В глубине осени. Сборник рассказов

К столовой подходили строем. Чётко чеканили шаг – подъём ноги не ниже полста сантиметров. Останавливались. Потом по команде по одному забегали в столовую, на ходу сдёргивая береты, становились у длинных столов в ожидании, когда забежит вся рота.

Филумов как-то зазевался и забыл снять свой берет. Его остановил старшина первой статьи из другой роты, сорвал с него берет и хлопнул им по его стриженой голове. Было не столько больно, сколько обидно.

Затем следовала команда «сесть, приступить к приёму пищи!». Ближний к бачкам с едой курсант насыпал или наливал черпаком кашу или суп в алюминиевые миски, передавал соседу, тот дальше на другой край стола. На всё про всё – 15—20 минут. Закончив есть, так же по команде вставали, выбегали и строились. Рассусоливать некогда – за ними должны поесть другие роты. Ели в три смены. Курсантов больше полутора тысяч ртов. В казарму возвращались опять строем.

И опять взлёт-посадки и строевая муштра. Казалось, что этому не будет конца. Филумову постоянно хотелось спать. К тому же он растёр ногу жёстким высоким задником грубых ботинок. Рана загноилась и превратилась в большую гнойную шишку, а тут зарядка, строевая, постоянная беготня… От резкой перемены климата любая ссадина или царапина гноилась и не заживала.

Ближе к отбою на Филумова накатывала жестокая тоска. Он стоял на вечерней поверке на ненавистной «средней палубе», и от одной мысли, что впереди долгих три года и тысяча с лишком таких же беспросветных дней, невольные слёзы застилали глаза… но плакать нельзя. Нельзя показывать слабость. Ничего нельзя!

Отбой! Курсанты быстро разделись и легли в коечки. Филумов вскочил на второй ярус и затих. Кто-то ворочался. Металлические сетки кроватей издавали противный скрежет. Старшина мерно шагал в проходах между койками и время от времени грозным голосом повторял: «Скрип!» – это означало, что надо перестать ворочаться. Рота быстро затихала. Курсанты, вымотанные за день, резко проваливались в сон. Филумову снилась его Натэлла. Последние полгода они жили как муж и жена. За служебной суетой и беготнёй не было времени вспоминать её, но ночью, когда он засыпал, настойчиво звучал голос плоти, рождая желание, и яркие картины, и ощущения совокупления. Видения были настолько реальными, что он физически ощущал близость её тела. Он доходил во сне до высшей точки удовлетворения, и в казарме слышались его стоны, койка отчаянно скрипела, подпрыгивая в такт его конвульсивных толчков.

Как-то утром после подъёма старшина грозно глянул на него, отозвал в сторону и, несколько смущаясь, повелительным тоном выговорил:

«Ты бы, Филумов, прекратил эти свои безобразия!»

Филумов не сразу понял, о чём это он, и недоумённо спросил:

– Какие безобразия, товарищ старшина?

– Стонешь тут. Нехорошо. Смотри у меня. Дрочи, только тихо!»

Филумов покраснел, но объяснять ничего не стал. Старшина всё равно бы не поверил, что всё это происходит во сне и Филумов не может себя контролировать.

Днём было не до сексуальных воспоминаний. Готовились к присяге. Учили текст. Гладили парадную форму, драили пряжки медных ремней, доводили до блеска ботинки, тщательно чистили автоматы. Отрабатывали торжественное похождение строем с песней. Пели на мотив «Прощания славянки»: «Наша третья учебная рота, наша дружная флотская семья». Насчёт «дружной семьи» верилось с трудом – слишком не похожи были отношения в учебке на семейные.

Через восемь с половиной месяцев учёба закончится. Их снова ждёт Севастополь, корабли и базы Черноморского флота – служба, одним словом.

Военно-юридическое отступление

Требования уставов слабо напоминают человеческие отношения. Военнослужащий обязан выполнить любой приказ командира, каким бы нелепым или глупым он ни был. Возражения и обсуждения не допускаются – сначала необходимо выполнить, а потом уж… что обсуждать! Отказ от выполнения приказа – воинское преступление. До присяги ты ещё можешь отказаться выполнить приказ – по закону ты ещё не военнослужащий, но тогда к тебе можно применить статью УК, как к военнообязанному гражданину, уклоняющемуся от воинской службы. Неизвестно, что хуже!

