1917. Кара до покаяния

Как говаривал другой известный исторический романист, Юрий Тынянов, «там, где кончается документ, там я начинаю». Приём, может быть, простительный для беллетриста, но не для историка!

§ 1.7. Конечно, вопрос о том, насколько была оправдана замена верховного главнокомандующего в 1915 году, остаётся открытым. Но можно однозначно утверждать, что назвать это событие «переворотом» нельзя ни с какой точки зрения! Если смотреть с формальной стороны, то увольнение с поста главковерха великого князя Николая Николаевича было обычным, предусмотренным законом, проявлением монаршей воли. В полной мере это относится и к возложению императором обязанностей верховного главнокомандующего на себя.

Особенно странно выглядит критика действий Николая Второго «с формальных позиций» в свете того, что в начале Мировой войны его критиковали именно за то, что он… не принял на себя верховного главнокомандования! Об этом в своё время говорили многие. В частности, великий князь Николай Михайлович ещё в августе 1914 года записал в своём дневнике: «Очевидно выбор Николая Николаевича Верховным главнокомандующим признаётся уже неудачным, а самому взять бразды сложного управления армиями признаётся ещё несвоевременным. Вот когда побьют, да мы отступим – тогда можно будет попробовать!»

Что и говорить, настроен автор по отношению к императору весьма критично; но суть не в этом, а в том, что данный шаг Николая Второго – возложение на себя обязанностей верховного главнокомандующего – не был чем-то «неожиданным». Напротив, многие его ждали (в том числе – убеждённые враги Распутина и императрицы Александры Фёдоровны).

Однако и поныне критики Николая Второго – принявшего на себя верховное главнокомандование в тяжелейшем 1915 году, в разгар «Великого отступления»! – корят его за трусость: «Когда началась война, ожидалось, что во главе Действующей Армии встанет монарх. То же самое предполагалось законодательной базой русской военной машины, но император Николай II… не решился на это». Так что же – выходит, отстранение царя от реальной власти «предполагалось законодательной базой русской военной машины»?!

Разумеется, замена великого князя Николая Николаевича на посту верховного главнокомандующего императором Николаем Вторым имела неоднозначные последствия. С собственно военной точки зрения эту замену вряд ли можно назвать «равнозначной». Николай Николаевич (при всех его недостатках, в том числе как военачальника) был, тем не менее, профессиональным военным с огромным опытом. А император Николай – даже возложив на себя обязанности главковерха – оставался в Ставке фигурой скорее представительной. Однако же командование Николая Николаевича закончилось тяжёлыми поражениями русской армии – «Великим отступлением» 1915 года. За последующие полтора года войны (при номинальном командовании Николая Второго и фактическом руководстве генерала Алексеева) русская армия подобных катастроф не знала. А были и успехи.

Впрочем, собственно военные проблемы – состояние Русской императорской армии и её действия на фронтах Первой Мировой – мы сейчас не рассматриваем. А вот по поводу «политической составляющей» смены главковерха надо сделать ещё несколько замечаний. Ведь если посмотреть на замену верховного главнокомандующего не с формальной, а с фактической стороны, то тем более это будет не «переворот», а скорее – некая «превентивная мера»!

Как известно, Николай Николаевич получил в армии кличку «Лукавый» именно за чрезмерную жажду власти, сочетающуюся с личной непорядочностью и честолюбивыми устремлениями (заставляющими подозревать его в мании величия). Известно также, что Николай Николаевич был настроен по отношению к императору достаточно «оппозиционно», позволял себе откровенно фрондировать, а находясь на своём высоком посту – выходил за пределы полномочий верховного главнокомандующего (вызовы к себе в Ставку губернаторов, вмешательство в дела Совета Министров и т. п.). Характерно и то, что во время московских беспорядков летом 1915-го в среде погромщиков раздавались требования о возведении Николая Николаевича на престол.

Всё это вызывало понятное раздражение Николая Второго и его окружения и способствовало росту сомнений в лояльности «Верховного». Так что – если уж искать в решении Николая «политику» – это, скорее, было устранением зарвавшегося военачальника, покушавшегося на монаршие прерогативы.

