Последний день Славена. Том второй

– Викинги с Руяна. Они только что вернулись из Ирландии[8 - В конце первого – в начале второго тысячелетия на острове Ирландия существовало королевство викингов, собравшее под свои знамена моряков и пиратов разных национальностей. Но правили королевством датские конунги. Именно викинги первыми распространили по Европе собак породы ирландский волкодав. До викингов этих собак вывозили единицами, и, большей частью, в Рим, где их использовали в гладиаторских боях.], и привезли оттуда собак для твоей охоты. Это подарок руян тебе, княже.

– Хорошо. После охоты мы их посмотрим. Как их обычно содержат?

– Эти собаки любят жить дома, рядом с хозяином. Они очень привязчивы к людям, и при этом не мешают им жить своей жизнью.

– Хорошо. Я горю желанием познакомиться с ними. Прикажи отправить их во Дворец Сокола. Но сегодняшняя охота все же планировалась с пардусами. Не зря же мы тащили их сюда. Они, кажется, уже предчувствуют предстоящую погоню. Идемте!

Князь встал и почти с прежним задором тряхнул гривой волос, и выглядел при этом, как царственный лев, вышедший на охоту. Ему даже дополнительно говорить ничего не потребовалось, потому что разговор князя со смотрителя слышали все сидящие рядом, а другие, кто далеко сидел, и без того поняли, что время выезда подошло, и охотники, громыхая скамьями, торопливо поднялись вслед за Годославом.

Выходил князь через ту же дверь, через которую входил. И опять вместе с ним вышли князь-воевода Дражко и князь Войномир, поскольку своих коней они оставили на попечение слуг у той же двери, где держали и княжеского скакуна. На время короткого застолья лошадей не рассёдлывали.

– Князь Додон не приглашал тебя в гости? – спросил Дражко Войномира, с неодобрением шевеля одним усом. Князь-воевода слышал множество прозвучавших приглашений, но он сидел по другую сторону Годослава, и не слышал тихого разговора между Войномиром и Додоном.

– Он, наверное, единственный из ближних бояр, кто не испытал желания со мной сегодня отобедать… – усмехнулся молодой правитель Руяна.

– Не слишком ли легко Додон смирился с тем, что его лишили должности, о которой он мечтал? – на ходу, не оборачиваясь, спросил Годослав. – Это не в его обычных привычках…

– Может быть, у него есть другие планы… – предположил Дражко. – Мне он обмолвился, что думает навестить ставку короля Карла Каролинга.

– Вот туда пусть и едет, – согласился Годослав. – Карл умеет понимать людей. Додона он раскусит быстро. Плохо только, что благодаря этому князю он составит плохое мнение обо мне и обо всем народе бодричей.

– Карл Каролинг достаточно знает и тебя, княже, и меня, чтобы составить мнение о бодричах и их князьях, – ответил Дражко. – Князь Додон оставит впечатление только о себе. Таких как он, может быть, и привечают в Византии, но при дворе Карла его примут плохо.

Лошади ждали князей сразу за невысоким, в две ступени крыльцом, затейливо украшенным резными балясинами и прорезными очельями и подзорами. Привычная красота резного дерева никого не задержала. Вдеть ногу в стремя и вскочить в седло – дело нескольких секунд. Лесной смотритель Вратко был уже здесь же, и каждому из князей протянул по рогатине[9 - Рогатина для охоты на кабана существенно отличалась от рогатины для охоты на медведя, так называемой коночи, имела более длинное древко, слегка укороченное, но широкое лезвие. Как правило, охотничье оружие, используемое в княжеской или же в царской охоте, имело великолепную отделку, и являлось произведением оружейного искусства, о чем говорят экспонаты Оружейной палаты Московского кремля.] – самое подходящее оружие при верховой охоте не свирепого вепря, хотя и не всегда необходимое. Пардусы чаще сами справляются со своей задачей, и людям остаётся только наблюдать за тем, как большие кошки обеспечивают их обеденный стол свининой. Но рогатины предстояло использовать потом. Каждый пардус обычно убивает одну свинью, и прекращает погоню. После этого в дело включаются всадники, догоняют других свиней, и убивают их ударами рогатины.

– Большая семья? – спросил Годослав смотрителя.

– Большая, княже… Самая большая из тех, что зимуют в нашем лесу в нынешнюю зиму… Секач с тремя свиньями, и девять подросших поросят. Поросята ростом уже с матерей.

