На восточном порубежье

Грязный, измученный дорогой Григорий, усевшись на деревянную лавку, хмуро наблюдал за приказчиком. Тот, напротив, был расположен благодушно, полагая, что казенный поселенец развлечет его и скрасит серые будни.

Даже в драной одежде незнакомец виделся человеком солидным и состоятельным. Наметанным взглядом Шемаев сразу разглядел золотое кольцо с драгоценным камнем, хотя было оно повернуто и зажато ладонью. Кроме того, в сенях был оставлен сундук с вещами ссыльного, что с виду предполагал содержание доброй рухляди. Кряжистая фигура Григория, свидетельствующая о недюжинной силе, не произвела впечатления на приказчика: в Жиганске мелкие людишки не водятся.

– Я завсегда с милосердием отношусь к ссыльным и облегчить страдание ближнего считаю для себя благостью! – с пафосом заявил приказчик, к немалому изумлению находившихся тут же, в избе, конвоиров-казаков. – Кузнеца сюда! – приказал он канцелярскому служке. – Велю снять железа и определить избу для узника, – и, заглянув в документы, уважительно, с расстановкой произнес: – Григория Скорнякова-Писарева.

На самом же деле высокородная фамилия не произвела на Шемаева ни малейшего впечатления; а уважение к ссыльному государственному преступнику у сибирских приказчиков вовсе не в обычае, будь то хоть князь. Зато от закипающего желания распотрошить столичного индюка даже руки зачесались.

Вскоре пришел кузнец и расклепал кандалы. Григорий с удовольствием растирал руки, с благодарностью рассматривая приказчика.

– Славный ты человече, погляжу! Как тебя кличут от роду? – молвил он и потребовал кувшин вина.

Приказчик и тут распорядился:

– Здесь, в Жиганске, ваша милость может получить все что пожелает.

– Тогда распорядись, чтобы баньку мне с дороги истопили да бабу из блудни привели, – Григорий стал приходить в себя.

Все для вашей милости исполню! Только это денежек стоит, и жиганские цены немалые, – вкрадчиво произнес хитрый приказчик.

Григорий достал серебряный рубль и бросил на стол.

– Это за кузнеца! А за баню с девкой пожалуйте ваше колечко, – уже не стесняясь, затребовал Шемаев.

От такого бесстыдного обдирательства природная злость охватила капитана-бомбардира Петровской эпохи. От напряжения, с которым он стиснул кулаки, хрустнули суставы.

– Ах ты, рожа поганая! – прорычал бомбардир. – Ты у меня сам вместо девки будешь! – И, более не объясняясь, двинул приказчику кулаком в челюсть.

Тот взвыл от боли. Выбитая челюсть безобразно отвисла, а слюни и кровь ручейком хлынули на пол. На крик прибежали казаки. Григорий от души раздавал тумаки направо и налево, пока горница сплошь не заполнилась служилыми людьми. Герой Полтавской битвы был повержен на пол, вновь закован в железо и с колодой на шее брошен в аманатскую избу.

К счастью, кость у приказчика уцелела, и костоправы-умельцы благополучно водворили челюсть восвояси. Звонко клацнули зубы, раздался пронзительный вой пострадавшего – все обошлось малой кровью.

К беспомощному бомбардиру после излечения тут же заявился приказчик. Он бесцеремонно, силой, отнял кольцо. Григорий только и смог в ответ вцепиться зубами тому в камзол и вырвать клок добротной ткани, на что невозмутимый Иван Шемаев заметил:

– Если не образумишься и не укротишь гордыню, утоплю в Лене-реке, как шелудивого кутенка!

В лихой переплет попал «птенец гнезда Петрова»; и то ладно, что живым остался и сохранилась надежда на Провидение Господне.

4

Появление у здешнего плотбища «Аверса» внесло приятную свежесть в местную жизнь. Вокруг только и обсуждали сумасшедшего монаха, набирающего команду себе подобных, чтобы непременно нынче уйти в Северное море.

