Шерли

– Совместная жизнь прискучит уже через месяц. Супружество – ярмо, а не веселый пикник!

На следующее замечание Каролину вдохновила вовсе не наивность, а чувство противоречия и желание возразить тому, кто придерживается настолько неприятных взглядов.

– Можно подумать, что вы никогда не были женаты, дядя. Рассуждаете, словно старый холостяк!

– На деле так оно и есть.

– Но ведь у вас была жена! Зачем же тогда вы вступили в брак?

– Наверное, нашло затмение. С кем не бывает!

– Значит, вам прискучила моя тетушка, вы прискучили ей, и вместе вы страдали?

Мистер Хелстоун цинично выпятил губу, нахмурился и усмехнулся.

– Она вам не подошла? У нее оказался тяжелый характер? Вы не приноровились друг к другу? Разве вам было не жаль, когда она умерла?

– Послушай, Каролина, – произнес мистер Хелстоун, медленно поднял руку и резко хлопнул по столу, – путать общее с частным – проявление дурного вкуса и ребячество! В каждом случае есть правило и есть исключение. Твои расспросы глупы и наивны. Если ты уже позавтракала, позвони служанке – пусть убирает со стола.

Покончив с завтраком, дядюшка и племянница обычно проводили время врозь и до обеда не встречались, но сегодня Каролина осталась в комнате и села в нише у окна. Мистер Хелстоун недоуменно покосился на нее пару раз, будто тяготился ее присутствием, однако она смотрела в окно и не обращала на него внимания. Он продолжил читать утреннюю газету, сегодня особенно интересную благодаря новостям с Пиренейского полуострова: новые продвижения войск и пространные донесения генерала Веллингтона. Вряд ли дядя догадывается, что за мысли бродят в голове племянницы, – мысли, которые утренняя беседа пробудила к жизни, хотя отнюдь не была причиной их возникновения. Сейчас они гудят, словно пчелы в растревоженном улье, однако зародились в ее сознании они уже много лет назад.

Каролина пытается осмыслить натуру дядюшки в свете его воззрений на брак. Она задумывалась об этом и прежде, поражаясь, насколько они отличаются от ее собственных взглядов, и всегда на краю разделяющей их пропасти ей видится зловещий призрак, маячащий позади него, – призрак ее отца, Джеймса Хелстоуна, брата Мэтьюсона Хэлстоуна.

До нее доходили слухи о нраве отца, в том числе намеки старых слуг, и она знала по себе, что он не был хорошим человеком и обращался с ней плохо. Каролина помнила пару недель, проведенных в каком-то большом городе, – что за мрачные воспоминания! Никто о ней не заботился, она сидела взаперти на чердаке, в комнатке с голым полом и почти без мебели, на кровати без полога; отец уходил рано утром и часто забывал покормить ее в течение дня, возвращался ночью и вел себя то как буйный безумец, то как безучастный недоумок, что пугало еще сильнее. Потом Каролина заболела, и однажды он ворвался в ее комнатку и завопил, что убьет ее, ведь она для него обуза. На крики сбежались люди, и после своего спасения Каролина увидела отца лишь раз, уже в гробу.

Таким был ее отец. Мать у нее тоже была, однако мистер Хелстоун никогда о ней не заговаривал, и сама Каролина ее не помнила, хотя знала, что та жива. Итак, она вышла замуж за пьяницу. Каким же был этот брак? Каролина отвела взгляд от скворцов в саду и тихо промолвила:

– Наверное, вы считаете брак несчастьем, потому что видели, как жили вместе мои родители. Если моей матери довелось вынести от отца то же, что и мне, то жизнь у нее была ужасная!

Мистер Хелстоун резко повернулся и потрясенно уставился на племянницу поверх очков. Ее родители! С чего это ей взбрело в голову вспоминать родителей, о которых за последние двенадцать лет жизни в его доме она не слышала ни разу? Мистер Хелстоун представить не мог, что мысль эта появились у Каролины не внезапно, что она вообще о них помнит или думает.

– Твои родители? Кто тебе говорил о них?

– Никто, просто я вспомнила папу, и мне стало жаль маму. Где она сейчас?

Этот вопрос готов был сорваться с губ Каролины сотни раз, однако прежде она не осмеливалась задать его.

