕВРЕЙ», но стоило ее открыть – и оттуда вываливался человек, который говорил по-русски, думал по-русски, читал по-русски мировую литературу, слушал немецкую музыку, ел русскую еду, любил французские романы и потом, повзрослев, вел интернациональную любовную жизнь.

Вопрос о национальности вставал особенно остро ближе к окончанию школы: все знали, что существует целый ряд специальностей, поступать на которые будет пустой тратой времени, потому что евреев туда просто-напросто не принимают. Никто не задавался вопросом, как такое возможно. Такова была реальность, и с ней оставалось только смириться. Однако все это еще только предстояло в будущем, а сейчас стояло лето, мы гостили в деревне, и я превратилась в голубя мира.

Дом, в котором мы снимали комнату, находился на улице Победы. Улица носила это название и до войны, и я часто думала, в честь какой именно победы она была названа. Самыми распространенными названиями в Советском Союзе были улица Ленина, улица Победы, Пролетарская улица и бульвар Революции. Улица Победы была в каждом без исключения городе, но кто, когда и над кем эту победу одержал? Над шведами в начале восемнадцатого века? Над Наполеоном в 1812 году? Или тогда, когда красные победили белых в 1922 году?

Наша улица Победы была немощеной. Если пройти через огород и слегка заболоченный пустырь, можно было выйти к небольшому возвышению, на котором стоял двухэтажный каменный дом – редкость среди прочих деревянных. Это был дом культуры, и над сценой в нем висел большой красный плакат с ленинской цитатой: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино».

Каждую субботу в доме культуры устраивали танцы, на которые собирались местные, деревенская молодежь, дачники и солдаты из расположенной поблизости воинской части. Тем летом в доме культуры появилось пианино, и однажды решено было организовать перед вечерними танцами концерт. Вся страна была в то время охвачена лолитоманией. Первым западным фильмом, закупленным для показа в Советском Союзе после смерти Сталина, стал аргентинский мюзикл под названием «Возраст любви». Уж не знаю, почему выбор пал именно на аргентинский фильм, с Аргентиной нас ничего не роднило ни в культурном, ни в языковом, ни в географическом отношении. Наверное, после стольких лет страданий и чудовищных испытаний русские люди просто хотели забыться. Главную роль в фильме играла Лолита Торрес, и всю огромную советскую территорию от Москвы до Владивостока захлестнуло волной лолитомании. В честь Лолиты называли дочерей. Женщины делали прически, как у Лолиты, и одевались, как Лолита. Вся страна впитывала в себя песни Лолиты, как земля впитывает теплый дождь после долгой засухи.

У мамы был прекрасный голос. Она никогда не занималась вокалом профессионально – жизнь выдалась слишком тяжелой – зато с удовольствием пела для родных и друзей, и согласилась порадовать нас всех песнями Лолиты Торрес на будущем концерте. Однако никто не отважился бы организовывать концерт, состоящий исключительно из любовных песен. Тут-то и влетела на сцену я, голубь мира, –     одна из многих наряженных в костюмы по такому случаю детей. Дом культуры собирались специально украсить, а местный хор готовился открыть концерт обязательной коммунистической песней. Любви оставалось послушно ждать своей очереди. Мне тоже нашлось место в хоре. Мама нарисовала голубя мира на двух листах бумаги, которые затем склеила в виде шапочки. В этой шапочке я отправилась на репетицию, где мы пели девять куплетов песни «Партия – наш рулевой», которую все знали наизусть:

Слава борцам, что за правду вставали,
Знамя свободы высоко несли,
Партию нашу они создавали,
К цели заветной вели.

Долгие, тяжкие годы царизма
Жил наш народ в кабале.
Ленинской правдой заря коммунизма
Нам засияла во мгле.

За пару дней до концерта к нашим хозяевам приехал гость. У него было удивительное, как мне казалось, имя – Максимилиан. Я была просто очарована. Максимилиан оказался этническим немцем и мужем сестры хозяйки. Я никогда раньше не встречала немцев.

История Максимилиана началась 250 лет назад, когда императрица Екатерина Вторая, немка по происхождению, пригласила своих соотечественников в Россию с целью развивать экономику и сельское хозяйство, посулив им ослепительные перспективы. Немцы приехали и поселились в приволжских городах и селах, где жили затем столетиями.

