На восточном порубежье

«Ватага хоть и невелика выйдет – от силы десятков пять наберется – но казаки в острогах матерые, каждый двоих, а то и троих стоит», – к такому выводу пришел Шестаков.

Миновали Мамонтову гору: от нее веяло холодом и вечностью, отчего у человека пробегала дрожь по всему телу. В обрыве, высотой несколько десятков саженей, в строгой последовательности, слоями, лежали окаменевшие за миллионы лет останки животных и растений. Пожалуй, кроме Алдана, такого места во всем мире не сыщешь.

В трудах миновал месяц. В июле зачастили дожди: уж так здесь повелось от создания мира. Зимы в этих краях малоснежные, и проливные дожди с половодьем приходятся на летние месяцы. Наполняются водой болота, поднимаются реки, грязь непролазная.

Единственное поселение русских на Алдане – это Охотский перевоз. Небольшое становище раскинулось при впадении в Алдан реки Белой, отсюда и название – Бельская переправа.

Место это выбрано неслучайно. Против Охотского перевоза Алдан течет одним руслом, и здесь ширина реки достигает не более трех сотен сажен. На большие лодки, называемые карбасами, грузят до сотни пудов. Их тянут бичевой вверх, а затем по течению веслами быстро перегоняют на другой берег. Большая вода и течение наилучшим образом способствуют этому.

Поселение, хотя и пустует в нынешнюю лихую годину, но суть ее для сухопутного пути неизменна: самый сложный участок тракта начинался от Бельской переправы. Поэтому здесь, на берегу реки Алдана, путешественники останавливались на короткое время для отдыха и накопления сил. Можно сказать, своего рода ямщицкий стан, где меняли лошадей и имелись станционные служители.

Струги Шестакова прошли мимо Охотского перевоза. Скоро откроется устье реки Мая, там ватага и отдохнет, а за тем уйдет вверх по реке. Впереди еще месяц пути. Надо подняться в верховья реки Мая, далее следовать по Юдоме до Юдомского креста, откуда дорога расходилась надвое. Ежели груза невелико, то сподручнее – по сухопутью до самого Охотска. Дорога нетяжелая и много короче, ну а ежели с грузом – то волоком двадцать верст к верховьям реки Урак. По ней спускались к Ламскому морю до Уракского плотбища, а далее вдоль морского берега до Охотска.

Мелкие речные суда с грузом обычно тянули на этом участке – около двадцати пяти верст – бечевой вдоль берега. Здесь он песчаный, и по отливу идти довольно легко.

Небольшой легкий ветерок, дувший вдоль берега к Охотску, доставил прибывшей экспедиции много радости, облегчая тяжелую работу служилым людям на конечном участке пути.

2

К концу августа 1729 года все грузы и люди во главе Шестакова прибыли в Охотск. После таежных дебрей величественный простор моря всегда смотрится неожиданно и завораживающе, вызывая даже у загрубевших казаков почти детскую радость. Но, несмотря на это, Охотск выглядел бледно. Вытянувшись в линию по низменному песчаному берегу Охотской кошки, редкие строения среди гуртов черного древесного мусора казались серыми и безликими. Растущий по берегу мелкий кедровник, искореженный морскими ветрами, едва ли скрашивал пейзаж. Лишь в стороне виднелись сопки, поросшие лесом. Но картина менялась, когда в поле зрения попадали четыре вооруженных судна под российскими флагами.

С легкой руки Петра Охотск стал первым и пока единственным портом на берегу Ламского моря; по царскому указу адмирал Федор Матвеевич Апраксин направил сюда архангельских мореходов.

В свою бытность двинским воеводой Апраксин хорошо запомнил фамилии потомственных мореходов или, как их там называли, кормчих, поэтому без труда отобрал лучших из числа поморских рекрутов, что направлялись матросами на Балтийские корабли.