– Что за нужда такая на верную гибель идти? – дивились бывалые поморы, пытаясь образумить монаха. – Доведи до ума ладью и на следующий год пытай счастье, авось и пробьешься сквозь льды. И поменяй название посудины: негоже поганым или бранным словом коч кликать, к беде это. Морские кочи тем более именами святых мучеников называем: подчас на них остается одна надежда, мольбами нашими святой часто подсобляет!

Но Игнатий оставался глух к добрым советам и с упорством обреченного рвался на Север. Служить на его судне никто так и не осмелился, за исключением нескольких гулящих, выкупленных монахом из кабалы у банщика. Тем, однако, тоже терять было нечего.

В сентябре «Аверс» прошел правым рукавом дельту Лены и отправился в Северное море. Еще зеленел травой берег, исхлестанный за лето морскими волнами. Огромные чайки кружили, недоумевая, вокруг мачты, с раздражением оглашая округу пронзительным криком. Сивучи, задрав вверх бивни, мощным рыком приветствовали смельчаков. Впереди у горизонта маячили одинокие льдины.

На пятый день пути ледяные громады окружили «Аверс» со всех сторон. То, что должно произойти, в конечном счете случается: стиснутое торосами суденышко раскололось с легкостью грецкого ореха.

Покидав в байдару провизию и теплые вещи, прихватив с собой безумного монаха, поморы успели покинуть тонущее судно.

5

В Якутском остроге работа экспедиции набирала обороты. С отчаянным упорством Афанасий Шестаков стремился претворить в жизнь разумением выношенные, сердцем выстраданные грандиозные планы. Основной его и команды задачей, как предписывалось указом императрицы и Сенатом, было проведывание новых земель, присоединение их к Российской империи и замирение инородцев. В полное распоряжение Анадырской экспедиции отдавались со всеми острогами, флотилиями и гарнизонами Чукотская земля, начиная от реки Колымы, и полуостров Камчатка.

Экспедиция в общей сложности насчитывала до шести сотен участников; в ее ведение передавалась вся Охотская флотилия, запасы продовольствия и снаряжение, сконцентрированное на якутских складах. Всего было в достатке, за исключением единства начальствующих лиц, что порождало разброд и шатания, падение дисциплины среди служилых людей и дезертирство.

Чтобы понимать дальнейший ход событий и поступки наших героев, самое время подробнее представить предполагаемый план действия экспедиции.

Исходным пунктом, главной базой и источником резервов был Якутский острог – административный центр всех северо-восточных земель. Отсюда уходил люд на промыслы, а служилый человек – до своего острога; сюда стекалась и мягкая рухлядь от ясачных сборов с инородцев.

Якутский воевода Иван Иванович Полуэктов обязывался высоким Сенатом всячески содействовать и блюсти интересы Анадырской партии.

План Афанасия Федотовича Шестакова был таков. Прежде всего, из Якутска отправить отряды на усиление гарнизонов Охотска, Нижнекалымского и Анадырского острогов. Это далеко не все задействованные укрепленные поселения. Кроме них, привлекался Охотск как порт на восточном море и источник дальнейшего снабжения морем, Камчатские остроги: Большерецкий, Верхне-Камчатский и Нижнее-Камчатский. Главным форпостом края определялся в дальнейшем Анадырский острог, стоящий в центре немирной Чукотской земли. Впрочем, он уже многие десятилетия был таковым, неся нелегкую службу в бесконечных стычках и осадах.

Из Якутска или Нижнеколымска планировалось снарядить морскую экспедицию. Перед ней ставилась задача пройти берегом Северного моря до Анадырского залива и подняться до острога. Дорогой надлежало проведать неизвестные прибрежные острова и берег на предмет обнаружения поселений береговых чукчей, а в дальнейшем, курсируя вдоль побережья, поддерживать сухопутные отряды.