После революции была создана целая республика поволжских немцев, которую в газетах того времени называли «сталинским цветущим садом», потому что ее жители добились значительного роста промышленности и сельского хозяйства. Когда разразилась Вторая мировая война, всех их – мужчин, женщин, детей, старых и малых – выслали на самые окраины Советского Союза. За тысячи и тысячи километров. 774 178 самых обычных советских граждан, этнических немцев, вырвали с корнем, усадили в теплушки и отправили в Казахстан, Сибирь и на Урал.

Гость с красивым именем приехал издалека, чтобы сообщить хозяйке о смерти ее сестры, и приехал тайком, потому что не смог получить разрешение покинуть Казахстан, куда их в свое время сослали. То есть, совершил преступление! Он пробыл в гостях два дня, практически не выходя из дома. Два дня в доме шептались, а не разговаривали в полный голос. Мама, вечная преступница, нашла в немецком Максе родственную душу. В прошлом он был учителем музыки и играл на рояле. Пианино в доме культуры и Макс появились в деревне примерно одновременно, и слились в единое целое с золотым маминым голосом. Два случайно встретившихся человека говорили в каменном здании с длинными скамейками на языке музыки. Мы, дети, сидели в углу и зачарованно слушали.

Наступил день концерта.    И в тот же день наш хозяин, у которого мы снимали дачу, должен был явиться в ближайшую больницу для ежегодного осмотра, чтобы получить очередное медицинское подтверждение своей инвалидности. Систему ведь на мякине не проведешь. «Ну-ка, ну-ка, посмотрим, не отросли ли у меня ноги с прошлой проверки? Нет, вроде не отросли». И все равно, ноги (которых у него не было) в руки, и дуй в больницу. Вечером его втащили в дом культуры и поставили на доске в конце одного из рядов. Мое место было рядом, между ним и его женой. Мама подарила ей один из запретных платков с синими цветами и зелеными листьями, и в этот особый вечер она накинула его на плечи. В зале собрались наши друзья-молодые врачи, местные, солдаты из воинской части и дачники. Я пела вместе с хором «Партия – наш рулевой»:

Под солнцем Родины мы крепнем год от года.
Мы беззаветно делу Ленина верны.
Зовет на подвиги советские народы
Коммунистическая партия страны!

То, что чувствовала публика, пока хор восхвалял партию, а все собравшиеся ждали Лолиту Торрес, сложно выразить по-датски, но в русском языке есть для этого красивое слово «предвкушение». Вкус будущего во рту.

Будущее поджидало своей очереди прямо за кулисами. Наконец мама и Макс вышли на сцену. Макс сел за пианино, а мама превратилась в Лолиту:

Если ты в глаза мне глянешь,
И тревожно мне, и сладко,
Если ты вздохнешь украдкой,
Мне печаль твоя видна.

Правой рукой я держала за руку инвалида на деревянной доске, левой – его жену в запретном платке. Зал всхлипывал.

Жизнь свою до самой смерти
Без тебя пройти должна я,
Не прогнать тебя из сердца,
Но из жизни уходи.

Уходи, не проклиная,
Расставанья час жестокий,
Наши судьбы – две дороги,
Перекресток позади.

В Советском Союзе невозможно было жить в реальности, это причиняло слишком много боли. Сколько бы чудовищных испытаний ни выпадало на долю советского человека, пропаганда продолжала настойчиво внушать ему, что он живет счастливой жизнью. За смертью Сталина последовали разоблачения преступлений властей, и вдруг – после сорока лет войн, голода и государственного террора – в сознании появились дыры, потому что люди начали понимать, что вся их жизнь была ложью. В это-то время и подоспели аргентинские мюзиклы о любви – и только о любви, и заполнили дыры в сознании, ранее занятые коммунистическими лозунгами.

Ссыльный немец и моя мама-еврейка увлекали публику за собой к новой иллюзии, и никто в тот вечер не остался равнодушным.

Нет, не надо,
Ни руки, ни взгляда.
В час прощания
Уйди навсегда.