– Добро, – Годослав довольно вскинул рогатину, словно уже сейчас готов был выставить её мощное острейшее лезвие впереди конской кольчужной попоны[10 - Охотничья кольчужная попона значительно отличалась от кольчужного вооружения боевого коня. Была более тяжёлой и длинной, чтобы защитить коня от столкновения с кабаньими клыками, и защищала не грудь и круп, а ноги и брюхо, поверху часто заменяясь попоной кожаной. Тяжесть здесь не имела существенного значения, потому что при охоте на кабана не требовалась долгая скачка и предельная быстрота коня, единственно, необходимо было жёсткое правление удилами, поэтому удила для такой охоты делались более жёсткими.]. – Поросята, надо думать, с весны уже хорошо повзрослели? И не только убегать умеют?

– Уже начинают выпускать клыки… И характером не обделены… Есть норов…

Семьи диких вепрей часто держатся вместе даже после того, как молодые секачи станут взрослыми, и начнут свирепо фыркать в сторону отца, хотя и не вступают с ним в схватку за первенство. Только через год, когда эти схватки начнутся, им придётся уходить, и создавать собственную семью, где верховодить будут уже они сами, и так же воспитывать клыками своих детей, как их воспитывал отец. Те, кто или характером слабоват, или по физическим возможностям за себя постоять не может, порой ещё на год остаётся под присмотром свиньи.

Лесному смотрителю рогатина по рангу не полагалась, и он легко вскочил на своего худого, но выносливого жеребца, не утяжелённого защитой, чтобы показывать князьям дорогу к мелколесью, следующему сразу за опушкой, где и должны развернуться основные события.

– Вперёд! – скомандовал Годослав, но поскакал вторым, уступив место ведущего смотрителю, который и должен расставлять охотников по местам.

На выезде из двора к княжеской троице присоединились другие охотники.

* * *

Охота всегда предполагает значительную роль личной удачи. Кому-то везет больше, кому-то меньше, кому-то совсем не везет. И обижаться на это глупо. И даже охота княжеская, которая значительно отличается от охоты обычной, и является именно княжеским праздником, а не чьим-то ещё. И ни для кого не было секретом, что лесной смотритель, хорошо знающий, где в настоящее время располагается семейство вепрей, расставляет охотников не на удачу, а строго в соответствии с их рангом. Так, чтобы загонщики, которым даны специальные указания, гнали свирепых диких свиней не куда-то, а непосредственно на самых знатных охотников. Более того, непосредственно на князя и его ближайшее окружение. Хотя дикие кабаны – животные такие, которые могут повести себя совершенно непредсказуемо. Они могут и убегать, но могут и на охотников бросаться. И могут бежать не туда, куда их гонят. Но все же предпочтительные места выгона определялись, как правило, удачно. И князю всегда отводилось самое вероятное место выхода семейства из леса – на окончании кабаньей тропы. Правда, место, определённое смотрителем для Годослава и сопровождающих его двух князей, сразу же не показалось слишком удобным. По крайней мере, оно было слегка тесноватым, потому что, прикрывалось с одной стороны лесом, из которого и должны были выгнать загонщики вепрей, а посредине это место пересекалось выходом заросшего кустами тёмного и сырого оврага, практически непроходимого для человека и уж тем более, непроходимого для всадника. Открытого пространства было слишком мало. Маневрировать даже при самом искусном управлении лошадью здесь было трудно, и даже всегда была возможность свалиться в овраг. Но выбор смотрителя обосновывался тем, что именно по днищу оврага секач и будет, может быть, выводить стадо из леса. Где нет прохода для пешего человека или верхового, там всегда продерутся через кусты свирепые кабаны.

После князя Годослава, там, на выделенном месте и оставшегося в окружении двух других князей, деливших с ним сегодня стол, были расставлены и остальные охотники. Основное преимущество князя заключалось в том, что он со своей четвёркой пардусов держал узкое пространство, в то время, как остальные четыре охотничьих кошки и два кота, вывезенные боярами, были растянуты по всей лесной опушке, и первоначально могли бы действовать только в одиночку, случись всему семейству вепрей выйти в каком-то другом месте. Пардус обычно удовлетворяется на охоте единственной добычей. Хуже бывает, когда несколько пардусов, а то и все, вцепляются в одного зверя, валят его, и считают, что для них охота окончена. Но при этом пардус не в состоянии и гнать кабана долго – значит, если стадо выйдет на участке, где есть только одна кошка или один кот, другие не прибегут в помощь тому, кому улыбнется удача. И те кабаны, что уйдут от стремительных охотничьих хищников, станут добычей охотников-людей, которые погонятся верхом, и поразят кабанов рогатинами. Произойти это может где-то среди кустов или деревьев. Тогда пропадёт вся красота зрелища, поскольку оно становится недоступной для тех, на кого кабан не вышел.