Если же всерьёз поверить в намерения императрицы, Вырубовой и Распутина осуществить какой-либо «переворот» – то подталкивание ими Николая к наделению себя ещё и властью верховного главнокомандующего представляется полной нелепостью. Ибо в условиях большой войны именно Ставка была главным средоточием реальной власти! Кстати, «случись что» (по «классическому» сценарию дворцового переворота) – император, находясь среди своих войск, был бы даже в большей степени хозяином положения, нежели находясь в Царском Селе.

Расширительные же толкования термина «переворот» и вольные рассуждения на тему «фактического» захвата власти в тылу (путём проталкивания своих людей на руководящие посты) представляются несерьёзными. Все назначения на высшие должности производились исключительно императором. При этом – как уже говорилось выше – далеко не всем советам супруги и «друга Григория» он следовал.

Но «присвоение властных функций безответственным окружением» – это всё-таки слишком сложно. И – недостаточно страшно… Кто его знает? – может, иной простолюдин сдуру подумает, что царице по должности полагается помогать своему мужу в управлении страной (как «второму человеку после царя»)! Поэтому в годы Мировой войны начал распространяться ещё более захватывающий слух. Императрице Александре Фёдоровне был приписан коварный замысел «стать новой Екатериной Великой» – то есть попросту свергнуть слабовольного супруга и править самой (то ли в качестве официальной регентши, то ли в качестве «вольной царицы»).

При этом по поводу регентства императрицы говорили всякое: то ли это будет регентство при недееспособном муже, то ли – регентство при несовершеннолетнем сыне (с возведением на престол цесаревича Алексея). Впрочем, некоторые нетерпеливые авторы доходили до того, что в своих россказнях «назначали» Александру Фёдоровну действующей регентшей! Убеждая подданных Российской Империи в том, что они уже живут в условиях «официального», хотя и негласно оформленного регентства. Иногда, для пущей пикантности, в качестве второго официального регента добавляли… Григория Распутина!

Остаётся непонятным, почему не было слуха о новом замужестве императрицы и возведении Распутина на престол под именем Григория Первого.

§ 1.8. В этой ситуации многие ответственные лица Империи оказались не на высоте положения – то ли боясь бороться с расползающимися слухами (что, вообще-то, в условиях мировой войны делали все воюющие державы…), то ли искренне не придавая им должного значения.

Например, начальник канцелярии Министерства императорского двора Мосолов в письме министру двора Фредериксу писал буквально следующее: «При настоящей нервности как печати, так и общественного мнения, всякая репрессивная мера придаст нежелательную важность этому делу и только укрепит предположения о регентстве Государыни-Императрицы». Это то же самое, что сказать: в условиях войны наказывать за публичное обвинение своего верховного главнокомандующего в государственной измене – «неразумно» (так как «именно из-за этого» все и уверятся в том, что главнокомандующий – изменник!). Впрочем, об измене речь ещё впереди.

А может, генерал Мосолов просто не находил возможным относиться к подобным «предположениям» иначе как к бреду сумасшедшего? К сожалению, этому бреду в Российской Империи верили многие. Активно эксплуатировали эту тему и в годы Советской власти – достаточно вспомнить много лет не сходившую со сцены пьесу «красного графа» Алексея Толстого «Заговор императрицы». Но тут удивляться не приходится: социальный заказ – есть социальный заказ.

Куда интереснее другое – этот бред активно реанимируется в современной России! Свой вариант этого бреда пропагандирует сегодня известный сказочник Александр Бушков. Не удовлетворяясь «умеренной» версией Радзинского (и ему подобных), в своей нашумевшей книге «Распутин. Выстрел из прошлого» он делится с читателями следующими соображениями: «Есть сведения, что в рамках этого заговора существовал другой, для ещё более узкого круга посвящённых. По этому плану предполагалось каким-то образом изолировать от дел и самого Николая, назначив регентшей Александру Фёдоровну! Это опять-таки чрезвычайно похоже на правду – учитывая вялость и бесхарактерность царя и волю и энергию царицы».

