Мрачные сказки

Возможно, живи мы в другом месте, по ту сторону границы, Би смогла бы обратиться к врачу, к настоящему специалисту. Тот заглянул бы в ее затуманенные черной пеленой глаза, назначил лечение или операцию и спас бы зрение сестре. Но я старюсь об этом не думать. Мысль о том, что все могло быть иначе, горька. Потому что мы ничего не предприняли. Не могли предпринять. И уже ничего не поделаешь.

Сестра адаптировалась, научилась преодолевать барьеры своей физической ограниченности. И, возможно, это сделало ее такой, какой иначе она бы не стала.

– Времена года сменяются, – отвечает мне Би. – Он всегда становится угрюмым в эту пору.

Она проводит тыльной стороной руки по своей шее; на опаленной летним солнцем коже поблескивают бисеринки пота. Мы втроем – я, мой муж и сестра – живем в старом фермерском доме. С той самой поры, как мы с Тео поженились. В этом же доме мы с сестрой выросли. Би любит поддразнивать Тео. За завтраками она частенько подкалывает его тем, что он слишком высокий, чтобы протиснуться в дверь, и никакой реальной пользы нам от него нет. Разве что вещи легко достает с верхних полок! Но на самом деле Тео ей как старший брат.

– Это другое, – возражаю я.

В последнее время я почему-то все чаще ощущаю ноющую боль, разливающуюся по зубам под взглядом Тео. Он вроде бы и смотрит на меня. Но смотрит так, словно мыслями находится в этот момент далеко-далеко. Между нами – двумя людьми, не способными жить друг без друга, – всегда существовала странная алхимия: искренняя, безусловная любовь. И порой это невероятное, глубокое чувство меня пугает. Как и уязвимая преданность, концентрирующаяся внизу живота, отчаянная нужда в своем муже и безотчетный, подспудный страх, что я могу его однажды потерять.

Распрямив ладонь на земле, я продолжаю:

– Иногда я просыпаюсь ночью, а он стоит у окна и разглядывает деревья…

Би поднимает голову, бледные веки над ее неживыми глазами подрагивают:

– Мы все разглядываем деревья.

– Но он, похоже, их не боится. Наоборот, он как будто что-то высматривает.

Би снова опускает руки на землю и находит еще один круглый орех – в светло-коричневой, пока не растрескавшейся скорлупе. Хороший орех. Сестра кладет его в корзину.

– Стоять по эту сторону не опасно. Быть может, Тео просто выискивает признаки гнили в стволах деревьев, – голос Би звучит ровно, неэмоционально.

И мне хочется ей поверить. Я прикасаюсь к тонкому медному колечку на пальце: обручальному кольцу, которое два года назад подарил мне Тео, попросив выйти за него замуж. Я знала Тео всю свою жизнь, мы вместе выросли в Пасторали. И все же я не обращала на него должного внимания (такого, как следовало) вплоть до одного дня. В тот день я искала около ручья сморчки, как вдруг на тропке появился Тео. «Ты нашла мое тайное место», – заявил он, пристально и оценивающе разглядывая меня. Его черные, нуждавшиеся в стрижке волосы падали на глаза; мы сели рядышком на берегу и просидели так до заката, рассказывая друг другу выдуманные предания о нашей земле и ее истории. И я тогда подумала: почему мы никогда не разговаривали так прежде? Как же вышло, что я так мало знала о нем, а он – обо мне? До той встречи у ручья мы словно скользили мимо, не замечая друг друга.

А уже через несколько месяцев Тео сделал мне предложение – на том самом месте, у ручья, в рассеянных лучах заходящего за деревья солнца, под небом, окрашенным всеми оттенками осени. Я лишь кивнула в ответ. Тео поцеловал меня, и мне показалось, что я уже никогда не почувствую себя такой счастливой, какой ощутила себя в тот момент.

– Тео не глупец, – говорит Би.

Капельки пота собираются на ее верхней губе. Сестра всегда выглядит слегка перегревшейся – как все будущие матери в Пасторали, вынашивающие младенцев; маленькие стучащие сердечки словно опаляют их огнем изнутри.