Но лесной смотритель в очередной раз доказал – он всегда знает, что делает. Вратко словно бы видел заранее тот путь, который выберет секач. Так и оказалось. Прозвучал большой берестяной рог, подающий команду загонщикам, и, первоначально неслышимые для охотников, они двинулись большой цепочкой через лес. Через четверть часа звуки трещоток стали слышны отчётливо всем, и эти звуки, понятно, сходились к одному месту, к тому самому, что занял князь Годослав с князем-воеводой Дражко, князем Войномиром, слугами около вьючной лошади, лесным смотрителем Вратко с помощниками, и четырьмя пешими охотничьими досмотрщиками, которые держали на цепях пардусов, уже готовых к атаке на любого зверя. Именно, на любого, потому что порой пардусов использовали даже против медведя, которого несколько кошек легко сбивали с ног, и просто уничтожали за короткое мгновение.

– Божан! – требовательно позвал Годослав, голосом показывая своё напряжённое ожидание. В таком же напряжении находились и досмотрщики.

– Отпускать? – спросил Божан, натягивая серебряную цепь на шее Гайяны.

– Подожди ещё… Котят выпустите…

Божан сделал знак, и слуги осторожно опустили на землю большие корзины с котятами Гайяны, которых матери пора уже было приучать к охоте. Неуклюжая охотничья молодежь быстро проявила самостоятельность, откинула крышки корзин, и, выбравшись наружу, заспешила к Божану, который по-прежнему крепко держал на цепи их мать.

– Вот и начало… – привлекая к себе общее внимание, громко сказал Войномир, радостно показывая рукой.

Молодой олень, проламывая кусты, вырывался из леса, страшась непонятных звуков, доселе не тревоживших его слух. Гайяна возбудилась сразу, рванулась и натянула цепь сильнее, стремясь сорваться за оленем в погоню, но Божан держал кошку цепко, воткнув в землю свою рогатину, и дважды перекинув цепь через древко. С такой привязи и зверь посильнее пардуса не сразу сорвётся.

А олень, на несколько мгновений остановившись и замерев, рассмотрел угрозу спереди, и сразу назад повернул, и ещё сохранённой прыти добавил. Непонятные звуки страшны, а множество людей страшнее стократ.

– Это не начало… – спокойно, как охотник более опытный, сказал князь-воевода. – По ту сторону оврага уже два оленя пробежало. Прямо вдоль леса… Охотников видят… На них сейчас внимания обращать не стоит…

– Мелкие. Молодняк. Хорошие олени ноне перевелись, – сказал лесной смотритель, то ли князю Годославу жалуясь, то ли просто себя и свою работу жалея. – Войн много… Дружины ходят, стреляют, пугают… А олень тишину любит, и в густые леса уходит… Дальше всё и дальше…

– Но к весне ты мне хорошего оленя отыщешь, – приказал Годослав. – Весной граф Оливье ко мне в гости пожалует. Попотчеваю его охотой…

– Готовьсь… – не ответив, воскликнул Вратко, заметив знак, что подал ему стоящий у края оврага помощник. – Идут… На нас идут…

Годослав, как и другие князья, натянул повод и покрепче сжал в руке древко рогатины, всматриваясь в единственное место, где кабаны могли бы выйти из оврага. И буквально через пару минут до слуха охотников донёсся треск ветвей – вепри стремились быстрее покинуть опасное место, и проламывались сквозь кусты, не считаясь с препятствиями.

Забеспокоилась и Гайяна. Как все кошки, она не стала перебирать лапами, только вытянула слегка горбатую спину, и изредка с силой передёргивала длинным хвостом. Досмотрщик Божан подтянул серебряную цепь короче, приготовившись отстегнуть её от украшенного серебряными трезубцами широкого и толстого ошейника. Точно так же поступили остальные досмотрщики. Крупный кот был особенно силён, и досмотрщику приходилось держать цепь двумя руками, а потом и вовсе в ошейник вцепиться. Но всё же этот кот и сорвался первым, едва из истока оврага выскочил, озираясь крупный секач. Но, как все дикие свиньи, секач был подслеповат, а опытный лесной смотритель Вратко выставил охотников под ветер. И секач, даже обладая великолепным нюхом, не учуял ближних охотников. А до дальних расстояние было слишком велико, чтобы секача обеспокоить. И он громко и визгливо хрюкнул, вызывая из оврага всё стадо. Всё стадо выйти ещё не успело, когда, опережая события, вместе с цепью, мешающей ему бежать, вырвался из рук досмотрщика малопослушный кот. Годослав хотел подать запоздалую команду, но досмотрщики и сами сообразили, что опаздывают, и почти одновременно отстегнули застёжки цепных поводков. Длинноногие стремительные кошки устремились к своей опасной добыче. Последней бежала Гайяна, но и при этом она дважды обернулась, чтобы проверить, следуют ли за ней котята. Котята бежали за матерью неуклюже, смешно, но старались не отстать, хотя это было не в их слабых силах. Да и были они ещё не в том возрасте, когда могли бы охотиться на взрослых вепрей.

