Край воронов, или Троянский цикл

– А что вам понравилось бы в письмах?

– Я же вам еще раз объясняю, – возражал Немеркнущий, – что нравится одному мужчине, может не понравиться другому. Кстати, между мной и товарищами на сайтах вообще огромная разница.

– И вас нет в социальных сетях?

– Я, конечно, понимаю, что сейчас и младенец уже сидит в интернете – но вовсе не обязательно увлечение слепыми свиданиями продлится до старости. А я вообще не терял никого, чтоб находиться в поисках. Вы правильно отметили: личная жизнь за компьютером – удел скучающих, несчастных, разочарованных в чем-то истинном людей.

Словно от душераздирающих взглядов Оксаны Христофоровой начинает визжать телефон на столе. Немеркнущий отвлекается и, забыв в очередной раз обратить внимание на Оксану или хотя бы на ее взгляды, отправляется на третий этаж – очевидно, там начались беспорядки, о чем и сигналит ему Мария Михайловна. Двери 306-й аудитории распахиваются перед ним. Все 17 молодцов становятся на ноги в проходах. Некоторые из них повисают над столами так низко, будто уже заранее стоят на коленях.

– Дедковский, Дороганов, Рокасов, – привычно и с алфавитной точностью выкрикивает Восторк Христофорович. Группа в большинстве своем присаживается, означенные лица остаются переминаться с ноги на ногу.

– Готовность к занятию где?

– Они учебники сбросили во двор, – торопливо говорит стоящая в углу и почти прикрытая доской Мария Михайловна, словно опасаясь, что троица в самом деле раскроет рты.

– А если я попрошу книги через окна вернуть на место?

Начинается дедовщина. На лице Медора Рокасова написано очередное жестокое разочарование: единственный нормальный взрослый друг на глазах превращается в обычного классного разводилу. И непонятно, как не доводить до этого, если ты всего лишь попытался пожить личной жизнью!

– Или проще сразу в дверь и навсегда, дорожку нам расчищать каждое утро перед колледжем?

– Можно остаться? – говорит за всех троих Эмил Дороганов.

Дедковский, имеющий возвышенно-поэтическое восточное имя Дастан, реально «достал» всех своей низостью – и надеется теперь лишь на свою неземную блондинистую красоту.

– Значит, русский язык я сейчас проведу! – сурово обещает Немеркнущий.

– Ой нет, – роняет З. Самарко на первом ряду. Впрочем, он всегда говорит не то, что думает. Оддин Селеванов старательно изображает из себя ученика и прячет свои чрезмерно сочувствующие преподавателю глаза.

И вот уже виноватые идут по коридору на выход поднимать «Культуру речи» – Восторк командует им вслед:

– Книги сдадите в библиотеку, а завтра принесете свои. Вместо тупого бродяжничества после обеда пройдетесь по книжным магазинам…

18.

Вторая четверть не заладилась. Вводные занятия по трем новым дисциплинам отошли, и адреналин им под кожу вводили уже как взрослым. Катя Воробьева самодовольно сидела на третьей парте второго ряда напротив настенной таблицы химических элементов. Под Менделеевым около доски подобного самодовольства убавлялось, но ее сегодня не спросят – получила за контрольную слабую ли, сильную ли, но пятерку. Тамара Георгиевна пытала свою удачу на всех подряд: вызывала и садила, некоторые до доски дольше шли, чем оставались подле нее. И даже Артема, через раз угадывающего на пятерки, не смела она удерживать дольше одной минуты. Не успел он высказать первое свое соображение, как учительша поморщилась:

– Садись, Чмейрков. Пусть Данаев решит.

– Пусть Артем решит! – воскликнул Трой оборотным эхом. Решение давно было в его голове, а солидарность еще раньше. Катя занервничала, принялась решать в тетради – кроме отличников уже все перебывали в ответчиках. Тамара Георгиевна, грузная женщина в черном, с высокой огненной по цвету прической села, отвернувшись к окну, видимо, в состоянии легкого недоумения. Артем, практически силой оставшийся на месте, минут через десять задачу все-таки решил, краснея и спиной чувствуя взгляд такого же краснеющего Троя…

В кабинете физики попахивало большей торжественной расправой, Тамара Гавриловна была еще старше своей коллеги – не сказать, что грузнее. Катя уже рыдала над своей тройкой за четвертную. Артему хватило бы уже и этого – как реагировать на двойку, он еще не придумал. В Троевой тетради против обыкновения стояла четверка, свою собственную в раскрытом виде с «хотя бы тройкой» он принял на обмен из рук друга. Чужую работу всегда легче открывать после проверки – и они этим пользовались. Никому уже не лезла в голову последняя лабораторная, которую они записали почти под диктовку. До конца урока предательски тряслись руки, и маленькие гири, которые нужно было пинцетом доставать из коробки, градом валились с чашечек весов. После объявления четвертных оценок грохнулись и сами весы. В лаборантской. Где он пытался поставить их на полку рядом с другими. Чашечки были подвешены на лесках, все друг за друга зацепилось и рухнуло оземь. Гавриловна явилась в дверях и прогнала его. Впрочем, это было не удивительно, его она всегда гоняла не за безделье, как остальных, а за дело. Летом на практике он в одиночку драил до усталости весь пол, а она нашла потаенный грязный уголок и не поставила ему даже пометки о работе. Ладно, весы он действительно спутал. Хотя и это не удивительно после нынешней нервотрепки. Удивительным было другое – четвертная тройка по физике!

