Государственный палач

– Видите ли, господа, – призвал я в помощь себе все свои положительно-примирительные голосовые данные, – я в некотором роде…

– Паренек, будешь хамить – пожалеешь, зачем родился. Иди домой. Иди, иди, – почти не напрягая связок, все еще по-дружески уведомлял меня голос старшего.

– Я со всем своим удовольствием, господа!

– Гриша, иди к нему. И скажи, что он не прав, – тем же тоном откомандировал старший сторож какого-то Жорика для интимной беседы с настырным, хамовитым прохожим.

Грубый прохожий, безвольно деревенея всеми еще теплыми живыми членами, прямо-таки физически зримо представил всего себя (роскошного белого верблюда, потому как заграничное пальто в прелестных ворсинках) уже жалким, распростертым на этом самом месте, с напрочь же отбитыми жизненно важными центрами жизнедеятельности. Этот хамовитый, настырный господин со священным ужасом вдруг ощутил своим мертвеющим, пересыхающим языком холодные плашки суглинка, пробензиненные, мерзкие, а зубы между тем уже как бы скрипели на несвежих дорожных песчинках вперемешку с вонькими вязкими протекторными крошками и сиротским, несмачным кленовым бесприютным листом…

Ведь что за сволочная натура! Вместо того чтобы морально подготовиться к визиту сторожа Гриши – в башке истинная сочинительская бестолочь и черный пессимизм.

Ведь я же пришел по делу.

Причем хозяин чрезвычайно вежливых подлецов – мой гость.

И не простой гость, рядовой замотанный миллионеришка, а самый почтенный, можно сказать, желанный Гость.

И в данную минуту у моего желанного Гостя возникла небольшая проблема.

И я призван ее разрешить. Разрешить, к вящему удовольствию обеих заинтересованных сторон. Весьма дружественных сторон.

И никакой я вам, господа, не паренек! Я совладелец солидной семейной фирмы «Утеха».

И нашими услугами пользуются весьма уважаемые граждане нашей столицы.

И не вам, господа, указывать, когда мне стоять и куда мне идти. Будут еще всякие лакеи указывать, как мне жить! Хамло всякое…

Всю эту достаточно убедительную тираду я сочинил исключительно про себя, то есть не проронил вслух ни одной запятой. Потому что я чувствовал, что этих бравых сторожей (хотя бы и моего личного Гостя) на голос не возьмешь, но вполне навредишь своему организму. И потому я счел, что самое разумное – не провоцировать сторожей каким-нибудь бесшабашным резонерством насчет того, что видал я вас, ребята, в гробу в белых босоножках… Подобного словоблудного остроумия эти сторожевые господа могут не пережить и молчком нашпигуют мое трепетное тело горяченькими свинцовыми дольками, а потом доказывай небесному Отцу, что господа-сторожа маленько погорячились.

– Ну ты, мудак, ты еще живой… А зря, – почему-то со спины окатил меня чей-то голос, менее прокуренный и оттого развинченно-молодцеватый.

Я, разумеется, дернулся, точнее сказать, меня всего-всего передернуло, и тут же меня вновь припечатала команда со спины:

– Не крутись. Руки за голову. Сразу!

Я болезненно, почему-то только одной половиной физиономии, улыбнулся и тотчас же послушно стянул узлом пальцы на затылке. Боже мой, все как в телевизоре! И все она, стерва такая, хоть бы в окно догадалась…

Не успел я додумать правильную обидчивую мысль, как моя нога от профессионального пинка отлетела на метр в сторону, и я предстал в виде распяленного циркуля с накидкой из белой промокашки. Между тем молодцеватый Гриша (он, по-видимому, заседал в неуютных кустах) ловко, почти не щекоча, обшарил всего меня и, удовлетворенно хмыкая, наконец-то показался на мои страдающие очи.

Гриша был более чем удовлетворен – его вздувшиеся карманы были заняты полноценной добычей: увесистый пятизарядный 9-миллиметровый «Агент», укомплектованный исключительно безобидными холостыми хлопушками, портативная, в пластиковом корпусе рация, кривой, с багряной ручкой и здоровущим выкидным лезвием складень. Электронная плитка пейджера, стальные импортные наручники, зажигалка, ключи от дома на штампованном брелке-складыше – и вроде все.

Гриша оказался, как я и предполагал, спортивно скроенным, в кожаной мягкой тужурке молодым человеком, подстриженным под господина Кашпировского, если не короче, с добродушным туповатым лицом. Мягкость присутствовала в мясистых щеках, глаза же, напротив, не разменивались на благожелательность, большей частью они скрывались припухлостью век и как бы всерьез играли в крутую злость. В общем, прикомандированный ко мне страж больше притворялся беспощадным, бесчувственным малым, и то слава богу.