Почему это «чрезвычайно похоже на правду»?! А, видите ли, Манасевич-Мануйлов (известный враль и авантюрист) впоследствии утверждал, будто Распутин был невысокого мнения о деловых качествах царя и хотел бы, чтобы власть была в руках царицы. Это раз. Кроме того, председатель Госдумы Родзянко (один из главных заговорщиков – «февралистов») написал в своих мемуарах, будто в декабре 1916-го великая княгиня Мария Павловна (известная интриганка) предлагала ему убить императрицу Александру Фёдоровну. Это два. Ну и наконец, на протяжении декабря 1916-го – января 1917-го многие отмечали переживаемый Николаем Вторым сильнейший душевный кризис. Потери на фронтах не могли его смутить (царь отличался полнейшим равнодушием к чужому горю). Значит, проблемы были сугубо личного свойства. Но ведь даже впоследствии, после отречения, он был куда веселее! Стало быть, те проблемы были посерьёзней, чем последовавшая революция? Это три.

Отсюда вывод: «Быть может, «заговор Распутина» всё же был? Точнее, «заговор Александры». Что на это скажешь? – всё может быть в нашем подлунном мире… Но всё же не Александра Фёдоровна предлагала Родзянко убить царя (или хотя бы Марию Павловну). Наоборот – это её предлагали убить заговорщики! Да и как можно верить на слово Родзянко? А – Манасевичу-Мануйлову?!

И все эти «факты» щедро обставлены авторскими оговорками: «конечно, нет стопроцентной уверенности, что всё именно так и обстояло», «детали так и останутся тайной», «чертовски трудно разобраться в хитросплетениях этих дней, свидетели противоречат друг другу, виляют, недоговаривают», «Курлов вопреки своему обычному стилю откровенно крутит и подпускает тумана, так что решительно невозможно понять, что же, собственно, тогда происходило».

Однако конечный авторский вердикт таков: «но, повторяю, всё это чрезвычайно похоже на правду». Нет! – повторим – всё это чрезвычайно похоже на бред!

§ 1.9. То, что против Николая Второго составлялись многочисленные заговоры (в думской, военной и даже великокняжеской среде), хорошо известно. Возможно, какой-то из этих вариантов заговорщики попытались бы осуществить на практике – если б все карты не смешали февральские беспорядки в Петрограде.

Но вот то, что «царь с царицей» сами ели друг друга как пауки в банке, – стопроцентная выдумка. Ныне известны и изучены те документы и свидетельства, которые не были доступны «науськиваемым» современникам: дневники и переписка Николая Второго, Александры Фёдоровны, их родственников, показания и воспоминания министров царского правительства. Все эти данные полностью опровергают предположения о «коварстве» Александры Фёдоровны по отношению к своему супругу. Она была безусловно верна ему – и как жена, и как подданная.

Что же касается назначений и увольнений периода 1915–1917 годов, то их можно, пожалуй, назвать бездарными действиями власти, «министерской чехардой» (по формулировке Пуришкевича) – но уж никак не «переворотом»! Как показал на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии генерал Климович: «Мне казалось, что какой-нибудь организации влияющей нет, – это хаос, полный хаос»…

Интересно и то, что Климович – как-никак, бывший шеф российской полиции, впоследствии неплохо себя проявивший у Врангеля в Крыму, – считал «средоточием вредных безответственных влияний» не Распутина, а Вырубову: «По-моему, в центре этого хаоса всё же стояла г-жа Вырубова. Это всё моё личное впечатление. К ней, потом, примазывались те, кому удавалось. В данном случае, удавалось немногим подойти; например – Мануйлову. Если не непосредственно к Вырубовой, то к Никитиной, к Распутину». Так что выделить какого-то всевластного «тайного правителя» в этой массе было невозможно! Ну, и самое главное: «Засим, то, что группировалось около Распутина, в широком политическом смысле, политических целей оно, несомненно, не преследовало, а скорей преследовало цели чисто извлечения личных выгод».

Кстати, этот вывод – скорее о «хаосе», нежели о чьём-то «всевластье», – лучше всего подтверждают не чьи-то (более или менее авторитетные) рассуждения, а простая констатация фактов! За период 1915–1917 годов (считающихся временем наибольшего влияния императрицы и Распутина) в России сменилось четыре премьер-министра, пять министров внутренних дел, четыре военных министра, три министра иностранных дел, четыре министра юстиции, четыре обер-прокурора Синода и т. д.

