Время бесов

После того, как революционные обряды были соблюдены, две стряпухи принесли пять бачков с пшенной кашей и расставили из на столах так, чтобы на каждый бачок приходилось примерно по десять едоков, независимо от возраста и пола. Коммунары со своими ложками замерли по стойке «Смирно».

– Да здравствует мировая революция! – провозгласил все тот же товарищ с двойной фамилией и оригинально окончил поклонением революционным святыням: – Во имя товарищей Карла Маркса и Фридриха Энгельса, аминь!

Услышав последнее слово команды, коммунары жадно, с революционным задором набросились на кашу. Я, честно говоря, еще не так оголодал, чтобы соревноваться с ними на равных и вяло черпал из общей кастрюли сухую, несоленую, к тому же недоваренную крупу. Мне компанию составила сидящая немного поодаль, на другой стороне стола, товарищ Ордынцева, Он ела тоже как-то вяло, даже механически, без интереса к самому процессу. Однако, как мне показалось, не от партийного пренебрежения к каше, а исключительно из-за погружения в глубокие думы о мировой революции и счастье простого народа.

С едой коммунары покончили молниеносно. Вторым блюдом кухарки подали ведра с морковным чаем. Когда едва теплый напиток был допит, товарищ Август вновь встал на своем месте и предложил товарищем спеть новую песню. Возражений не последовало, и хор затянул очередную запевку о тяжелой народной судьбе. В этом революционном шедевре не столько призывалось к кровопролитию, сколько давилось на жалость.

Кто дал богачам и вино и пшеницу

И горько томится в нужде безысходной?

– вопрошали друг друга коммунары и, в конце концов, сами же отвечали:

Победа за нами, за силой народной,

Победа близка, пролетарий голодный!

Окончив и эту песню, голодные пролетарии встали из-за стола и мирно разошлись по своим спальням. Я подошел к товарищу А. (Телегину) Бебелю поинтересоваться, откуда у него взялись малиновые штаны и кожаная куртка командира Порогова. Однако, товарищ Август, опережая мой вопрос, возможно, отчасти неуместный в присутствии представителя Губкома товарища Ордынцевой, сам заговорил на тему командира:

– Ты был прав, товарищ Алексей, фальшивый продотрядовец Порогов оказался зловредной контрой и тайным наймитом капитала! – громко сказал он.

– Да ну? – удивился я. – Как же это выяснилось?

– Он, понимаешь, попытался взорвать нашу коммуну! Пришлось шлепнуть его на месте! Это надо же, сколько ненависти к революционному пролетариату у тайных врагов советской власти!

– Так-таки и пытался? – поразился я коварству врага. – А сапоги его где?

– Зачем они тебе, товарищ Алексей? На них места живого нет.

– Мне мои жмут, а его будут в самый раз.

– Жмут? Дай я померю, может, мне окажутся впору! – обрадовался коммунар.

– С тебя и так хватит, – наклонившись, сказал я ему на ухо.

– Сапоги, говоришь? – не расслышав моей последней реплики, переспросил товарищ Август. – Сейчас пошлю товарища бабу сбегать, она принесет.

– О каких сапогах, вы говорите, товарищи? – вмешалась в разговор Ордынцева.

– Это мы так, о своем, Ну, и как вам нравится, товарищ Ордынцева, наша коммуна?

– Многое нравится, однако, не все, товарищ Телегин. Мне кажется, что у вас еще мало политпросвета.

– А это что? Не политпросвет? – удивился коммунар, указывая на портрет заросших основоположников и слегка обросших последователей. – Товарищи смотрят и проникаются.

– А почему за обедом вы даже не упомянули о положении на фронтах гражданской войны и международном положении?

Товарищ (Телегин) Бебель сразу не нашелся, что ответить. Однако, подумал и пообещал:

– Мы учтем вашу самокритику, товарищ Ордынцева и впредь завсегда.

– Где мне можно переночевать? – прервал я неприятный для коммунара разговор.