Мелкие нарушения дисциплины наказываются замечаниями, предупреждениями, объявлением дополнительных нарядов вне очереди, к ним относятся: нарушения формы одежды и внешнего вида, опоздания в строй и на занятия, нарушения поведения в строю и распорядка дня и так далее. Более серьёзные нарушения (употребление алкоголя, драки, самовольное оставление воинской части, мелкие хищения, систематическое грубое нарушение воинской дисциплины) наказываются арестом с содержанием на гауптвахте. Количество нарядов вне очереди и суток ареста определяются в зависимости от звания и должности начальника, объявляющего взыскание. Тяжкие преступления (убийства, изнасилования, побои и тяжкие телесные повреждения, отказ от выполнения приказа в ходе проведения военных или учебных действий, хищения в крупных и особо крупных размерах и т. д.) расследуются органами военной прокуратуры и рассматриваются военным судом с последующим вынесением приговора.

Присяга

В этот день на торжественное принятие присяги родственников пускали в часть. Курсантов отпускали в увольнение на три часа. К Филумову должны были приехать родители. Они отдыхали неподалёку от Одессы, подгадав свой отпуск так, чтобы к этому времени приехать в Николаев. За неделю до присяги Филумов получил письмо от Натэллы – она тоже захотела в этот день прилететь к нему. Получалась полная ерунда: родители с Натэллой приедут одновременно, а у него всего три часа на всё про всё, и значит, побыть ему наедине с любимой не придётся. Не скажешь ведь отцу с матерью: «Вы тут подождите, а мы пойдём займёмся любовью». До обидного глупо получалось, а ему так нужны были её нежность и тепло. Теперь когда ещё придётся встретиться!

«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь: быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников, – стоя навытяжку с «калашом» в руках, Филумов перед строем читал текст присяги, а сам краем глаза выискивал Натэллу в толпе приехавших родственников. —Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся», – он развернулся, встал на колено и поцеловал край алого знамени.

Волга

«Соломон рече: трие ми суть невозможни уразумети,

и четвертаго не вем: следа орла, паряща по воздуху,

и пути змия, ползуща по камени, и стези корабля,

пловуща по морю, и путий мужа в юности его».

Ветхий завет. Притчи Соломоновы. Глава 30, 18—19

Если начинать, то с начала. Только знать бы, где оно. У каждого человека была когда-то первая встреча со словами и понятиями. Во всяком случае, слово «Волга» Димка Филумов услышал ещё в раннем детстве, ничего не зная о нём, но уже смутно представляя нечто широкое, долгое, огромное.

Мавзолей

Он впервые увидел Волгу ещё мальчиком. Они с отцом поехали в гости к бабушке Вере в город Волжский. Долго добирались. На поезде. Сначала из Вильнюса в Москву. В столицу приехали утром – до вечера можно побродить по городу. Куда ещё направиться проезжим провинциалам в Москве? Конечно, на Красную площадь! Десятилетнему парнишке всё интересно: Белорусский вокзал, метро, широкие проспекты, высоченные домины. Димка по-птичьи задирал голову, чтобы рассмотреть крыши и башни, глядел широко раскрытыми глазами в глубокое московское небо. Всё в этой поразительной Москве после маленького уютного Вильнюса казалось куда как значительнее. Что и говорить! Одно мороженное чего стоит – такого вкусного Димка нигде не едал. Он уже съел их штук шесть или семь, когда они с отцом подходили к музею революции, больше похожему на резной ларец, чем на здание. Красная площадь со всех сторон была оцеплена рядами металлических ограждений и милиционерами, стоящими друг от друга метров в двадцати. Длинная людская гусеница за музеем ползла в мавзолей вождя. Отец с тоской посмотрел на её хвост, теряющийся за поворотом в Александровском саду. Было около часу дня, и Алексей Иванович (так звали Димкиного папу) понимал, что никакой возможности попасть в мавзолей сегодня у них нет. Очередь надо было занимать с раннего утра.

Они подошли к ограждению. Молоденький милиционер стоял на своём посту и явно скучал.

– Эх, и в этот раз не судьба Ленина посмотреть! – вслух сокрушённо протянул отец, обращаясь то ли к Димке, то ли к милиционеру.

– А что, не видели? – спросил сержант.

– Нет, всё как-то не удавалось. В Москве всё больше проездом. Я-то сегодня не успею, скоро на вокзал – в Волгоград к тёще едем – хотел пацану показать, – и он кивнул на сына.

Димка внимательно слушал разговор взрослых.