Вторую выставили по черчению. Мама – инженер-чертежник!.. В кого только он уродился таким? Ах, как не хочется вспоминать в этот момент, что у тебя еще отец имеется. Поглядеть бы ей в глаза, этой Наталье Михайловне, которая называла их «сундуками», немного косила взглядом и, как оказалось, выставляла корявые отметки. Пройти бы в ее кабинет да поймать бы ее взгляд хоть в какой-нибудь наклонной плоскости, но он продолжает сидеть в душном маленьком классе, где занимается английским языком слабая подгруппа; стульев на всех не хватает, сидят с Троем на одном, дневники держат на коленях, а молоденькая англичанка-классная (До чего же мила! А маленькая ее дочка еще более прелестнее) со скоростью света диктует оценки, едва успевая соотнести фамилию с цифрой на строке; при таком темпе невозможно не только сочувствовать, но и вообще понимать, у кого что стоит. Наверное, никто не уразумел, что у него два «косяка», хотя в дневнике весь столбик аккуратно смотрится; вторая тройка получилась вообще остренькая, красивая, прямо чертежным шрифтом… И есть у тройки даже положительные ассоциации – и друг Тройка, и квартира номер три, куда брести теперь с тяжелым сердцем. Начинается за окнами темный вечер из серии предновогодних, зимние каникулы можно считать открытыми – а как теперь расслабишься, когда понимаешь, что вряд ли ты заслужил отдых…

– Что случилось? – воскликнула Селена, едва он появился на пороге.– Я даже испугалась. Не избит, не искусан, не ограблен… Ты плакал?

– Плакать тут заколебаешься, – выдавливает Артем и быстрым взглядом отмечает, что в квартире они одни. Где же Олег, где этот великолепный мужчина, который прожил с ними четыре месяца и которого при всей радости не поворачивался язык назвать материным любовником, хотя в открытую ночевали они вдвоем в одной постели – и лежал Олег на месте отца, где же еще…

– У меня две «удочки», ма!..

– Дебют! – оценивающе замечает Селена, присаживается и садит его напротив.

– У меня ведь по устному пятерка, тройки только за письменное – все вместе получается «четыре». Почему она сделала перекос в сторону письменных? Она просто скопировала оценки за контрольную в соседнюю колонку, она даже не считала все баллы…

Рассуждал он с горечью, но относительно спокойно, поэтому Селена Станиславовна попыталась предложить ему иные точки зрения на ситуацию:

– Я полагаю, Тамара Гавриловна – опытный педагог. Вероятно, она считает, что практическое применение знаний важнее.

– Незначительные данные, мама, не надо отражать в важном документе. Как у нас было в началке? Нужные оценки ставили в журнал, а дополнительные просто так стояли в тетради за классную работу.

– Как я понимаю, спорить с учителем ты не пошел. Значит, отношение у тебя к ней тебе одному известное, как и у нее определенные виды на тебя. Стало быть, все остается как есть. Остальное уже напряги. Предлагаю расслабиться назло всему, тем более что ничего и не происходит.

– Как будто не достаточно того, что произошло, – твердит он упрямо и недоверчиво.

– Это же не процесс в динамике, никто не просит драить люки, пока не поздно. Оценки остались в школьном деле, после исправишь. Пока свободен!

– Как ветер, мама. Сейчас уедет Тройка в свое небытие, а исправлять одному тяжело…

– А у Тройки тоже тройки?

– У него четверка по физике. Теперь он не отличник, а я даже не хорошист.

– Не будем, действительно, заносить промежуточные результаты в глобальные итоги. Как ты занимался, я видела; что получилось – понятно. Я тебя приму любого. Перед отцом тебе не оправдываться – об оценках он тебя и не спросит…

На слово «отец» по привычке появилась болезненная реакция, захотелось поежиться – и он быстро спросил, чтоб уж сразу до конца разобраться:

– Мам, Олег где?

Когда произносилось между ними это имя, Артем сразу становился равным своей матери, значительно взрослел в ее и своих глазах. Селена начинала робеть и сама теперь была склонна к оправданиям:

– Тёма, он, наверное, не придет больше…

Он берет ее за руки, морщит лоб и заглядывает матери в глаза:

– Не слишком ли вдруг? – голос, несмотря на внутреннее неприятие, звучит напряженно – что там могло случиться?!

– Я встречалась с твоим отцом!

Не может быть… Хоть бери и солидарно с Олегом уходи из дома.

Давно ли отошли те времена, когда они с матерью вырывались из-под гнета законного брака и бежали к Олеговой машине марки «Тайота-Креста», не думая о том, что будет потом. Об этом не хотелось вспоминать – и получалось! На несколько часов они были свободны, любимы, счастливы. А как забыть тот великолепный день с посещением цирка! Действительно, думали – останутся приятные воспоминания, а в голову лезет папашин псих, потасовка в дверях подъезда… Они пешком шли с начала массива, чтобы не светиться с кавалером около дома, но отец благодаря собственному воображению знал все и больше, сразу схватил Селену за оборки вечернего наряда и орал: «Где этот белобрысый урод?» Мама за платье испугалась, не верила, что он способен ее убить – но Артем-то все видел со стороны… А потом бродили кругами по пустырю как мужчина с мужчиной; сын мерз и занимался бесполезной терапией:

– Да, он нас отвез… Да, он нас привез назад… Да, высадил на остановке… Нет, в цирке с нами не сидел… Нет, он работал в это время, он уезжал.

И отцу становилось легче. А какая разница – был Олег на представлении или не был? Отчего бы ему не быть? Ему интересен цирк. А тебе не интересен даже возраст собственного отпрыска! Не говоря уж о том, что не знать такие факты наизусть – вообще странно…

Артем подскочил на месте, будто выпрыгивая из невидимого болота.