Он не покривил душой перед императором: призвал в Охотскую флотилию лучших. В нее включили кормщиков Никифора Треску, Кондратия Мошкова, Якова Власова-Невейцина, Ивана Бутина, Григория Березина. К ним присоединили и голландца-матроса, взятого в плен на шведском корабле, Генриха Буша. Были направлены в Охотск и корабельные мастера Иван Каргополов, Кирилл Плоских, Варфоломей Федоров и Михаил Кармакулов.

Суровый наказ был дан императором:

– В случае удачи обещать всяческие награды, чины и богатства, а ежели не сыщут морской ход на Камчатку, то быть в смертной казни без всякого милосердия и пощады.

Поморское слово гласит о мореходах: «Кормщику сердце крепкое надоть, вся печаль промысла морского на нем, по нему на море живут».

Кормщик был и за штурмана, и за капитана. Уже через год после прибытия в Охотск, в 1716 году, была построена лодия «Восток». В тот же год ушли поморы в Ламское море и проведали путь на Камчатский нос. Кормщиком пошел самый опытный из поморов Никифор Треска. Ничего тогда было ему неведомо о Ламском море – ни расстояния, ни течения, ни ветра, только компас указывал на восток. Великими трудами и лишениями был совершен первый морской ход на Камчатку, положивший начало морскому делу на дальнем восточном порубежье государства Российского.

Не чаял Афанасий Федотович в Охотске испытать такую радость. На рейде в ожидании командира Анадырской экспедиции, казачьего головы Шестакова, стояла эскадра морских судов. «Морских» – слово, конечно, чересчур громкое: таковым можно было считать только двухмачтовый гукор-бот «Святой архангел Гавриил», переданный Витусом Берингом. Остальные суда – шитик «Фортуна», боты «Восточный Гавриил» и «Лев» – более подходили для прибрежных походов, правда, прославленные опытные мореходы отваживались выходить на них в открытое море. Теперь все они – Кондратий Мошков, Никифор Треска, Генрих Буш, Иван Бутин – императорским указом приписывались к Анадырской экспедиции.

Интерес к восточному морю со стороны имперской власти во многом определил судьбу Охотска. В устьях рек Охота и ближайших Ураке и Кухте появились верфи, где строились морские суда. Кроме служилого люда закрепились в поселении и постоянные обитатели, причем год от года их число увеличивалось. Занимались огородничеством, животноводством, рыбалкой.

С точки зрения безопасности и удобства географического местоположения, Охотск как нельзя лучше соответствовал требованиям порта: сравнительно удобное сообщение с Якутском, центральное расположение в бассейне Охотского моря, наличие леса и возможность наладить судостроение. Жаль, что лагуна, служившая пристанищем для судов, была незначительна и удовлетворяла лишь мелкие мореходные суда, хотя во времена Камчатских экспедиций более и не требовалось. Наперед ни о чем не думали – и напрасно, поскольку эта беспечность в дальнейшем отразилась на судьбе Охотского порта.

За последние годы Охотск расширился и стал походить на большое приморское поселение; основными занятиями служилых были мореплавание, рыболовство и военная подготовка. Трудились и на судостроительных верфях, заготавливали лес. Суда стали регулярно ходить на Камчатку, перевозя людей и грузы для тамошних острогов.

3

Возле устья Охоты, рядом с верфью, людьми Беринга был построен поселок. Не скажешь, что добротно – так, на скорую руку. Ныне он за ненадобностью пустовал без догляда. В нем и расположился Афанасий Шестаков со своей экспедицией.

Комиссар Охотского острога Семен Лыткин встретил Афанасия со всей любезностью. Об их дрязгах с Павлуцким, как и о существовании самого драгунского капитана, комиссар еще не слыхал, за что и слава Богу. О прибытии экспедиции он был предупрежден письмом Сената, где казачий голова Афанасий Федотович Шестаков значился главой экспедиции. Семену Лыткину вменялось в обязанность передать предписанное документом имущество, корабли и людей, а все требования головы, касательные экспедиции, выполнять незамедлительно, что он исполнил с должным усердием.

Пока казаки чинили крыши изб, конопатили стены, затягивали рыбьим пузырем окна, казачий голова приводил свои мысли в порядок. Казалось, нервы Шестакова выдержали все неприятности, что свалились на него, и за дорожными хлопотами свойственное ему от природы железное спокойствие возвратилось. Интриги, что отравляли его существование на протяжении всего пути от Тобольска до Охотска, похоже, отступили; и его главный враг капитан Павлуцкий оставил его в покое. Теперь он среди друзей и соратников.

Через несколько дней после прибытия Афанасий Шестаков собрал тайный совет. На нем присутствовали самые верные ему люди: прежде всего сын Василий Афанасьевич и племянник Иван Григорьевич Шестаковы. Кроме них приглашен был и неоднократно доказавший свою верность казачьему голове матрос Леонид Петров.

– Так уж сложилось, дети мои, что быть вам офицерами под моим началом. Тебе, Иван, не привыкать: как-никак во дворянстве состоишь, а уж вам, хлопцы, придется постараться.

Более всех диву дался Ленька:

– Батюшка, помилуй! Да куда мне, матросу, в офицера? Никто признавать не будет, засмеют!

– Не бойся, Леня! Назначаю тебя главным квартирмейстером. Люба мне твоя верность! Сиди тут в Охотске и охраняй наше добро, а то растащат воровские людишки. А ежели велю, то враз шли вооружение да харчи или другое что, куда укажу! А еще к весне подготовишь снаряжение судовое и будешь коч да лодки ладить в устье Урака.

– Ну, то ладно, – Петров даже грудь расправил, – квартирмейстером можно! Только грамоту на то отпиши!

– Будет тебе на то грамота с подписью и печатью, – с улыбкой пообещал Афанасий.

Казачий голова долго молчал, уйдя в свои мысли, в то время как молодые Шестаковы с волнением ожидали своей участи, перебирая самые немыслимые варианты.

Но этого так и не произошло. Тайное совещание было неожиданно прервано. Раздавшийся крик дозорного и удар сигнального колокола возвестил о движении вдоль Охотской кошки неизвестных судов.

Скоро в подзорную трубу они стали различимы, и среди служилых и проводников Афанасий, к своему огромному удивлению и тревоге, различил штурмана Генса и подштурмана Федорова. Но сколько более ни вглядывался, капитана Павлуцкого среди них не было.

– Теперь уж не до совещания, – вздохнул Афанасий, – надо выяснить, с чем господа офицеры прибыли.

Начался отлив. На Ламском море они удивительно сильны. На сотни саженей вода уходит от привычной береговой линии. То прибывшим путникам большое подспорье: по мелководью напрямик они скоро достигли Охотска.

По прибытии, не дав штурманам даже переодеться с дороги, казаки сразу сопроводили их в избу казачьего головы.

Подавленный и усталый вид морских офицеров вернул Афанасию Шестакову спокойствие.

– С чем пожаловали в Охотск, господа?

– Ордером капитана Павлуцкого назначены командирами на суда Охотской флотилии, – по обязанности старшего не совсем уверенно доложил Якоб Генс.

Присутствующие в предвестии бури затаили дыхание. Федоров стоял, отрешенно уставившись в пол. Остальные взволнованно ждали команду, если не растерзать, то, по крайней мере, арестовать наглецов.

Афанасий Шестаков с трудом погасил вспыхнувшую ярость. Это удалось не сразу, и зловещая тишина повисла в воздухе.

Еле сдерживаясь, хриплым голосом Шестаков продолжал расспрашивать:

– Что же не видать среди вас Гвоздева?

– Заболел он дорогой, задержался. При нем оставили казаков и проводника, по излечении будет здесь, – заговорил Федоров, до этого казавшийся немым.

– А что же Павлуцкий? Все в Якутске прохлаждается? Неужто под смертный указ Его Императорского Величества за неподчинение и дела изменные угодить хочет?

Последняя фраза была произнесена с такой явной угрозой, что охотский комиссар Семен Лыткин подальше от греха незаметно выскользнул из избы.

Якоб Генс, ловкий плут и расчетливый негодяй, несмотря на личную обиду по отношению к капитану, отчаянным трусом не был.