– Он не станет переступать границу.

Я едва киваю, и несколько минут мы молча продолжаем собирать орехи в корзину. Когда она наполняется до краев, ладонь Би замирает на земле, веки прикрывают глаза: сестра словно чувствует, как пронзают под нами почву корни деревьев, переплетаясь в диковинном узоре.

– Деревья в этом году звучат как пораженные болезнью, – тихо, с хриплым придыханием в голосе произносит сестра.

Я разглядываю их ветви. В скором времени лещины усеют созвездия спелых орехов, а пока мы собираем то, что лежит на земле.

– Пора не приспела, – говорю я. – Попозже мы еще порадуемся урожаю.

Би встает с колен на корточки, нащупывает кончиками пальцев край круглой корзины, бросает в нее горсть орехов. И, словно полагая, что за ней никто не наблюдает, мягко улыбается, обнажая кривоватый клык справа – единственный изъян в идеальном ряду зубов.

Мне хотелось бы слышать то, что способна слышать сестра: близкий гул пчелиных крылышек над лугом; едва уловимое движение летнего воздуха, меняющего направление; грозу, бушующую в отдалении. Однажды Би сказала мне, что может уловить солоноватый привкус Тихого океана в ветре, пролетевшем с запада сотню миль. Она чувствует то, что мне недоступно. Хорошее зрение не позволяет мне ощущать во всей полноте и многообразии мир, вихрящийся, проявляющийся и звучащий вокруг меня.

Рывком встав на ноги, Би протягивает к стволу лещины руку, чтобы сориентироваться.

– Ты думаешь, он хочет отсюда уйти?

Неожиданный вопрос заставляет меня вздрогнуть и резко замотать головой.

– Нет, – спешу я ответить, прежде чем эта идея внедрится в мое сознание. И все-таки невольно обвожу взглядом шеренгу деревьев на западной границе, пруд с недвижной гладью воды, неторопливо текущий ручей и фермерский дом на окраине луга. «А может быть, и правда муж решился все это покинуть?»

Перед фермерским домом тянется деревянная изгородь, и, если повернуть на юг, дорожка приведет тебя к воротам, у которых по ночам несет охрану Тео. А если пойти на север, то окажешься в самом сердце Пасторали. Замыкает его небольшая парковка. Там давно ржавеют два десятка раскуроченных автомобилей. Их спущенные шины оплетают сорняки, у одних задраны капоты, у других нет дверей, у иных растащены детали. Даже старый школьный автобус стоит на ободах – тот самый автобус, на котором основатели Пасторали приехали в этот лес, чтобы уже никогда не вернуться назад. Эта стоянка – кладбище искореженного металла, погнутых рулевых колес и изношенных свечей зажигания с давно выгоревшими или корродированными электродами. Безмолвные напоминания о прежней жизни, теперь уже совершенно бесполезные.

Я убираю со лба пряди, выбившиеся из косы. А золотисто-рыжие волосы Би вихрятся вокруг нее огненным смерчем – длинные и непослушные, легко спутывающиеся и связывающиеся в узелки. Би – редкое, дикое создание. Такое же прекрасное, как цветы у пруда, такое же податливое и кроткое, как деревья, шелестящие листвой при малейшем дуновении вечернего ветра. Но Би бывает и беспечно-безрассудной: порой она чересчур близко подходит к границе, где в ее плоть грозит вселиться ветрянка, способная разъесть изнутри смертной гнилью.

Ветер все сильнее теребит ветви; подобно мириадам бумажных клочков, листья опасливо подрагивают над нашими головами. И я знаю, Би слышит все это: перемену погоды, энергию воздуха, хрупкость, недолговечность момента.

– Гроза, – произносит она, обращая незрячие глаза к западу. – Молния. Я ее чувствую.

Черная завеса из сомкнувшихся дождевых туч все настырнее затмевает голубое небо, подбираясь ближе и ближе к нам. Взяв в руки корзину, я встаю на ноги. Стрела электрического разряда пронзает темные тучи, а через миг гром сотрясает под нами землю.