Основные силы, имущество и продовольствие перебрасывались в Охотск. Отсюда снаряжались несколько морских экспедиций. Одной предстояло изучение побережья Охотского моря, другая должна была заняться переброской людей и грузов на Камчатку в Большерецкий острог, а третья – отправкой воинских отрядов в Пенжинский залив, откуда те сухопутным маршрутом уйдут на Анадырь.

Таким образом, продвижение русских сил сухопутным путем на Анадырь предполагалось осуществить с трех сторон: от Нижнеколымска, Пенжинского залива и с Камчатки. Северными и восточными морями курсируют флотилии, подвозя людей, грузы и всячески поддерживая основные сухопутные силы Анадырской партии. Дорогой им положено приводить под государеву руку всех инородцев, если не миром, то силою оружия. В результате этого масштабного наступления в кольце оказывались все немирные племена, и возможность их уничтожения не исключалась.

План соответствовал первоначальным помыслам казачьего головы и был отписан Сенатом к действию. Но чем активнее Шестаков пытался претворить его в жизнь, тем активнее было противодействие.

Про ушедший на свою погибель «Аверс» нам уже известно, да и Шестаков не надеялся на его удачу, поэтому отправка в Нижнеколымский острог отряда пятидесятника Василия Шипицына рассматривалась как основной вариант. В устье Колымы отряду вменялось построить морское судно и идти на нем в Анадырь. Пятидесятник получил даже от Шестакова товарную казну, содержащую табак, медные котлы, ткани, топоры, посредством которых предполагалось возможным пытаться установить отношения с береговыми чукчами исключительно мирными деяниями.

Но, завершив снаряжение отряда, пятидесятник переметнулся на сторону Павлуцкого и остался в Якутске, за что вскоре получил чин казачьего сотника.

Целый год для экспедиции был потерян, год бесконечных споров и стычек. На Афанасия Шестакова ополчились все: воевода, архиепископ Феофан, капитан Павлуцкий. Они всячески противодействовали казачьему голове, не заботясь о том, что наносят непоправимый вред делу Анадырской партии. Бесконечные жалобы и доношения на казачьего голову буквально засыпали канцелярию сибирского губернатора.

К лету 1629 года в Якутск возвратился монах Игнатий. Сломленный, без гроша за душой, он был жалок, но это лишь вдохновило архиепископа Феофана с еще большим азартом наброситься на своего идеологического противника. Недюжинными усилиями удалось Афанасию вырвать товарища из его лап. Ссудив Игнатию денег на дорогу и чуть ли не силой и угрозами вырвав у воеводы дорожные документы, он отправил его в столицу на покаяние.

За год, проведенный в Якутске, большинство участников экспедиции переметнулись к капитану Павлуцкому. Одни изначально держались за капитана согласно уставной субординации, другие ради праздной жизни, что вели его сторонники. Лишь якутские казаки да матросы, общим числом в сто шестьдесят человек сохранили верность казачьему голове.

6

В то время, когда Шестаков тщетно бился за развертывание экспедиции, капитан Павлуцкий в качестве стороннего наблюдателя пребывал в полной бездеятельности, заботясь исключительно о благополучии верных ему служилых людей. Но время шло неумолимо, и капитан – человек неглупый, начал осознавать, что за такое безделье по головке не погладят.

Шестаков упорно сопротивлялся, сдаваться либо идти на мировую не желал. Так далее продолжаться не могло, и капитан, находясь у воеводы, поднял этот вопрос:

– Как там Афанасий Федотович поживает? А то, знаете, мы с ним во врагах ходим, не общаемся.

– Да как поживает? Все по-прежнему: бьется болезный, о делах хлопочет, письма императору малюет, меня порубать грозится, – отвечал воевода.

– А ты, Иван Иванович, что же, безграмотный? Сам отчего не напишешь жалобу?

– Вроде как не на что! Да и не к чему мне высоко взлетать, и так в немилости. Можно в приказчики на Камчатку угодить!

– Император отчего не отвечает на жалобы Шестакова? Как мыслишь? – продолжал допытываться Павлуцкий. – Я в этих делах мало что понимаю.