и за что наши предки радели, —
позабылось, как утренний сон.
И не надо по-нищенски охать —
это, в общем, закон бытия.
Вот и всё. Завершилась эпоха,
несчастливая эра моя.
* * *
Время вновь проявляет монаршую власть,
обжигающим снегом заносит сады.
И однажды оно может камнем упасть,
может бомбой обрушиться с высоты.
Астероид ли это, иль стая ракет
принесут нам погибель, отравят поля?
И последует дальше, ужё налегке,
без людей и зверья голубая Земля.
Очень страшно, когда неизвестен конец,
когда профиль судьбы акварельно размыт,
Когда ты, словно мелкая рыбка-живец
на крючке, чтоб тебя проглотили сомы.
Это страшно, когда неизвестен исход,
когда скрыться нельзя и не там, и не тут,
и не начат ещё тот неправедный год,
когда больше не будет часов и минут.
* * *
Вновь стране предвещают распад,
мы больнее друг друга пинаем,
и Христос не однажды распят —
каждый день мы его распинаем.
Мы смирились, похоже, с судьбой,
её прихвостни и брадобреи.
Мир спасут только шок, только боль —
лишь тогда люди станут добрее.
Но, наверное, хватит пенять
на нарывы и кровоподтёки.
Мы, увы, не сумели понять
свою душу, где только потёмки.
Не хватило ни сил, ни ума,
хоть боролись почти до упора,
и теперь эта мёртвая тьма
проникает и в сердце, и в поры.
Только это ещё не конец,
это где-то в серёдке и между.
Вы простите, Луганск и Донецк,
вы простите, что дал вам надежду.
Я вас предал, и даже не раз,
что Иуды равно поцелую,
торговался с хохлами за газ,
а теперь вашей жизнью торгую.
Вы простите, я глух был и слеп,
я не сдал самый трудный экзамен,