– Нам нужно в укрытие, – бормочу я.

Но Би колеблется, вздергивая подбородок кверху – как будто уже ощущает капли дождя, окропляющие лоб.

– Би! – уже резче окликаю я сестру.

Оставаться под открытым небом небезопасно: дождь разразится с минуты на минуту. Нам надо укрыться под крышей.

Наконец сестра кивает, и мы поспешно устремляемся к дому по дальнему полю. Ноги рассекают высокую траву, а та дрожит, колеблется, как золотистое море, волнами перекатывающееся под чернеющим небом. Летнее платьице Би хлопает ее на бегу по коленкам, а маленькие белые цветочки на подоле трепещут, словно тоже чуют грозу. Громовой раскат снова взрывает воздух, и наши босые ступни оставляют в темной почве отпечатки.

Мы добегаем до сада, обрамленного низким штакетником; зеленые помидоры и спелые ягодки земляники нервно покачиваются под внезапным порывом усилившегося ветра. Живущие на огороженной делянке куры, возбужденно кудахча, торопливо забиваются в дальний угол птичника. Металлические лопасти ветряка бешено вращаются, поднимая воду из глубокого колодца.

Мы заскакиваем в сетчатую дверь дома, когда капли уже окропляют краешек крыльца. Я опускаю корзину на стол: из перемолотых орехов мы потом сделаем масло, которое будем намазывать на жареные хлебцы или просто есть ложками. Через пару секунд по всему дому разносится ритмичная дробь: дождь забарабанил по металлической крыше.

– Мы слишком долго задержались в поле, – с трудом перевожу я дух.

Би подходит к кухонной раковине и, повернув кран, подставляет руки, покрытые коркой грязи, под струю свежей колодезной воды:

– Мы успели добежать до дома вовремя.

Кое-кто в нашей общине считает, что нам не стоит бояться дождя: он не может занести к нам гниль. Но даже одной болезнетворной молекулы, принесенной грозой, – одной капли зараженного дождя, упавшей на кожу, – может оказаться достаточно, чтобы легкие перестали дышать. Много лет назад Лиам Гарза чинил стойки изгороди вдоль восточной оконечности поля. Стояла осень, мы уже закончили жатву. Внезапно ураганный ветер нагнал в долину страшные тучи. Разразился сильнейший ливень. Но Лиам не собрал инструменты и не поспешил в укрытие. Решив доделать работу, он провел под дождем целый час. А через два дня заболел и слег: глубокий, ужасный кашель не давал ему дышать, кожа стала синюшной, глаза ввалились и почернели. Еще через неделю Лиам умер.

После того случая община постановила: рисковать больше не стоит. Как знать, быть может, это дождь перенес через нашу границу болезнь. Возможно, Лиам пробыл под дождем слишком долго, позволив зараженным каплям пропитать кожу, попасть ему на язык, проникнуть со вдохами в легкие. А может, Ганза сам пересек границу, чтобы побродить по лесу, только нам в этом не признался. Как бы то ни было, но теперь мы всегда пережидаем дождь в доме. На всякий случай.

Би заворачивает кран. Я чувствую на себе яростный взгляд ее серо-голубых глаз (хоть она и не способна меня видеть по-настоящему). Воздух взрывает очередной удар молнии; стены вокруг сотрясаются; флюгер на крыше дико вращается – атмосферное давление падает. Магнолии за задней дверью колышутся, подставляя дождю листья, как люди – руки в молитве.

«Почему мне не хочется жить в другом месте?» – в который раз проносится у меня в голове. В отличие от мужа и Би, меня здесь, в Пасторали, все устраивает.

– Я думаю, Тео от меня что-то скрывает, – признаюсь я в итоге сестре.

Слова быстро поглощает потускневшее пространство. Би вперивает взгляд в окно: на всем горизонте бушует гроза; утробный рык грома вторит яростным вспышкам, пронзающим водопад, низвергающийся с неба.

– Все мужчины лгут, – произносит одними губами сестра.