– Ну ты и муда-ак с таким снаряжением бродить. Сразу стоять! Не шевелиться! Командир! У мудака знатная мануфактура, весь в приданом…

– Исключительно бабушкино, Григорий. Чтоб внучку не страшно было бродить, – попытался я мило сымитировать бодрость духа безвинно арестованного.

А еще тянуло задать несколько сардонический вопрос: Жорик, товарищ сторож, отчего эдак по-уличному изъясняемся, чай, не шпана местечковая, чай, на службе государственной. Ты, Жорик, все-таки есть телохранитель слуги государства, шутка ли…

– Мужик! Уснул, что ли? Шагом к командиру, – каким-то помягчевшим, занудно отцовским, воспитательным голосом возвратил меня в глупую действительность сторож Гриша. И для пущей убедительности потрогал мой устаревший позвоночный столб каким-то неэластичным предметом – разумеется, каким-нибудь облезлым наследственным «макаровым».

– Я, Григорий, в душе сам военный и понимаю… – Не снимая кистевого замка с затылка, заперебирал я ногами в направлении настороженно примолкшей иномарочной штаб-квартиры государственных сторожей.

Более обстоятельный допрос снимался уже в самом мягком сплошь кожаном нутре лощеной машины.

– Складно говоришь, паренек. Хорошо, я разрешу тебе связаться по твоей рации. Хорошо. А вдруг твоя баба занята, а? Настроение испортим. Ему может не понравиться… – рассуждал вслух старший сторож, вполоборота сидя на переднем пассажирско-командирском месте.

Я же отдыхал во втором, президентском ряду, по-дамски притиснутый в угол совершенно немногословным коллегой старшего, только вместо вожделенной изящной трепетной кисти на моем желудке возлежало согревшееся короткоствольное дуло пистолета-пулемета, готовое в любой миг любезно набить мне его свинцовым спрогоряча шашлычком… «Но-но!» – пару раз неуважительно проворчал мне хозяин навостренного увесистого «шампура», когда я вздумал для убедительности по закоренелой привычке вставить интеллигентский жест раскрытой ладонью. И мой жест тотчас же сконфузился на полпути, и вместо искреннего, подтверждающего правоту движения получилось противоположное задуманное – клеклое, размазанное, мямлистое.

После того как молодцеватый Гриша втолкнул меня в гостеприимно раскрывшуюся лакированную дверцу, сам он тут же профессионально дематериализовался. Наверняка бедный малый вновь засел куда-нибудь в облезлый гостеприимный кусачий кустарник и через какое-нибудь инфракрасное пенсне обозревает прилегающую охраняемую территорию. Интересно, как этот Жорик договаривается с любопытствующими псами, ведь эти беспардонные приятели запросто могут и матом оглашенным покрыть на своем собачьем наречии – следовательно, выдадут место временного схрона тайного государственного сторожа. Да-а, службишка тоже не из почетных… В любое непогодье – всегда снаружи, потому что «наружка».

– Что же прикажешь с тобою делать, а, паренек? Сам посуди, хозяин приехал отдохнуть, а тут мужик с пукалкой, со складным финарем. Наручники тебе на кой хрен? Ты что, собрался нарядить хозяина в эти браслетки? Совсем ты подозрительный, паренек. Отвлекаешь. Сиди тут с тобой. Ты, паренек, не обижайся. Придется тебя ликвидировать. Служба…

– Господа, господа! Я сам на службе. Поймите, господа, она заставила. Она президент. Она, стерва, приказала! Я подневольное…

– Во-первых, президента неучтиво называть плохо. А во-вторых, паренек, не обзывай нас господами. Для тебя я гражданин. И все, хватит трепаться.

– Гражданин полковник! – загоношилось все мое пленное существо, которому совершенно не улыбалось быть мирно ликвидированным, потому что у этих серьезных граждан, видите ли, с л у ж б а… и все, что препятствует ее исполнению, должно подлежать ликвидации.

При этом нешуточном для меня раскладе я почему-то не мог до конца поверить, что я приблизился к финишу своей непутевой, но все равно нежно любимой жизни.

