Gothic love II. Крионика

– Жень, – отец смерил сына гневным взглядом.

– Ничего-ничего, все нормально, – Наталья Семеновна положила свою руку на руку мужа и, улыбнувшись, заглянула ему в глаза. – Хоть и разговор не для ужина, все равно очень интересно.

– Ну, раз все не против, что думаете по этому поводу?

– Я не верю. Утопия какая-то, – сказал Женя и отчего-то помрачнел. Он и до этого-то был без настроения, а теперь сидел мрачнее тучи.

– Не вижу смысла в этой крионике, во всех этих капсулах. Конечно, это фантастика, вряд ли здравомыслящий человек пойдет на это. Да даже если человек болен, и лекарство будет найдено лет так через сто, есть ли смысл жизни там, в другом веке? Без семьи, друзей. Ну, вылечат они болезнь, а с жизнью что делать? Кругом никого, никому ты не нужен, да и в квартире твоей давно уже кто-то живет или ее нет вовсе. Сто лет – срок большой, может, и страны уже не будет. По мне так нужно обзаводиться семьями и детьми. Это, на мой взгляд, и есть прививка общества от всех болезней и невзгод. Потомки – это и есть наше бессмертие, – заслушавшись речью отца, Женя уронил вилку.

– Что-то с тобой не так сегодня, – прищурился отец.

– Да нет, пап, все нормально.

– А ты что думаешь о детях? Когда нас с матерью внуками порадуешь?

– Пусть сначала девушку встретит достойную, в гости пусть приведет, познакомит нас с ней, – нравоучительно начала мать.

– Катя беременна, – между делом сказал Женя. Все замерли.

– А говоришь «ничего», – сказал Игорь Петрович и сам помрачнел.

– Вот и познакомились, – сказала мать и, воспользовавшись салфеткой, встала из-за стола и вышла на кухню, притворив за собой дверь.

Отец постучал пальцем по виску, с досадой смотря на Женю, сделал глоток вина и вышел следом.

– А что я не так сказал? – спросил Женя у Рейма, когда они остались наедине.

– Я вот вообще не разделяю этой идеи семьи, детей. Зачем? Кому? И отец туда же: «продолжение рода», «потомки», а сам только-только семью в полном составе снова обрел. Оно ему надо было? Думаю, было бы надо, давно бы вернулся – или не уходил из семьи вовсе.

– Ром, ну он тоже не святой…

– Оно и видно! – перебил брата Рейм. – Нет, чтобы жить в свое удовольствие, делать что-то полезное в этом мире, заниматься творчеством, стать незаменимой частицей механизма, остаться в истории.

– Ну, я смотрю, ты с высоты своих лет много в этом понимаешь, – посмеялся Женя.

– Я не о себе, я об обществе в целом: потомство им подавай, а кому оно нужно? Работать на автомойки за три копейки? Или что?

– Ну, это уже кто на что выучится, а так ты лишаешь себя… – Женя замолчал.

– Чего?

– Обеспеченной старости. Кто тебе воды подаст, когда совсем состаришься?

– То-то я смотрю на бабушку, много ей кто воды из нас всех подает. Мы тут – она там на пенсию свою живет, о какой обеспеченной старости идет речь? Это что получается, дети – вклад в нашу счастливую старость? Потом проценты в виде стаканов с водой будем получать?

– Дивиденды, – сказал Женя, улыбнувшись.

В этот момент с кухни вошли родители. Отец очень галантно проводил Наталью Семеновну до ее стула, отодвинул его и предложил сесть, затем вернулся к своему месту и продолжил ужин.

– Что мы пропустили? – спросила мать.

– Мы с Реймом только что выяснили, что он еще не готов заводить семью, – сказал Женя.

– Ты, я смотрю, давно готов. На каком месяце Екатерина? – спросила мать.

– На седьмом, – ответил Женя.

– Ну что с ним делать, Игорь? – на глазах матери снова появились слезы.

– А что? Как я и сказал, поможем молодой семье. Она же в твоем подчинении, Жень? – Женя аж глаза выпучил.

– Ну что ты удивляешься? Я понял, о какой Екатерине ты говоришь. Твоя секретарша? Ее заявление на декретный отпуск в том месяце оформляли.

– Какая пошлость! – вырвалось у Рейма.

– Рома! – удивилась мать, но в душе, видимо, была согласна с высказыванием сына, просто не могла сама это произнести. Она взялась за голову, затем откинула выбившиеся пряди назад.

– Ты ее хоть любишь? – спросила Наталья Семеновна.

– Мам, а ты спроси у него: он знает, что это такое? – снова высказался Рома.

– Лучше помолчи, – сказал Женя.

– Нет проблем, – сказал Рейм и встал со своего места. – Меня что-то тошнит, пойду прилягу.

