Идёт дождь

Военно-транспортные самолеты не летают по расписанию. Но ориентировочное время было известно. Приехали часа за два до этого времени.

Эти два часа показались Нюре вечностью. И хотя лейтенанты и пытались развлечь ее историями и анекдотами, слушала Нюра их в пол уха.

За эти два часа приземлились четыре самолета. И который раз лейтенанты выскакивали из машины и чуть ли не вытягивались по стойке «смирно», впивались глазами в летное поле.

Наконец, по рации старшего патруля позвали в командную комнату. Дальнейшее Нюра помнит смутно. Что-то очень медленно, очень неохотно возвращался лейтенант вдоль ограды летного поля.

И вдруг, неизвестно отчего, Нюре стало плохо. Сколько времени провела она так, без сознания, она не помнит. Ее никто не будил, никто не трогал.

Военно-транспортный самолет, возвращавшийся с солдатами и офицерами был сбит, не долетев двадцати километров до границы Чечни.

***

Нюра замолчала.

– Прости, тихо сказал Вадим, сжав Нюрину руку и поцеловав ее в плечо.

– Ничего, – равнодушно сказала Нюра, – давно было.

– А дальше что? – все-таки спросил Николай.

А дальше пошла по рукам, – усмехнулась Нюра.

Тот самый майор из штаба полка, уговорил ее выйти формально замуж, потому что светило назначение в Германию, а не женатых туда не брали.

– Мир посмотришь! – уговаривал он ее – Куда ты сейчас? В свою деревню? Если хочешь, пальцем тебя не трону, – мы же только формально …

Пальцем он ее, конечно, тронул и не только пальцем. А в Германию его не послали.

Нюра поехала на родину Николая, – посидеть у его могилы. А зря.

У Николая был брат. Семья у Николая была из староверов. И старший неженатый брат, сказал ей:

– У нас, знаешь, есть такой обычай – брат должен взять в жены жену погибшего брата. Что бы она не осталась одна, чтобы заботиться …

Нюре было все равно. Об институте она забыла, назад в деревню возвращаться было не зачем. А здесь к Коле поближе.

Но не любила. И спустя год – развелась.

– Куда было ехать? – закончила свой рассказ Нюра.

– Вернулась. С тех пор здесь и живу.

Вадим обнял ее, улыбнулся, и они заснули.

Письмо Светлане

Помнишь, как–то , после наших первых двух бестолковых свиданий, когда ты всячески уворачивалась от секса, сама себя убеждая, что это все несерьезно, какая–то интрижка, и завтра я от тебя отстану, и ты останешься верна своему мужу, которого ты и тогда, и сейчас, конечно же, любишь, я остановил машину на обочине провинциальной дороги, на какой-то куче мусора, которую даже не заметил, и стал уговаривать тебя уехать вместе на выходные, на какое-то озеро, где мы будем целоваться отупляющими поцелуями, и ты сказала:

– Ну, смотри, что ты делаешь!? Ты делаешь мне предложение провести две прекрасные ночи и два прекрасных дня, стоя на куче мусора! Я вообще–то достойна чего–то большего! – и засмеялась.

– Значит, ты сказала: Да!

Я был дурак! Эти два дня я таскал тебя по разным тропинкам удивительного леса, я сидел с тобой у на берегах бухт этого удивительного озера, я гулял с тобой в роскошном ресторане этого коттеджного поселка, и уже полу замороженную, полусонную, насмерть уставшую приводил поздним вечером в наш номер, где ты мгновенно засыпала!

А я не мог спать и гладил только голую спину, тихо, стараясь не разбудить, целовал твою попку в сиреневых трусиках …

Какой же я был дурак! Нужно было вообще не выпускать тебя из номера, не выпускать из постели, и любить, и целовать, и целовать! …

… Я хочу найти эту кучу мусора, поставить на ней крохотную часовню твоего имени и приходить иногда туда, и молиться за твое благополучие. Правда, молиться я не умею

***

Дождь кончился. Дорога была мокрая и перед глазами бесконечно мелькали дворники, сметая брызги от встречных и обгоняющих машин, но пейзаж за окном был уже веселее.

Тоска у Вадима не то, чтобы улеглась, но как-то рассеялась, может быть, и разбавилась вчерашней ночью, все-таки это была, если не ночь любви – нет, конечно, но все-таки ночь с женщиной, и почти с нежностью к этой чужой Нюре, которая лежала у него на груди и слезы капали на него.…

Все яснее проступала бессмысленность этой поездки в никуда, и конечная цель этого побега также не определялась.

Но он упорно решил ехать, вперед уже не хотелось, но назад не хотелось еще больше.

Все, что он оставил позади, он уже знал, и перспективы в этом не было никакой.

… Маленькая цель, цель на каждый день, все-таки была. Это должен быть, какой-нибудь пригородный мотель, или недорогой отель в районном городке, ночевать же было где-то надо.

Придорожными целями были придорожные кафе, желательно не забегаловки, а что-нибудь симпатичное хотя бы внешне, и Вадим с удивлением обнаружил, что их стало довольно много. Там он или обедал, или пил кофе, и это неспешное сиденье за столиком скрашивало путь.

… До мотеля, который он нашел по навигатору, Вадим добрался часам к семи. В основном мотель был рассчитан на дальнобойщиков, и машина Вадима скромно притаилась среди огромных фур, на обширной площадке.

Конечно, было недорого. Дальнобойщики дорого не берут, и кафе при мотеле, в который он зашел поужинать, было тоже недорогое.

Столики в большом зале все были заняты, и лишь за одним в дальнем углу, сидел угрюмый мужчина лет пятидесяти и медленно пил единственную бутылку пива.

Несмотря на его неприветливый вид, Вадим решил присоединиться.

– Можно? – спросил он, подходя с двумя тарелками к столу.

Угрюмый окинул тяжелым взглядом зал, понял, что выхода у Вадима нет, и кивнул головой.

Вадим ел, угрюмый прихлебывал из стакана. Молчали.

Что бы все-таки разрядить обстановку, Вадим спросил:

– Куда едете?

– А тебе интересно?, – спросил Угрюмый.

– Нет, – честно ответил Вадим, – Просто, чтобы поговорить.