А впрочем, глупо позволить этим наглым гражданам-сторожам ликвидировать себя в возрасте достаточно цветущем, еще полном вполне сносных радужных надежд на успех на беллетристическом поприще. Пускай ни Гайдаром, ни Маршаком и даже ни великим русским волшебником Николаем Носовым мне никогда не быть…

И все они милые – деньги, деньги, деньги, черт бы их побрал! Жили себе тихо-мирно. На чай, на хлеб, на картошку из овощного магазина хватало. Зато ведь какой волшебный покой на душе…

Ну и что же, что жена пилила и строгала, что не кручусь, не обманываю, не спекулирую, не ворую, не граблю, не убиваю… А отчего бы и не нарушить это свое дурацкое табу? Чем я лучше этих упертых государственных лакеев?.. Им совесть позволяет отнимать жизни у чужих людей. Ладно, ладненько, господа-граждане, мне лично еще трепаться не наскучило, но раз вы такие нетерпеливые, Бог вам судья. Аминь, так сказать…

Этюд шестой

– Позвольте, ваш пулемет несколько в сторону. Во-от так. Благодарю вас. – И я слегка отстранился от своей наянливой «дамы» с ее шампуро-шашлыком 9-миллиметрового или около того. Впрочем, в сторону моего немногословного сторожа я уже не обращал своего взора. Во мне, как это ни покажется странным, всегда присутствует неизъяснимая брезгливость, то есть не в моих нравственных правилах щупать еще теплые трупы, а разглядывать их я вообще считаю нескромным, неприличным занятием.

Старший сторож, как ему и полагалось, так и не углядел, при каком сатирическом фарсе он присутствует в качестве обманутого зрителя, ведь натуральное смертоубийство произошло буквально в полуметре от его начальственной спины.

Вместо интуитивной цепкой настороженности начальник сторожей все талдычил завязшее в его зубах про паренька, которого, видимо, придется ликвидировать как личность подозрительную и подозреваемую…

– Гражданин майор, а гражданин майор. А свежий труп куда же? – почти с издевательской фамильярностью осведомился я у старшого, грубо понизив его в звании.

– А это, знаешь, паренек, не твоя… – небрежно полуобернулся он ко мне, его невидимые во мраке глаза, по всей видимости, уперлись в как бы отрешенно отвалившуюся, дремлющую фигуру моего личного сторожа. – Эй, Луманев! ну-ка…

Я хотел было съерничать: гражданин майор, где это вы видите гражданина Луманева? Эй, милок, Луманев, куда ты спрятался? Не стал. Потому что все равно бы не успел. И поэтому вынужден был сделать то, чего совсем не предполагал суровый старший сторож, который на долю секунды подозрительно примолк и для моего удобства перевесил свою, далеко не глупую голову поближе к своему подчиненному коллеге. Прощай и ты, майор, или кто ты там по званию, извини, если что не так.

Одним словом, человек с низким, не весьма-то приятным для слуха, гундливым голосом, разумеется, даже не заметил, как с ходу переместился из цивилизованного транспорта с мягкими креслами в неустойчивый деревянный ялик, даже не плоскодонку, которым чрезвычайно шустро управлял с помощью обыкновенных весел улыбчивый бородач – дядька Харон, – древнее суденышко ловко боролось с бесконечными седыми барашками древнегреческой речки Лета…

– Да-а, Гриша, – с какой-то приятельской приветливостью вспомнился мне третий, куда-то исчезнувший страж, – дурак ты, мальчик, всего обшарил, а самого «главного» прикольного смертоубийственного инструмента не ущупал. И еще радовался, точно теленок. И чего, собственно, веселился, – ларечный складень с немецким пугачом отобрал… Эх, Гриша, Гриша, чему тебя в школе твоей учили? Новичок ты в «безопасности», милиционер, хотя и настропалился переступать бесшумно, по-котовски. И придется тебе, милый мальчик, вслед за старшими товарищами переплыть античную речку в царство теней…

Пока я таким умилительным образом рассуждал о Грише-лопухе, на освещенной местности перед домом объявились новые персонажи: молодые люди послепризывного возраста, имеющие внешность американских видеогероев. Именно что не русского мужественного обличья – мешковатые линялые слаксы, объемисто-плечистые кожанки с широким сборчатым окоемом по низу, на ногах не менее удобные пружинистые чужеземные кроссовки, а в руках вместо сигаретных импортных окурков нечто малогабаритное и грозное – тускло полированные увесистые пары, скрепленные стальными нержавеющими звеньями, – восточные мужские игрушки-нунчаки.

В уличный предполуночный интерьер эти трое уличных бойцов вписывались вполне органично, но несколько запоздало, отметил я про себя с некоторым неудовольствием.