Глава II

Когда рушится мир

Рома не спал всю ночь, жалея, что пришел домой, а не поехал к Шабрири и Герману. Он все думал, что они – наглядный пример любви, искренней, чистой и настоящей. Шабрири и Герман не раз говорили, что разделяю взгляды «чайлдфри», может, это их влияние так подействовало на Рейма, что он взял его за основу как нечто правильное, а детей – как возможное, но совсем не обязательную часть отношений между мужчиной и женщиной. «Обеспеченная старость», – никак не выходила эта фраза у Рейма из головы. «Да не нужна мне никакая старость… Ни жизнь, ни смерть», – тут Рейм понял, что вся его жизнь после смерти Марго стала одним сплошным сюрреализмом, противоречивой и непонятной для него самого. И мысль, словно пуля, прошила его мозг насквозь: все боятся, что он покончит с собой, но на том свете его никто не ждет. Никто не знает, что он вовсе и не стремится на тот свет, ведь летать одному на облаке необъятную вечность – не самый лучший исход. Но и жить без Марго он тоже не может: без нее это будет не жизнь, а какое-то существование, как безвкусная пища, несмешное и неинтересное кино, от которого все в полном восторге, холодное лето, зима без снега, тикающие часы – которые вновь отбивают прожитые минуты, кидая их в копилку вечности. И как бы его ни воротило от всего происходящего, он не может заснуть навечно, погрузиться в мир грез и никогда больше не касаться реальности.

Солнце уже отражалось в окнах домов, что были напротив, посылая в комнату к Рейму солнечных зайчиков. «Я сдаюсь, я больше не могу, Марго», – подумал Рома, провожая скользящий солнечный луч по комнате покрасневшими от недосыпа и усталости глазами. «Как же я люблю тебя», – думал он, когда луч коснулся его руки и долго-долго не двигался с места. На глазах Рейма выступили слезы. «Я обещал тебе быть сильным, но это невыносимо, Марго. Слышишь? Без тебя все потеряло смысл, да и сам я – потерянного смысла существо», – Рейм вытер глаза от слез. Луч в считанные секунды исчез. «Ты приходи почаще…» – прошептал Рейм.

И вдруг гнев с какой-то неведомой силой ворвался в душу, и, вскочив на ноги, Рейм начал швырять в стену все, что попадется ему под руку: в ход шли подушки, стул, затем он скинул все со своего стола. В числе прочего на пол упала и рамка с фотографией, на которой были они с Марго. Стекло разбилось. Рейм тут же упал на колени и поднял фотографию, но та была сильно поцарапана. В комнату вбежали отец и мать, поправляя халаты. Они застали сына в разгромленной комнате, сидящим на полу и прижимающим к себе фотографию.

– Я сама, – сказала мать отцу, и, затворив за собой дверь, присела рядом с Реймом, затем обняла его, прижала к себе и, ничего не говоря, долго-долго сидела вот так, слегка покачиваясь и роняя соленые слезы.

Он уснул спустя пару часов в гостиной, куда они с мамой пришли, что бы та налила себе валерианы. Когда же она вернулась с двумя стаканами, Рома уже провалился в глубокий сон. Наталья Семеновна поставила стаканы на столик, из большого шкафа-купе достала плед, укрыв им сына, провелась рукой по его волосам и ушла к себе в комнату.

Рома проснулся оттого, что сильно хотел пить. Поначалу он даже не понял, где оказался, но затем сообразил. Увидев стакан с водой, он жадно принялся пить, не обращая внимания на вкус валерианы, лишь потом, когда пришло послевкусие, он поморщился. «Нужно прибраться в комнате», – подумал Рома и отправился к себе. Толкнув дверь, он сильно удивился, увидев полный порядок, где ничего не напоминало ему о произошедшем. «Мама», – вздохнул Рейм и пошел в ванну. Он умылся, почистил зубы, сходил в душ и, почувствовав себя значительно лучше, собрался к Шабрири. Он вышел из дома и, свернув за угол на Петровский бульвар, услышал, как позади него просигналил автомобиль. Рейм обернулся, думая, что это отец или Женя, но у обочины стоял припаркованный «Лексус» Владимира Витальевича. Отец Марго вышел из авто и направился к Рейму. Он был хорошо одет: в дорогое пальто, костюм, но какими бы ни были на нем дорогие вещи, сам он выглядел сильно постаревшим, осунувшимся, почти стариком.

– Рейм, рад тебя видеть, – поздоровался Ониксин с парнем.

– Я тоже, – сказал Рейм, так как действительно был рад видеть отца Марго. В этом мужчине было много отцовского, располагающего к себе. Он вспомнил, как зимой перед всем случившимся они отдыхали в его загородном доме, что он очень радушно принял Рейма и был счастлив за их союз с дочерью, которому так и не суждено было сбыться. Владимир Витальевич обнял Рейма и похлопал его по спине, как бы говоря: «Я знаю, что у тебя в душе, я разделяю твою боль».

– Хотел подняться к тебе, но увидел, что ты идешь, – он немного помолчал, как бы извиняясь, что без приглашения, не зная, насколько было уместно его появление здесь.

– Владимир Витальевич, мне так жаль, – сказал Рейм, и предательский ком стал у него поперек горла. Мужчина покачал головой и похлопал парня по плечу: