Последний день Славена. Том второй

– Да-да. И это, Парим, тоже спроси, – словно бы мимоходом давая подсказку, сказал жалтонес. – Обязательно спроси.

Он, в отличие от Бобрыни и Зарубы, кажется, немой ледяной разговор слышал и прекрасно понимал, и даже выделял его из шипения других змей, спрятавшихся в тёмноте, а, может быть, и их подсказки тоже слушал и принимал к действию.

Сам жалтонес отошёл в другой угол, где у него из грубых, неструганных досок было сооружено что-то вроде стола, похожего на неглубокое корыто, рассматривал в полумраке и нюхал содержимое многочисленных глиняных плошек, которые он без конца переставлял с одного места на другое. Запах, резкий и неприятно-щемящий, из этого угла доносился во все другие, и даже вытеснял из избушки обычный для таких лачуг запах печного дыма. Но создавалось впечатление, что плошки Рунальд переставляет не просто так, а подчиняясь тому, что он слышал из «разговора» змей с Парваном. По крайней мере, так показалось сотникам, которые переглянулись, взглядом подсказывая один другому необычность явления, хотя и тот и другой в душе подозревали, что жалтонес действует и делает что-то не по необходимости, а специально для них. Думалось даже, что Рунальд и пригласил их специально для того, чтобы показать своё таинственное умение. Но развеять свои сомнения и прийти к тому или иному выводу сотники не могли. Они даже мнениями обменяться не решались, чтобы не помешать змеиному допросу.

Одна из змей, та, что ближе других приблизила голову к лицу стрелецкого десятника, прерывисто, с пощёлкиванием зашипела. Руки жалтонеса, словно получив сигнал, заработали быстрее, он без сомнения, словно давно знал, что ему предстоит сделать, выбрал несколько плошек, сдвинул их в круг, и зашептал на непонятном языке одному ему ведомые слова-заклинания, а потом, несколько раз повторив, быстро начертил в воздухе двумя пальцами тоже одному ему ведомые знаки. И зловещий шёпот лива был во многом сродни змеиному шипению. Бобрыня всегда свободно общался с ливами, понимая их без проблем, и его при этом понимали точно так же, хотя некоторые слова в языках имели разное значение даже при одинаковом звучании, и теперь сотник готов был слово сковать, что жалтонес разговаривает на каком угодно, только не на своём родном языке. Заруба же вообще отличался письменной грамотностью, и знал множество языков разных народов Европы. Не случайно он сам выехал в качестве герольда и толмача к графу Оливье, когда тот пожелал переговорить с Бравлином. Не зря князь, переписываясь со многими сторонами, всегда держал сотника при себе, пользуясь его возможностями толмача. Но сейчас и сам Заруба не смог уловить ни одного знакомого слова.

Наконец Рунальд завершил своё колдовство. Быстро, словно очень торопился, перелил содержимое нескольких плошек в одну, из других плошек высыпал в жидкость какие-то порошки разного цвета, и эту одну плошку стремительно понёс к печи, чтобы влить в рот княжичу Гостомыслу.

– Придержите ему голову! – грозно потребовал.

Бобрыня поторопился, и выполнил приказание. Разжимать рот княжичу не пришлось, он и без того держал его приоткрытым, чтобы легче дышалось. И жалтонес вылил на язык Гостомыслу всего несколько капель какой-то густоватой вонючей жидкости. И отступил сразу после этого.

– Всё. Все выходите. Там ждите.

Сотники готовы были выполнить приказ беспрекословно, и одновременно обернулись к своему пленнику, чтобы поднять его и вывести вместе с собой. Но стрелецкий десятник уже не нуждался в чьей-то помощи. Он сидел всё в том же углу, всё так же с широко раскрытыми глазами, но глаза эти не шевелились, и руки бессильно упали на солому, а три змеи обвили бедного стрельца вокруг шеи, стремясь пробраться ему под одежду.

– Змеи его не трогали., – предупреждая естественный вопрос, сказал жалтонес, сразу оценив ситуацию. – Он умер от страха и перед ними, и перед вами, и ещё потому, что не знал, какой страх для него несёт больше неприятностей.

– И теперь некому сообщить князю, кто послал убийц к Гостомыслу… – сказал Заруба с лёгким укором, поскольку заранее предупреждал жалтонеса о необходимости доставить пленника на допрос живым.

– Он успел сказать другое, – Рунальд, казалось, совсем не чувствовал вины. – Он сказал, как можно спасти княжича. Он назвал яд. А сейчас он – добыча змей. Законная добыча. Они много работали, спрашивая его. И сегодня его не отдадут. Кто не верит, пусть попробует забрать. Я лично на это не решусь, и другому не посоветую.

– Они что, будут есть мертвого? – спросил Бобрыня.

– Они не едят мертвечину. Они будут забирать остатки тепла из его тела, чтобы самим согреться. Эти змеи любят тепло. Они из теплых краев родом.

– Ладно, – долго горевать сотник Заруба не стал. – У меня к тебе поручение от князя Бравлина, и от князя-воеводы Дражко.

– Выходите. Я скоро сам к вам выйду.

– Что с княжичем? – всё же спросил Бобрыня.

– Я же сказал, что сам выйду…

* * *

Дверь закрылась плотно. Так плотно, словно сотники боялись, что змеи выберутся вслед за ними за порог, и ещё кого-то постигнет участь стрелецкого десятника Парвана. Но за тем, как плотно закроется дверь, сам жалтонес следил особо. Он даже к двери вслед за ними подошёл, не стал дожидаться, когда кто-то неведомый, как перед этим, дверь закроет, и дверь подтолкнул, помогая руке Зарубы. Потом, по-собачьи повернув голову набок, прислушался к скрипу ступеней. Удовлетворившись услышанным, вернулся к своему корытообразному столу, взял в руки ту самую плошку, из которой поил княжича Гостомысла, долго нюхал остатки содержимого, и осторожно влил несколько капель в рот и себе. И довольно хихикнул:

– Вот теперь меня и хозарская стрела не возьмёт.

И только после этого поправил на себе одежды, приосанился, как это любят делать люди маленького роста, чтобы казаться солиднее, и вышел за порог на крыльцо.

Вои стояли перед избушкой полукругом, в центре два сотника. Ждали молча, что скажет жалтонес своим неприятным скрипучим голосом. И он сказал:

– Княжич к обеду не сможет ещё повести рать в сечу, но сможет сесть в седло и самостоятельно добраться до Старгорода. Если, конечно, в этом будет какая-то весомая необходимость. Однако, лучше дать ему отдохнуть ещё день. У меня есть травы, которые подкрепят его тело, и вернут ясность разуму. Я устрою его на печи, чтобы пропотел. Яд уйдет из тела вместе с потом. Но кого-то он убить все равно должен. Я послал этот яд к тому, кто велел отравить стрелу. Мне не дано пока знать, кто велел это сделать. Но вы это будете знать.

– Значит, мы узнаем, кто это был? – оживился Бобрыня, и потребовал уточнения. – Как мы сможем узнать.

– Этот человек умрет от укуса змеи. Не сегодня, потому что приказу нужно добраться до чужих земель. А он умеет только ползать, но не скакать на лошади. Как доберется, это случится. Узнаете уже дома.

– А что за яд это был? – спросил любопытный Телепень.

– Яд «черного волка»[4 - «Черный волк» – один из вариантов происхождения названия паука каракурта из семейства «черных вдов». Яд этого паука, если не принять противоядия, смертелен для человека и домашних животных.]. Есть такой паук в хозарской земле. Очень ядовитый. А теперь, заходи. Что там еще для меня?

И королевским жестом жалтонес пригласил в избушку сотника Зарубу, который рвался выполнить поручение Бравлина и князя-воеводы Дражко.

– Значит, все-таки хозары… – вслух подумал сотник Бобрыня…

Глава шестая

Вадимир, вообще и всегда большой любитель говорить красиво и с подробностями, согласно своей привычке, так же подробно рассказал обо всех событиях, произошедших в Славене в последнее время, и о мерах защиты, которые он перед отъездом обсудил с посадником Лебедяном и воеводой Первонегом. И о том, как Гостомысл добирался до Славена, тоже рассказал, что знал. О преследовании старшего брата варягами, и о том, как удалось от преследования уйти. Хотя обо всем этом, надо полагать, уже и воевода Военег давно поведал. Буривой и сам не мог воеводу не спросить. Опасная дорога, что выпала наследнику княжеского стола, даже больного отца должна интересовать. Тем более, больного серьезно. Но и Военег все знать не мог. И потому Буривой рассказ сына слушал с видимым вниманием. И о своей опасной встрече в дороге с дружиной воеводы Даляты, из которой он так благополучно выпутался, княжич рассказать, конечно, тоже не забыл. Но, в отличие от Велиборы, отец княжича за находчивость и ловкую изворотливость не похвалил, хотя и не поморщился, показывая свое отношение. То есть, вообще никак своего отношения к действиям младшего сына не показал. Просто такие поступки были вовсе не в его духе, как хорошо знал Вадимир. Отец бы сам, в своей привычной ярости, не умея вести тонкие разговоры, как предполагал Вадимир, предпочёл бы вступить в сечу и погибнуть, чтобы не пуститься на обман. И однажды, как рассказывали другие вои, подобный случай уже был, когда Буривой с единственной сотней атаковал трехтысячное войско свеев-викингов. Тогда свеи решили, что это только авангард словенской армии их атакует, и бежали. Вадимир бы на такой поступок не решился. Он повел себя иначе. Но при этом и Буривой прекрасно понимал, что Вадимир характером не в отца пошёл, и пользуется только теми человеческими качествами, которые дали ему боги для применения в жизни на земле. И иного с него спрашивать нельзя, как нельзя требовать, чтобы он вышел на бой против ведмедя с голым кулаком, как это отец делал. Но эти мысли, видимо, уже были заготовлены и отложены в голове князя в раздумьях последних дней, потому что в обычной обстановке он логически мыслить не умел и не желал, предпочитая действовать и говорить всегда спонтанно, под воздействием момента.