Если бы был какой-то реальный и всевластный «тайный кабинет» – то уж наверное он нашёл бы максимально удобных (и покорных) исполнителей. Однако же перманентный правительственный кризис продолжался на протяжении всей Мировой войны. Но, при этом, – никаких «переворотов»! Настоящий переворот произойдёт в феврале 1917-го – и будет направлен против всех сторон и участников этих мифических «переворотов».

Глава 2

§ 2.1. Понятно, что слухи об окруживших российский трон «тёмных силах» не сводились к рассуждениям о «неконституционности» действий, направленных на отстранение от власти законного монарха. «Подлинная цель» (которую якобы преследует придворная камарилья) была прямо указана. Именно это – ключевое! – обвинение в адрес царского окружения и явилось главной «информационной бомбой».

Но здесь надо будет сделать небольшое отступление. Дело в том, что роковое обвинение в государственной измене, брошенное оппозицией в адрес верховной власти, конечно же, не было «искренним». Чего не было – того не было! Но вот благоприятная почва для выдвижения подобных обвинений – своего рода «питательная среда» для их возникновения – была подготовлена всеми предшествующими событиями. Беда в том, что очень многие и на фронте и в тылу готовы были принять всю эту ересь за чистую монету.

Причиной было то, что в условиях тяжёлой, затяжной войны буквально все слои русского общества охватила искренняя – то есть стихийная, а отнюдь не «срежиссированная» кем-то – германофобия. От чего она, конечно, не становилась менее вредной и бесчеловечной… Яркими проявлениями этой вспышки германофобии, последовавшей сразу после начала Первой Мировой войны, стал разгром немецкого посольства в Санкт-Петербурге, крайне неудачное переименование самого Санкт-Петербурга в Петроград, запрет немецкой речи (под страхом крупного штрафа или тюремного заключения) и прочие патриотические благоглупости.

Справедливости ради надо сказать, что нечто подобное имело место быть и в других воюющих странах. Достаточно вспомнить смену фамилии английской правящей династией! – из Ганноверской превратившейся в Виндзорскую. Это то же самое как если бы Романовы вдруг переименовались в Зимнедворецких или Царскосельских.

Германофобские настроения в русском обществе значительно усилились в 1915 году, в период тяжёлых поражений русской армии.

Эта «антинемецкая истерия» 1915 года проявлялась двояко. Прежде всего – в форме ещё более обострившейся ненависти к немцам (ярким проявлением которой стал трёхдневный майский погром в Москве, сопровождавшийся убийствами). Одновременно официальными властями предпринимались шаги куда более серьёзные, чем эта «частная инициатива масс»: принудительное отчуждение земель у немцев, массовое увольнение немцев с предприятий, запрещение немецких фирм, закрытие немецких школ и газет. Планировалось даже выселение немцев Поволжья в Сибирь (приступить к которому собирались в 1917 году)! А кроме того, охватившая общество истерия проявилась в виде невиданной прежде вспышки шпиономании – главным объектом которой были, разумеется, немцы (хотя пострадали от неё не только они).

§ 2.2. В то же время приходится признать, что для этого стихийного озлобления имелись определённые предпосылки. Дело в том, что со времён Петра Первого и Анны Иоанновны в российских «верхах» было непропорционально много немцев. Этому преобладанию немцев возле трона в значительной мере способствовал уже упомянутый романовский обычай жениться на немецких принцессах и родниться с немецкими владетельными домами. Поэтому немцев было традиционно много в придворных кругах, в гвардии и в армии (особенно – на руководящих постах).

Надо сказать, что это было признаком известного неблагополучия! Нынешние попытки «толерантных» отечественных авторов объяснить всё «высокими профессиональными качествами немцев как военных» (видимо – и как придворных?) явно недобросовестны. Русские – тоже хорошие солдаты. Приписать всему русскому обществу намерение оставить военную стезю и отдать её «на откуп» чужеземным варягам тоже не удастся. Тем более – карьеру в гвардии! Тем более – на руководящих должностях!

Безграничные перспективы, связанные с успешной военной карьерой, не позволяют рассматривать такое предположение всерьёз. Так что «немецкое засилье» нельзя считать досужим вымыслом русских шовинистов, выдумкой на пустом месте. Для этого «вымысла» имелись вполне конкретные основания.

Русские юноши шли в военные почти так же охотно, как немцы. Но вот в дальнейшем начинались странности… Стоит бросить беглый взгляд на старший офицерский и генеральский состав российской армии накануне Первой Мировой войны. Немцы составляли примерно 1/10 от общего числа подполковников. Видно, что военную службу немцы действительно любили! Любили настолько, что составляли более 1 /7 от общего числа полковников! А вот в привилегированной когорте офицеров Генерального Штаба («кузнице кадров» высшего начальствующего состава) немцы составляли уже 1/6. Если же посмотреть на российский генералитет, то он был немецким более чем на 1/5. Что уже – явный дисбаланс, учитывая ничтожно малую долю немцев в составе населения Российской Империи!

С национальностью лиц, занимавших старшие и высшие командные должности, наблюдается примерно та же картина, что и с воинскими званиями. Точно такая же «перевёрнутая пирамида». Если от общего числа полковых командиров немцы составляли менее 1 /8, то от числа дивизионных командиров – 1/4. Каждый четвёртый командир дивизии – немец! Что же касается высшего военного руководства – командиров корпусов, командующих войсками округов, начальников высоких штабов, – то здесь уже немцы составляли до 1 /3 от общего числа военачальников!

Что – немцы лучше учились? «Средний немецкий офицер» учился в несколько раз лучше «среднего русского»? В несколько раз добросовестнее относился к исполнению служебных обязанностей? Или просто – был «в несколько раз более одарён», чем его русские сослуживцы?!

Истинная причина, наверное, всё-таки в другом. Это становится очевидным, если сравнить упомянутую долю немцев среди высшего военного руководства (1/3) с долей немцев среди командного состава привилегированной гвардии: тоже – 1/3. И с долей немцев в императорской свите: тоже – 1/3. Уж там-то особых талантов точно не требовалось! Главное – принадлежать к «нужному» клану, иметь сильную протекцию и уметь, в свою очередь, оказывать услуги сильным мира сего. Вот и вся наука.

Кстати, есть свидетельства того, что немцы откровенно выживали русских офицеров из некоторых «немецких» гвардейских полков. Так что отмахнуться от проблемы «немецкого засилья» невозможно – точно так же, как от проблемы роста шовинистических настроений во время войны.

§ 2.3. Но это же и доказывает всю нелепость обвинения российских немцев в поголовном «изменничестве»! Все эти немцы – военачальники русской императорской армии – были россиянами в нескольких поколениях. Здесь они родились, выросли, получили образование и здесь же делали карьеру (часто – весьма успешную). Их интересы были неотделимы от интересов России и от судьбы правящей династии.

Помимо этого, уже сам масштаб «немецкого присутствия» доказывает: если бы военнослужащие-немцы (или, по крайней мере, сколь-нибудь значительный их процент) были изменниками – русский фронт неминуемо бы рухнул уже в 1914 году. Так ведь мало того что «русские немцы» доблестно воевали на полях Первой Мировой! – даже впоследствии, после крушения Империи, многие из них показали себя с наилучшей стороны в годы Гражданской войны. Однозначно – немцы в Российской Империи были «охранителями», а не разрушителями.

Тем не менее, страх перед немецким шпионажем – как некая рефлекторная реакция обывателя на военные поражения – вполне понятен. Но, помимо всех этих (будем считать их «объективными») причин массовой германофобии и шпиономании, сказывались ещё и субъективные влияния! Так, одним из главных разжигателей шпиономании в стране был великий князь Николай Николаевич. В этом направлении его деятельности отчётливо просматривается «шкурный» мотив: стремление переложить ответственность за военные неудачи (следствие его ошибок на посту верховного главнокомандующего) на подрывную деятельность шпионов и изменников. Одним из самых возмутительных эпизодов этой «охоты на ведьм» стало откровенно сфабрикованное дело полковника Мясоедова.

Но, в целом, шпиономания в русском обществе была вполне искренней. Даже без всякого искусственного «повышения градуса». Доходило до смешного. Тот же великий князь Николай Николаевич, видевший шпионов и предателей повсюду – например, в еврейском населении прифронтовой полосы, – сам не избежал обвинений в измене! Молва об измене верховного главнокомандующего распространилась ещё осенью 1914 года. Так что на «немца-изменника» в воюющей России образца 1915–1917 годов – достаточно было только показать!