– Откуда мне знать, – пожал плечами мистер Хелстоун, – мы были едва знакомы, и я не слышал о ней много лет. Где бы она сейчас ни находилась, до тебя ей дела нет: она никогда не пыталась о тебе разузнать. Вряд ли она вообще захочет с тобой увидеться… Разве кузина тебя не заждалась? Уже пробило десять.

Вероятно, Каролина спросила бы еще что-нибудь, но тут вошла Фанни и сообщила мистеру Хелстоуну, что пришли церковные старосты. Он поспешил к ним, а племянница отправилась на урок.

Дорога от дома приходского священника к дому у лощины тянулась под гору, и Каролина преодолела почти весь путь бегом. Прогулка на свежем воздухе, предвкушение встречи с Робертом или хотя бы возможность побыть в его доме быстро разогнали мрачные мысли. Завидев беленые стены и услышав фабричный грохот и шум воды, она сразу заметила у садовой калитки самого Мура. Он стоял в подпоясанной полотняной куртке и легком кепи в тон, и эта повседневная одежда ему очень шла. Мур смотрел на дорогу, только вовсе не в ту сторону, откуда спешила его кузина. Каролина остановилась, отступила за иву и принялась его разглядывать.

«Нет ему равных, – размышляла она. – Он красив так же, как и умен. И до чего проницателен! Какое у него одухотворенное лицо – худощавое, серьезное и при этом изящное! Мне нравится в нем все. Роберт лучше этих пронырливых куратов, да и прочих мужчин вместе взятых! Ах, мой милый Роберт!»

И она бросилась к «милому Роберту» со всех ног, однако, завидев кузину, тот смутился. Будь он призраком, непременно уклонился бы от встречи. Увы, будучи человеком из плоти и крови, причем роста немаленького, ускользнуть Мур не смог. Он приветствовал ее сухо: как кузен, как брат, как друг – только не как возлюбленный. Очарование прошлого вечера не оставило на нем и следа: перед Каролиной предстал совсем другой человек, точнее – человек с другим сердцем. Какое жестокое разочарование! Сначала пылкая Каролина просто обомлела. Как трудно выпустить его руку, не дождавшись хотя бы легкого дружеского пожатия, как тяжело отвести от него взгляд, не приметив в глазах чего-то большего, чем простая вежливость…

Испытав подобное крушение надежд, влюбленный мужчина требует объяснений, влюбленная женщина не способна и слова сказать, иначе стыд ей и позор за несдержанность, за измену своей природе. Расплата последует неминуемо: рано или поздно презрение к себе пронзит ее словно молния. Женщина должна принять все как есть: ни вопросов, ни возражений, – это самое мудрое решение. Ты ждала хлеба, а получаешь камень… Так сломай же о него зубы и не кричи от боли! Переваришь и это, как страус переваривает проглоченный камень. Ты протянула руку за яйцом, судьба же вложила в нее скорпиона. Не выказывай испуга: сомкни пальцы вокруг ее дара, пусть скорпион жалит. Не обращай внимания: со временем, хотя ладонь и рука опухнут и задрожат от невыносимой пытки, смятая тварь умрет, и ты усвоишь великий урок, научишься страдать без слез. Всю оставшуюся жизнь (если, конечно, выживешь) будешь сильнее, мудрее и менее восприимчивее. Сейчас ты этого не понимаешь и не в силах набраться мужества во имя надежды на будущее. Впрочем, в подобных случаях природа – твой лучший друг, ведь она налагает на твои уста печать молчания, требуя изображать безмятежность, поначалу носить веселую и беззаботную маску, на смену которой приходят печаль и бледность, а после остается лишь твердость духа с привкусом горечи.

Привкус горечи! Разве это правильно? Да, так и должно быть: горечь придает сил и вдобавок ожесточает. Страдание вовсе не делает человека ласковым и мягким – на это нечего надеяться! Порой он впадает в равнодушие и апатию. Если энергия и остается, то он становится опасен и особенно беспощаден, когда сталкивается с несправедливостью.

