Шерли

– Иначе я не питала бы к тебе столько уважения! Благодаря скромности я и считаю тебя человеком наидостойнейшим.

– Пытаешься мне льстить? – резко обернулся он, пристально вглядываясь ей в лицо.

– Нет, – мягко ответила Каролина, посмеиваясь над его внезапным порывом. Оправдываться далее она не сочла нужным.

– Тебе безразлично, что я думаю?

– Да.

– Ты так тверда в своих намерениях?

– Видимо, да.

– И в чем же они заключаются, Каролина?

– Я лишь хочу высказать то, что думаю, и сделать так, чтобы ты ценил себя больше.

– Уверив меня, что моя кузина – мой самый искренний друг?

– Вот именно. Роберт, я твой искренний друг!

– А я… Впрочем, поживем – увидим, Лина.

– Надеюсь, хотя бы не враг?

В кухню ворвались Сара со своей хозяйкой, и Роберт не ответил. Женщины заспорили из-за cafе au lait[43 - Кофе, сваренный на молоке (фр.).], который Сара обозвала полным бредом и переводом даров Всевышнего, «поскольку кофе надо варить в воде», на что мадемуазель возразила, что это un breuvage royal[44 - Королевский напиток (фр.).] и что Сара из-за своей невежественности не способна оценить его.

Прежние обитатели кухни потихоньку выскользнули в гостиную. До того, как Гортензия к ним присоединилась, Каролина успела лишь повторить свой вопрос: «Надеюсь, хотя бы не враг?» – на что Роберт с дрожью в голосе воскликнул: «Разве я смог бы?» Затем он расположился у стола и усадил ее рядом.

Каролина едва заметила бурное негодование мадемуазель, когда та к ним присоединилась; ее длинная тирада на тему conduite indigne de cette mеchante crеature[45 - Недостойного поведения дрянной девчонки (фр.).] прозвучала ничуть не более вразумительно, чем звяканье фарфоровой посуды. Роберт немного посмеялся над бедами Гортензии – впрочем, весьма сдержанно, – потом вежливо попросил ее успокоиться и предложил в качестве утешения выбрать себе в служанки любую девушку с его фабрики. Однако выразил сомнение, что сестру устроит подобный выбор, поскольку большинство из них не имеют ни малейшего понятия о работе по дому, и дерзкая своенравная Сара, при всех ее недостатках, ничуть не хуже прочих представительниц своего класса.

Мадемуазель признала справедливость этого довода: по ее словам, ces paysannes anglaises еtaient tout insupportables[46 - Англичанки рабочего класса просто невыносимы (фр.).]. Что она только не отдала бы за bonne cuisini?re anversoise[47 - Хорошую антверпенскую кухарку (фр.).] – в высоком чепце, короткой юбочке и скромных sabots, приличествующих ее классу, – куда как лучше, чем дерзкая вертихвостка в платье с оборками и с непокрытой головой! Видимо, Сара не разделяла мнения святого Павла, что женщине ходить с непокрытой головой неприлично, и придерживалась противоположной точки зрения, наотрез отказываясь заключать в льняной или муслиновый чепец роскошные золотистые волосы, которые любила закалывать гребнем на затылке, а по воскресеньям завивала в кудри.

– Может, поищем для тебя девушку из Антверпена? – предложил Мур, который на людях держался строго, к своим же домашним был очень добр.

– Merci du cadeau![48 - Спасибо за подарок! (фр.)] – раздалось в ответ. – Девушка из Антверпена не протянет здесь и десяти дней, ведь над ней станут насмехаться все твои фабричные coquinas[49 - Плутовки (фр.).]. – Гортензия немного смягчилась. – Ты очень добр, дорогой брат! Прости, что вышла из себя. Мои житейские испытания действительно суровы – видимо, так уж суждено. Помню, как мучилась наша покойная матушка, хотя к ее услугам были лучшие девушки Антверпена. Похоже, прислуга везде испорченная и расхлябанная!

Мур также помнил о мучениях матушки с прислугой. Матерью она была хорошей, и он чтил ее память, однако прислуге в Антверпене она частенько задавала жару, как и его преданная сестрица в Англии. Поэтому он промолчал и, когда со стола убрали, решил потешить Гортензию, достав ноты и гитару. Вручив инструмент сестре и перекинув ей ленту через шею с самой нежнейшей заботой, Мур попросил ее исполнить любимые песенки их матушки. Это нехитрое средство неизменно приводило Гортензию в прекрасное настроение.

