Gothic love II. Крионика

– Нам всем ее не хватает… Но у каждого свой путь в этом мире: кому-то отведено больше, кому-то меньше. После смерти ее матери я делал все возможное, что в моих силах, для Марго. Но она всякий раз ускользала от меня, и я видел, что выбранный ею путь не кончится ни чем хорошим. Об этом мне говорила еще Тамара, одна ведунья. Все сказала, и про культуру Вашу, что будет такой период в ее жизни, и что смерть ей ранняя предсказана тоже сказала. Тут не могли помочь ни деньги, ни связи – оставалось ждать. Она и сама всегда это чувствовала; я ссылался на юношеский максимализм, трагизм всего и вся, но она нередко говорила о своих чувствах, о соприкосновении с тем, другим миром.

Виктор Витальевич говорил это так, словно они находились с Реймом не на улице, а приятельски сидели наедине у него в гостях, где их никто не слышал. Он говорил это несколько отреченно; со стороны могло казаться, что старик явно тронулся умом, и только Рейм понимал, что это говорит в нем горечь потери любимой и единственной дочери.

– Я прошу прощения, если задерживаю тебя.

– Ничего страшного, Виктор Витальевич, Вы не задерживаете. Я сам хотел увидеться с Вами, только не знал, будет ли мой визит к Вам уместным.

– Конечно, Рейм, когда угодно, в любое время!

– Договорились, – Рейм кивнул.

– Я хотел передать тебе это, – Ониксин достал из кармана ключи от квартиры Марго. Рейм помнил, что раньше на этой связке был еще брелок в виде гробика с серебряным крестом на крышке, но теперь он куда-то исчез. – Можешь взять все, что посчитаешь нужным, думаю, так будет правильно. Ты уж извини, сам я не могу туда поехать, – он слегка постучал себя по ладонью по сердцу. – Тяжело.

– Благодарю, Виктор Витальевич, – Рейм взял ключи и убрал их в карман.

– А если нужно, можешь жить там. Думаю, Марго бы одобрила. Все-таки там и твоя память о ней тоже, – Рейм кивнул, и Виктор Витальевич снова обнял парня. – Ну, не смею задерживать, Рейм. Спасибо, что уделил мне минутку.

– Рад был нашей встрече, Виктор Витальевич.

Парень проводил мужчину взглядом, пока тот не сел в автомобиль и не уехал. Поднялся ветер, Рейм поднял воротник своего пальто и зашагал по улице. Водителем отца он пользовался редко, тем более сейчас, когда нужно было проветриться, он предпочел общественный транспорт. Когда Рейм ехал в метро, то задумался, что поезд – это как жизнь человека: кто-то заходит и едет, а кому-то на следующей выходить… В вагоне оставалось все меньше и меньше уже знакомых лиц, с которыми Рейм ехал от самого кольца. «И чего ради живут все эти люди?» – думал он. Но вот объявили его станцию, поезд медленно остановился у платформы. Рейм вышел из вагона и направился к выходу.

– Рейм, – Шабрири улыбнулась, впуская парня в квартиру. Она была в футболке под горло. На шее висело несколько кулонов с крестами, на руках – перчатки-сетка, на пальцах – кольца с черепами, и образ дополняла лиловая юбка. На ногах были тяжелые ботинки на платформе. – Хорошо, что приехал. Германа, правда нет: он уехал на съемки, его пригласил один журнал.

– Здорово, – выдохнул Рейм, снимая пальто.

– Вина? – спросила девушка.

– Давай.

Рейм прошел на кухню, отметил, что в доме тихо, нет привычно играющей музыки.

– Такая тишина, даже не по себе, – сказал Рейм.

– Я только что приехала. Еще не успела включить, – девушка улыбнулась и, поставив бокал с вином перед Реймом, села напротив.

– Сегодня виделся с Ониксом, – сказал Рейм, сделав глоток. – Отдал мне ключи от квартиры Марго.

– Он сильно переживает, его можно понять. Когда мы видели его на похоронах, он очень плохо выглядел, но держался мужественно. Такой удар не каждый выдержит, но он бы не был «Ониксом», если бы бился в истерике, я так думаю. Он очень рассудительный. У него аналитический склад характера, эмоции – это не про него.

– Я представляю, каково ему сейчас. Сохранять хладнокровие, когда весь мир внутри рушится… Не каждый может. Я вчера сорвался, такой погром в комнате устроил.

– Рейм, – Шабрири с грустью посмотрела на него и, протянув руку, взяла его ладонь в свою. – Ты же все понимаешь… Она явно в лучшем мире.

– Да, – сказал Рейм, смотря Шабрири в глаза и думая о том, что не только в лучшем мире, но еще и не одна. Хотя может быть, все увиденное им была лишь галлюцинация? Марго, Дейман, этот странный перевод, Миттер.

– Ты давно видела Миттера, Ленор?

– Они же живут в Петербурге, в Москву приезжают редко – иногда на концерт какой или если такой повод представится…

«Вряд ли у готов так много праздников… Разве что похороны», – подумал Рейм.

– Они приезжали…

– На похороны?

– Да, мы все были: Эмбер с Торном, Миттер с Ленор, еще некоторые знакомые, ты их вряд ли знаешь: они из компании Деймана.

– Ну почему же, я много кого знаю, – вздохнул Рома, выпустив руку Шабрири. – Миттер ничего не говорил?

– Нет, они очень обособленно держались с Ленор, мы разве что поздоровались с ними. Похороны были красивыми…

Рейм с грустью улыбнулся.

– Пойдем в студию, – сказала Шабрири.

– Зачем?

– Сейчас увидишь.

В студии, которая когда-то служила комнатой Рейма, произошли значительные перемены: теперь она еще исполняла и роль гостиной. Один из углов был выкрашен в черный цвет, здесь стоял черный кожаный диван, был журнальный столик, а на стенах висели фотографии различных музыкантов, друзей и Германа.

– Марго, – сказал Рейм, смотря на фотографии.

– Да… – Шабрири обняла Рейма за плечи.

Рейм сел на диван, Шабрири села рядом и положила голову ему на плечо.

– Мы так ехали тогда на вокзал, помнишь?

– Помню…

Они молча сидел и пили вино. Пока Рейм не увидел на глазах Шабрири слезы.

– Умирать не страшно. Страшно, оставлять всех любящих тебя, рушить их мир, привычный уклад.

– Как механизм, в котором не хватает очень важной детали.

– Незаменимой, – она вытерла слезы и посмотрела на Рейма. – Как вчера добрался до дома?

– Нормально, – устало сказал Рейм. – Если бы у тебя была возможность увидеть будущее, ты бы согласилась?

– Но мы и так видим будущее, в книгах и кино.

– Нет, я говорю не просто увидеть, а жить в будущем, лет так через сто.

– Хмм… – задумалась девушка. – Сложно сказать. Я раньше всегда хотела отправиться в прошлое, в восемнадцатый, девятнадцатый век.

– А теперь?