Кто-нибудь слышал старинную шотландскую балладу о бедняжке Мэри Ли, написанную бог знает в какие времена и бог знает кем? С Мэри обошлись жестоко, возлюбленный ее обманул. Она не жалуется, лишь сидит одна-одинешенька посреди метели и размышляет. Мысли у нее вовсе не типичные для идеальной героини в подобных обстоятельствах, ведь она простая крестьянская девушка, предающаяся горю и вспоминающая обиды. Гнетущая тоска погнала ее прочь из теплого родного дома в засыпанные снегом, скованные льдом холмы. Мэри припала к земле под холодным сугробом и представляет самые страшные ужасы: желтобрюхую саламандру, косматого аспида, пса, воющего на ущербную луну, кислые сливы, жабье молоко. Их она ненавидит, но пуще всего ей ненавистен Робин Ри:

Счастливо жила на цветущем лугу,
Ни горя, ни бед не зная.
Теперь же рыдаю в холодном снегу,
Робина Ри проклиная.
Мороз пробирает меня до костей,
В кронах корявых воют ветра,
В снегу задохнуться хочу поскорей,
Чтоб солнце забыло меня навсегда.
О, пусть никогда не растают сугробы,
Что станут мне скоро могилой!
И спрячут меня от насмешек и злобы
Злодеев как Робин постылый!

Впрочем, эта баллада никак не связана ни с чувствами Каролины Хелстоун, ни с ее отношением к Роберту Муру. Роберт не сделал ей ничего плохого, не сказал ни слова лжи; виновата лишь она сама, если вообще стоит искать виноватого. Всю горечь разочарования ей придется излить на свою голову. Ее незваная любовь осталась без ответа, что порой случается, и привела к страданиям.

Порой Каролине казалось, будто Роберт влюблен в нее, однако теперь она поняла, что виной тому было ее обаяние, которому он поддавался вопреки доводам рассудка. И вот Роберт захотел прервать их тесное общение, опасаясь увязнуть в запутанных любовных отношениях или, того хуже, в невыгодном для себя браке. Как же быть ей? Дать волю чувствам или одержать над ними верх? Если она слаба духом, то выберет первое и в результате утратит его уважение и вызовет лишь неприязнь. Если поведет себя разумно, то подчинит и обуздает свои смятенные чувства. Научится смотреть на жизнь здраво, усвоит ее суровые уроки и станет выходить из сложных ситуаций без малейшего ущерба.

Похоже, немного здравого смысла у Каролины нашлось, потому что она рассталась с Робертом без жалоб или расспросов, лицо ее не дрогнуло, глаза остались сухими. Позанимавшись с Гортензией до обеда, она отправилась домой.

Пообедав, Каролина покинула дядюшку в столовой за бокалом портвейна и, очутившись в одиночестве в гостиной, задумалась, как же ей пережить этот тягостный день. Прежде она надеялась провести его так же, как и вчерашний – в приятном обществе Роберта, – утром осознала свою ошибку, однако утешиться не смогла, поскольку теперь считала, что больше никогда не пойдет в гости в дом у лощины и лишится общества Мура.

Вечерами он иногда заглядывал на часок к дядюшке. Неожиданно звенел колокольчик, в коридоре слышался знакомый голос, и входил кузен Роберт. Пару раз ему случалось зайти после того, как накануне он держался чрезвычайно холодно. И хотя в присутствии дядюшки Роберт заговаривал с Каролиной редко, он усаживался напротив ее рабочего столика, постоянно бросал проникновенные взгляды и на прощание с большой теплотой желал ей доброй ночи. «Возможно, Роберт придет и сегодня», – подала голос ложная надежда. Каролина почти не верила ее шепоту, однако прислушивалась.

Она пыталась читать, но не могла сосредоточиться; хотела заняться шитьем – каждый стежок навевал невыносимую скуку; принялась за сочинение по французскому – и наделала ошибок в каждой строчке.

Вдруг раздался пронзительный звонок, и сердце Каролины подпрыгнуло. Она бросилась к двери в гостиную, тихо отворила ее и выглянула в щелочку. Фанни впускала гостя – высокого джентльмена ростом примерно с Роберта. На мгновение Каролина возликовала, потом горько разочаровалась – спросивший мистера Хелстоуна голос принадлежал не Роберту. Ирландский акцент – значит, это курат Мэлоун. Его проводили в гостиную, где он, несомненно, тут же помог хозяину опустошить графин.