– Сколько варягов к Славену ушло? – вроде бы внешне почти вяло поинтересовался Буривой, хотя, если спрашивал, значит, имел интерес.

Хотя, может быть, и в самом деле спросил он вяло, потому что сил самому вершить дела, как было всегда раньше, у него уже не хватало, а то, что будут их вершить другие, и как они будут вершить, князя уже и не всегда сильно интересовало. Вместе с болью обычно подступала апатия, и не хотелось не только действовать, но даже, иногда, думать и беспокоиться. Хотелось только бездвижного спокойствия, при котором рана не беспокоит, и кровь в теле не горит. Но иногда Буривой это состояние перебарывал просто усилием воли, вспоминал, что он – князь и правитель, и с него спрос за все, что происходит.

– Больше трёх тысяч, – сообщил княжич.

– А ты, воевода, что по этому поводу думаешь? – с шумом и хрипом переведя горячее дыхание, попытавшись кашлянуть, но не сумев это сделать, спросил князь уже у воеводы Военега. Такой вопрос был уже признаком. Значит, делами ещё интересуется, хотя из-за того, что к скамье ранением прикован, и спрашивает совета. Раньше бы не совета спрашивал, а приказы рассыпал, как горох, с быстрым треском. И с чужим мнением считался бы привычно мало.

– Я недавно только воеводе Бровке говорил, что момент упускать нельзя, и в Бьярмии след спешно закрепляться… Первонег, думаю, город без нас удержит. А нам здесь время терять тоже нельзя. Когда еще варяги настолько здесь ослабнут! Бить их надо без раздумий. На то сил у нас определенно хватит…

– Хватит ли… – непривычно для себя вяло и без боевого задора переспросил Буривой.

Видимо, боль секундами подступала к телу и душе, терзала, а потом отступала. И даже в коротких словах не самого длинного разговора слышались перепады настроения князя.

– Хватит, княже… Только б ты…

– Без меня… Теперь уже, без меня… – сразу пресёк князь беспочвенные разговоры, и даже голову после этого высказывания бессильно опустил, и тяжёлое дыхание перевёл.

Буривой лучше других знал своё состояние, и не просил никакой поддержки со стороны. Он, всегда сильный, умел быть сильным во всём, и не хотел недомолвок. Как сильный человек, он и проигрывать умел, не теряя присутствия духа. И никаких утешений. Никаких лишних, необоснованных надежд. Есть только то, что есть! Можешь бороться – борись, не можешь – не тешь себя обманом, и уступи место другим, кто может. В этом был весь князь. Буривой уже смирился с мыслью, что подошло ему время уступить место тому, кто может. И он был готов к этому внутренне.

– Хватит сил, княже. У Астараты не больше трёх тысяч воев наберётся. И все разбросаны по дальним закуткам.

– И у нас столько же. И тоже разбросаны.

– Собрать не долго. Главное, тайно. Чтобы варяги подготовку не почувствовали. Ночью… Чтобы утром уже всем выступить, пока их разведчики следы ночного перехода не прочитали.

– А поведёт кто?

Воевода не думал долго, и сразу посмотрел на молодого княжича, взглядом указывая, кому предстоит вести полки.

Князь тоже долго не думал.

– Под твоим приглядом разве что… – сказал не слишком уверенно, будто сомневался в способностях младшего сына, но глаза Буривоя уже ожили, и появился в них былой огонёк. Не тот, конечно, неукротимый, не обжигающее противника пламя, но лишь отдалённо напоминающий прежний. Однако и это уже значило многое. – И всё ж, он мой сын. Не чей-то, а мой! И обязан…

Вадимир, понимая о чём речь, встал из-за стола, и шире расправил плечи… Рука непроизвольно легла на крыж меча…