Вратко требовательно глянул на князя. Годослав, понимая взгляд, как посыл, кивнул, и поднял на дыбы коня, чтобы с места взять в карьер, гикнул, и устремился вперёд вдоль края оврага. Князь-воевода с князем Войномиром почти одновременно последовали примеру Годослава, и погнали коней, игриво и грозно потрясая рогатинами. Задача стояла невыполнимая для конец – не отстать от пардусов. Это в принципе было для лошадей невозможно, но требовалось хотя бы не потерять их из вида.

Большой кот первым нагнал секача, готового уже повернуться, чтобы отбить атаку, но секач поворачивался, не останавливаясь, и потому короткие ноги не удержали тяжелое сильное тело, и кабан упал на бок как раз к тот момент, когда когтистые лапы сразу вспороли ему брюхо, а зубастая пасть сомкнулась на горле. Кот свое охотничье ремесло знал в совершенстве. И даже тянущаяся за ним серебряная цепь не помешала коту. В последний момент Гайана доказала, что не зря является любимицей князя Годослава. Она в несколько прыжков нагнала и обогнала других кошек, и тут же ударом сборку сбила с ног крупную свинью. Еще две кошки тоже нашли себе добычу, прыгнув на высокие горбатые спины молодых вепрей.

Две оставшиеся свиньи и семеро крупных подросших поросят продолжали бег в надежде на спасение. Но как лошади не могли догнать пардусов, так и кабаны не могли убежать от лошадей. Три князя быстро догнали их, и каждый нанес по точному удару рогатиной. Но преследовать остальных не стали, потому что оставшиеся кабаны бежали в сторону других охотников. Годослав сделал рукой знак, требуя остановки…

Глава девятая

Воевода Первонег все же открыл глаза уже вскоре, хотя вой Белоус и боялся, что ему придется сидеть рядом с воеводой до самого ясного утра. Боялся он не за себя, а за Первонега, который лежал без движений на снегу в морозную ночь Так и обморозиться легко, и вообще заболеть можно. Тем более, в возрасте воеводы. Но, пока воевода был без сознания, Белоус, посомневавшись, все же рискнул, и сбегал к воротам. Он надеялся, что полки варягов уже полностью прорвались в город, и у городских ворот снаружи оставались сейчас только убитые варяги из числа первых, что попали под обстрел стрельцов на стенах, и убитые лошади. Даже человеку, прошедшему через суровые испытания, а Белоус прошел через них, было откровенно страшно возвращаться туда, к воротам. Избежав случайно смерти при взятии ворот русами, очень не хотелось снова со своей смертью встретиться. Однако Белоус помнил еще слова своего отца, не знаменитого, но всеми уважаемого воя княжеской дружины, погибшего когда-то в бою с урманами. Отец растил сына без матери, рано умершей, и старался сделать из него воина и настоящего мужчину, и говорил сыну незадолго до своей смерти, что сама смерть не страшна, но человеку всегда бывает страшно ожидание смерти. И это ожидание может сделать из человека труса. И потому смерти всегда следует идти навстречу, не дожидаясь, когда она начнет сама тебя искать. Тогда, по крайней мере, умрешь без уродливо корежащего душу страха. Но, избежав однажды смерти, пройдя через испытания, начинаешь ощущать, что смерть сама боится к тебе приблизиться, и ты, наверное, находишься под покровительством вышний сил. И потому становишься отважнее. Чтобы вернуться к воротам, нужно было быть отважным человеком, потому что там вполне могла дожидаться Белоуса сама смерть. Можно было бы и не возвращаться, но тогда совсем замерзнут руки. Если сразу не догадался снять с убитого воя рукавицы, следует за ними вернуться, потому что утренний мороз бывает пострашнее ночного. И пусть руки были обильно смазаны слоем оберегающего от мороза и лечащего топленого барсучьего сала. Этого все равно было мало. И Белоус пошел. Бежать ему мешали подмороженные накануне ноги. Не сильно подмороженные, но все же мешающие передвигаться. Да еще сапоги на ногах были разными. Тот, который позаимствовал у убитого варяга, сначала показался только чуть-чуть великоватым. Сейчас же показался сильно большим и неудобным. Путь от ворот казался длинным, и Белоус думал, что далеко оттащил нелегкого воеводу. Оказалось, что не слишком и далеко. В морозном утреннем мареве он, казалось, даже различил людей там, где должны быть ворота. Что там за люди, Белоус понять не сумел, и потому вынужден был подойти поближе. И с короткой дистанции уже не только увидел женщин и детей, кое-как, наспех одетых, видимо, выскочивших из горящих домов, и со страхом стоящих на деревянных досках подъездной дороги вне города, и заглядывающих в ворота. И даже издали показалось, что из ворот идет жар. Но это, наверное, только казалось Белоусу, как казалось, что ноздри улавливают запах гари. Здесь, за стенами, пока сами стены не горят, гарь уловить трудно.