Ничто не облагораживает нас так, как любовь. Семейный разлад уродует душу, семейное единение – возвышает. Довольная и благодарная Гортензия преобразилась, едва коснувшись струн гитары, сделавшись почти грациозной и красивой. От привычной раздражительности не осталось и следа, на смену ей пришла sourire plein de bontе[50 - Улыбка, полная доброты (фр.).]. Она пела с глубоким чувством, ведь эти песни напоминали ей и о матери, к которой испытывала глубокую привязанность, и об ушедшей юности. Гортензия заметила, что Каролина слушает с интересом, и это прибавило ей благодушия, а восклицание: «Хотела бы я петь и играть, как Гортензия!» – окончательно решило дело и растопило ее сердце на весь вечер.

Разумеется, без небольшой нотации о тщете желаний и необходимости упорного труда не обошлось. Гортензия напомнила кузине, что как Рим строился не за один день, так и свое образование мадемуазель Жерар Мур получила вовсе не за неделю и не только благодаря одному желанию стать умной. Это выдающееся достижение стоило ей огромных усилий. Она всегда отличалась упорством и трудолюбием, учителя неизменно восхищались ею и сходились в одном: редко можно встретить талант такой силы в сочетании с прилежностью, и так далее и тому подобное. Говорить о своих заслугах мадемуазель могла часами.

Наконец Гортензия достигла состояния блаженного самодовольства, утихла и взялась за вязание. Опущенные шторы, ярко пылающий камин, мягкий свет лампы придали маленькой гостиной особое вечернее очарование. Вполне вероятно, что его ощущают все трое присутствующих. Вид у них счастливый.

– Чем займемся теперь, Каролина? – спросил Мур, снова сев рядом с кузиной.

– И чем же, Роберт? – задорно воскликнула она. – Выбирай!

– В шахматы играть не будем?

– Нет.

– В шарады и триктрак тоже?

– Нет-нет! Мы оба терпеть не можем тихие игры, в которые играют лишь бы занять руки!

– Пожалуй. Тогда, может, посплетничаем?

– О ком же? Вряд ли нам интересен кто-нибудь настолько, чтобы разбирать его по косточкам.

– Тонко подмечено. Я вынужден отказаться по той же причине.

– Вот именно! Странно, что нам вовсе не нужен третий… то есть четвертый, – поспешно добавила она, оглянувшись на Гортензию, – мы столь самодостаточны в своем счастье и не желаем делить его ни с кем из ныне живущих, однако приятно было бы обратиться к прошлому, услышать голоса тех, кто уже много поколений спит в могилах, давно ставших садами и полями, поговорить с ними, узнать их мысли и чувства.

– Кому же мы станем внимать? На каком языке? На французском?

– Роберт, твоим французским предкам несвойственно вещать ни столь благозвучно, ни столь возвышенно и в то же время метко, как твоим английским прародителям. Сегодня ты станешь чистокровным англичанином! Ты будешь читать английскую книгу.

– Старинного английского автора?

– Да, и ты его очень любишь. А я выберу произведение, которое тебе созвучно. Оно пробудит твою натуру, искусной рукой коснется струн сердца и заставит их зазвенеть. Роберт, твое сердце подобно лире, однако твое бремя – плохой менестрель, и струны слишком часто молчат! Пусть Шекспир пробудит их ото сна! Увидишь, как он всколыхнет дремлющую в твоем сердце силу и заставит его зазвучать по-английски!

– Я должен читать Шекспира?

– Ты должен воскресить его дух, услышать голос в своем сердце, обрести частичку его души!

– С расчетом на то, чтобы я стал лучше? Вроде как после проповеди?

– Он тебя взбудоражит, подарит новые ощущения. Благодаря Шекспиру ты почувствуешь себя живым, откроешь в своем сердце не только достоинства, но и пороки и душевные изъяны!

– Dieu! que dit-elle?[51 - Боже! О чем она говорит? (фр.)] – воскликнула Гортензия, которая сосредоточенно считала петли, не обращая внимания на разговор. Однако последние слова оскорбили ее слух.

– Не обращай внимания, сестра. Сегодня пусть говорит все, что хочет. Каролина порой любит накидываться на твоего брата. Меня это забавляет.

Каролина, взобравшись на стул, шарила на верхних полках шкафа. Наконец она вернулась с книгой.

– Вот Шекспир, а вот «Кориолан». Теперь читай, и сразу узнаешь, насколько ты ничтожен и насколько велик!

– Тогда садись со мной рядом и поправляй, если ошибусь.

– Значит, я буду учителем, а ты учеником?

– Ainsi, soit-il![52 - Да будет так! (фр.)]

– Шекспир станет нашей наукой?

– Наверное.