Следует отметить, что, в какой бы дом в Брайрфилде, Уиннбери или Наннели ни заглянул перекусить, пообедать или попить чаю один курат, следом за ним появлялся второй, а чаще всего и третий. Нет, они не назначали друг другу встречи заранее, скорее отправлялись с визитами в одно и то же время, и когда Донн, к примеру, не заставал Мэлоуна дома, то выспрашивал у квартирной хозяйки, куда тот пошел, и несся за ним. Аналогичным образом происходило и со Свитингом. Так и получилось, что после обеда слух Каролины трижды терзали звонки в дверь и незваные гости: за Мэлоуном явился Донн, вслед за Донном – Свитинг. Служанка металась между погребом и столовой. Мистер Хелстоун не приветствовал, когда кураты бражничали у себя на квартирах, однако за своим столом он любил на правах старшего угостить их вином из лучших запасов. Сквозь закрытые двери раздавались взрывы хохота и беззаботная болтовня. Каролина боялась, что они останутся на чай, и не имела ни малейшего желания обслуживать эту троицу. Какими разными бывают люди! Все трое молоды, образованны, как и Мур, однако насколько разительно от него отличаются! Общество куратов навевало на Каролину неимоверную скуку, общество же Мура дарило наслаждение.

Сегодня Каролине суждено «насладиться» не только обществом куратов: судьбе угодно наградить ее еще четырьмя гостями – точнее, гостьями. Со стороны Уиннбери к дому священника с изрядной натугой катит фаэтон, в котором восседает солидная леди с тремя пышнотелыми дочерьми, пожелавшими по-дружески навестить Каролину, как это принято между соседями в Йоркшире. Колокольчик звякает в четвертый раз! Фанни входит в гостиную и торжественно объявляет:

– Миссис Сайкс и три мисс Сайкс!

Принимая гостей, Каролина обычно нервно сжимала руки, краснела и поспешно выбегала навстречу, мечтая очутиться где-нибудь на другом краю света. К сожалению, в такие кризисные моменты ей отчаянно не хватало светских манер, хотя она и провела целый год в школе-пансионате. Соответственно, на сей раз Каролина снова растерялась и стояла, нервно потирая маленькие белые ладошки, в ожидании семейства Сайкс.

В комнату с гордым видом прошествовала высокая, желчного вида особа, славящаяся своим неуемным благочестием, не вполне, кстати, напускным, и радушным гостеприимством по отношению к куратам. Следом вплыли три ее дочери – все статные и более-менее приятной наружности.

Проживающим в английской глубинке дамам присуща одна общая черта. Независимо от возраста, степени привлекательности и темперамента они неизменно носят на лице такое выражение, будто хотят сказать: «Я-то себе цену знаю, я – пример того, какой должна быть леди, и пусть все вокруг глядят в оба. Если они отличаются от меня в одежде, манерах, взглядах, принципах или поступках, то глубоко неправы!»

Миссис и мисс Сайкс вовсе не представляют собой исключения из этого правила, скорее напротив: яркая к нему иллюстрация. Мисс Мэри – хорошенькая, благонравная и добродушная девушка – несет свое самодовольство не без грации, хотя и выказывает его с изрядной непринужденностью. Мисс Гарриет – красавица – сгибается под его бременем, выглядит надменной и холодной. Мисс Ханна – особа спесивая и напористая – пестует свое самодовольство сознательно и неприкрыто. Их мать несет его со сноровкой, вполне соответствующей ее возрасту и благочестивой репутации.

Как всегда, Каролина с трудом справлялась с приемом гостей. Она пробормотала, что рада их видеть (явная выдумка), выразила надежду, что они здоровы и кашель не так мучает миссис Сайкс (надо заметить, что кашель не проходит у миссис Сайкс уже лет двадцать), что здоровы также и другие мисс Сайкс, оставшиеся дома. На это три юных леди, усевшись на стульях напротив вращающегося табурета, на который после колебаний опустилась Каролина, не знавшая, куда усадить миссис Сайкс, пока та не избавила ее от тягостных раздумий, расположившись в большом кресле, ответствовали дружным кивком, исполненным величавости. Возникла пауза. После такого важного кивка молчать следует минут пять, что, собственно, и произошло. Затем миссис Сайкс осведомилась о мистере Хелстоуне: не разыгрался ли у него ревматизм, не слишком ли утомляют его две воскресные проповеди и способен ли он еще проводить церковные службы в полном объеме, на что Каролина ответила, что вполне способен, и четыре гостьи хором выразили мнение, что для своих лет он удивительно здоров и крепок.

Последовала вторая пауза.

Пытаясь поддержать беседу, Мэри поинтересовалась, присутствовала ли Каролина на собрании Библейского общества в Наннели в прошлый четверг. Правдивость натуры Каролины вынудила ее дать отрицательный ответ (тот вечер она просидела дома за чтением романа, которым ее снабдил Роберт), и раздался дружный возглас удивления из уст четырех леди.