Женщин и детей было около полусотни. Они полностью перекрыли дорогу. Но возвращаться в город никто не посмел. Как решиться войти в пламя, даже если в этом пламени горит все, что накопил за жизнь? Так ведь легко и жизни лишиться. Да там и не только пламя, там еще и варяги носятся на конях, разнося огонь в разные части города.

Дома тех, кто стоял за стенами, должно быть, расположенные ближе к воротам, загорелись, похоже, первыми. А от них заполыхали и соседние, расположенные традиционно тесно друг с другом. Так в городах повелось, строить тесно, чтобы внутри городских стен поместилось как можно больше жителей. А пожар в деревянном городе всегда явление страшное, поскольку сухое дерево вспыхивает быстро, и пламя быстро перебирается от дома к дому.

Мужчин в толпе видно не было. Или они пытались драться с русами, или они пытались сделать невозможное и потушить пожар. Может быть, хотя бы часть своего имущества спасали. Но дым и зарево над городом уже было явственно видно, стоило отойти от стен на пять шагов. Небо еще не настолько посветлело, чтобы его не освещало пламя. И из самих распахнутых и уже сорванных ворот тянуло сильным жаром. Похоже, варяги подожгли и привратные башни. Значит, скоро пламя перекинется и на стены.

Чем-нибудь помочь кому-то из этой толпы женщин и детей Белоус не мог, хотя смотреть на них, в одночасье потерявших все, было больно и обидно. Словно бы и его вина в этом была. Но ему самому, по большому счету, сейчас тоже требовалась помощь. После упорного стремления к Славену, поле тяжелой попытки спасти город, и предупредить своих, Белоус был изнеможен и обессилен. Он свою попытку спасти этих женщин и детей, пусть и неудавшуюся, уже предпринял, даже сам чуть не погиб при этом, и большего сделать уже был не в состоянии.

Разговаривать с погорельцами Белоус не стал. Он только нашел сначала убитого воя-варяга с самыми подходящими лично для него сапогами, стянул их с его ног, и тут же переобулся. Потом подыскал и рукавицы потеплее. И только после этого на женщин обернулся. На него смотрели с явным осуждением. И Белоус понял, что осуждают его за то, что он раздевает мертвых. Пусть и врагов, пусть и виновников несчастья этих женщин, но мертвых. К этому же добавляется, наверное, и его внешний вид княжеского дружинника. По мнению женщин, дружинник должен был быть там, где враги, должен драться с ними, как, возможно, дерутся их мужья. Может быть, даже погибнуть, но там, в городе. И не станешь же объяснять этим женщина, что только пришел в город, когда началось нападение, и спасал воеводу, то ли раненого, то ли сильно оглоушенного, но не способного себя защитить. Всех варяги в городе в любом случае не побьют. Они обычно и цели такой себе не ставят. Кто-то наверняка вырвется. И немало вырвется с оружием или без оружия. И этих людей необходимо будет объединить, ими необходимо будет управлять. После того, как сгорит Славен, сами словене останутся, они никуда не исчезнут. Да и вообще не все словене живут только в одном городе Славене. И вообще не тот враг варяги, которые всех живых постараются уничтожить. Это не свеи, норманны или даны, которые, если победят, то угоняют оставшихся в живых на невольничьи рынки. Русы все же близкий народ-брат. Есть, конечно, и братьям что делить. Но не уничтожать же при этом друг друга. Сами словене, бывало, пару раз сжигали Русу. А Руса восстанавливалась. И Славен восстановится, – был уверен Белоус.