– Везде, где твоя душа пожелает, товарищ Алексей. Где нравится, там и лягай. Вот, можешь вместе с товарищ Ордынцевой устроиться в гостевой комнате. Ты, товарищ Ордынцева, не против?

– Нет, конечно, – удивленно ответила она. – Раз товарищ член революционной партии, то чего же я буду против? Мы заодно можем дискутировать о политических платформах.

– Вот и хорошо, – обрадовался товарищ Август, – тогда товарищ Ордынцева тебя и проводит, а мне еще нужно готовить идейную политработу на завтрева.

Не успел я еще раз напомнить ему про сапоги Порогова, которыми почему-то заинтересовался малорослый комбинатор, как коммунар с озабоченным видом оставил нас. Ордынцева строго взглянула на меня и пригласила следовать за собой. Мне стало любопытно, что представляет собой пламенная революционерка в неформальной обстановке, и я пошел за ней следом.

«Гостевая комната» помещалась в маленькой комнатушке, бывшей ризнице. Мы вошли, и там сразу же стало тесно, Как и все остальные помещения в коммуне, ризница была обставлена самодельной мебелью. В углу притулился колченогий столик, сделанный из полуметровой иконы и разной толщины ножек. На нем стоял заплывший воском огарок свечи. Остальную часть комнатки занимал широкий топчан, застланный соломой.

– Вот здесь я и ночую, – сообщила Ордынцева.

Топчан был один, и я, честно говоря, удивился, что она согласилась приютить меня на ночь. В комнатушке оказалось не холодно и товарищ Ордынцева сняла с себя комиссарскую кожанку и кумачовую косынку, после чего осталась в мужской красноармейской форме.

– Устраивайся, товарищ Алексей, – сказала она будничным, даже домашним голосом, – мне нужно выспаться. Завтра у меня тяжелый день.

– Отвернись, товарищ Ордынцева, – попросил я, – мне нужно переодеться,

– Это еще зачем? – искренне удивилась она. – Откуда у тебя, товарищ, такая мелкобуржуазная стеснительность?

– Ну, мы, все-таки, особы разного пола.

– Мы в первую очередь товарищи по классовой борьбе, а уже потом мужчины и женщины! Или ты думаешь по-другому?

Я думал именно по-другому и даже попытался представить, что у нее скрыто под мешковатой, солдатской одеждой Однако, понять это оказалось совершенно нереально. Единственным признаком пола оказалась нежная девичья щечка, с бледной от недоедания кожей и большие карие глаза с темными кругами.

– Мне придется совсем раздеться, – предупредил я. – Если тебя, товарищ, это смущает, лучше отвернись

– Мне всё равно, – ответила она, садясь на край топчана – Мы с тобой, товарищ, по вопросам тактики находимся на разных партийных платформах, поэтому половой контакт между нами исключен.

– Ну, если смотреть с такой точки зрения, тогда и говорить не о чем, – сказал я, и, перестав обращать на нее внимание, скинул с себя грязные обноски.

Однако, Ордынцева не отвернулась, напротив пристрастно меня разглядывала, что стало понятно после ее замечания:

– Ты, товарищ Алексей, не похож на пламенного революционера. У тебя на теле мелкобуржуазный жирок.

– Где это ты у меня видишь жир! – возмутился я, поворачиваясь к ней,

– Настоящие революционеры должны быть худыми, кожа и кости, а ты вон какой гладкий!

– Следи за своим телом, и тебе будет не стыдно раздеваться перед посторонними, посмотри, на кого ты похожа, даже непонятно, сколько тебе лет, сорок или пятьдесят! – намеренно, чтобы уколоть, накинул я ей лишний десяток лет.

Ордынцева меня окончательно разозлила своей принципиальной «революционностью» и, вообще, мне уже надоело сдерживаться и валять с этими идиотами дурака. Эсерка молча проглотила пилюлю, и только когда я уже кончил переодеваться, сказала:

– Мне двадцать один год.