– Слушай, сержант, никак нельзя мальцу проскочить? – со слабой надеждой в голосе ласково попытал отец.

– Не положено… строго у нас с этим, – неуверенно проговорил страж порядка и стал оглядываться в разные стороны. Затем, решившись, вполголоса скомандовал Димке: – Ты, вот что, парень, пролезай через ограду и беги к очереди. Там к кому-нибудь пристроишься. Только мигом!

Мальчик немедленно юркнул между железными прутьями и стремглав понесся через всю площадь к кубикам мавзолея. Бежал он быстро и вскоре достиг людской шеренги, прижался к какому-то одинокому мужчине и взял его за руку. Тот спокойно посмотрел на незнакомого пацана:

– А ты откуда такой шустрый? Наверное, не в первый раз?

Димка промямлил что-то неопределённое, не желая выдавать доброго дядю-милиционера.

Очередь продвигалась нешибко, и через полчаса он уже стоял перед чёрным квадратом входа в полированную гранитную пирамиду, шевелил губами, читал пять магических букв и разглядывал двух застывших оловянных караульных – солдаты, не мигая, вглядывались друг в друга. Мавзолей медленно заглатывал людей. Никто не улыбался, и Димка тоже присмирел, ожидая увидеть нечто поразительное. Сделав поворот, они стали спускаться по ступеням под землю. Слышалась негромкая траурная музыка. Наконец показался небольшой, неярко освещённый зал и слева обложенный венками из живых цветов и бронзовыми недвижными знамёнами Он – всемирный дедушка и вождь рабочих людей всего земного шара, имя которого Димка слышал почти каждый день в школе, а особенно по праздникам. Он ожидал, что увидит могучего богатыря с огромной головой и большущими руками, иначе было не понятно, как бы мог этот маленький человек управлять, будучи уже мёртвым, всеми живыми людьми и странами. Но на деле оказалось – вождь вовсе не похож на богатыря, а такой же, как все, только очень бледный. Огибая гроб, Димка заметил, что тело со всех сторон закрыто прозрачными стеклянными стенками, назначение которых мальчику было неизвестно.

«Наверное, ему туда качают какой-то особенно чистый и холодный воздух, чтобы тело не пропало и мухи на него не садились. Живому-то муха нипочём, а покойник от них может сильно пострадать».

Рассуждая таким образом, Димка пристально вглядывался в мёртвое лицо гения революции, вернее в две носовые дырочки, некогда прокачивавшие сквозь себя прогорклый, дымный кремлёвский воздух. Да ещё рассматривал белые восковые кисти рук: левая ладонь, раскрытая, лежит вдоль тела, а правая – почему-то сжата в кулак.

«Что у него там? Ты чего прячешь, дедушка? Наверное, октябрёнский значок, а может быть, изумрудное стёклышко или ириску “Кис-кис”?» Димке захотелось подойти и разжать ленинский кулак, но сделать этого он не мог. Да если бы и смог, то был бы разочарован: в зажатом кулаке гения революции – пустота.

Сжатый кулак объяснялся просто.

В тот час, когда вождя вот-вот должен был разбить паралич, Ильич вновь вспомнил о возмутительном поведении Кобы, о чём пожаловалась супругу Надежда Константиновна. Он хотел было разразиться гневной речью и написать в ЦК, но вместо пламенных, разящих фраз у него, к удивлению его самого и близкого круга, изо рта вырвалось нечто нечленораздельное, животное, отчего он ещё сильнее распалился в бессильной злобе. Тогда он перешёл на язык мимики и жестов, а именно: постарался пальцами правой руки свернуть крепкий шиш, и ткнуть его в воображаемое рябое лицо ненавистного Кобы, в его рысьи коварные зенки, но успел лишь сжать кулак. В следующее мгновение кровоток его левой сонной артерии был перекрыт силами более могущественными, чем партия большевиков, и вся правая сторона тела гения отключилась от классовой борьбы за победу мировой революции.

Врачи, окружавшие больного, приняли сжатый кулак Ильича на свой счёт и испугались. Они и так, конечно, находились в постоянном страхе, но тут струхнули ещё больше. Но Бухарин их успокоил: как идеолог партии, он объяснил, что Ленин грозил не им, а эксплуататорам и буржуям всего мира, а также внутренним врагам революции, вероятно, намекая на Троцкого.

Мальчик ничего про это не знал, как не знал и Филумов-старший, не знали часовые и молоденький милиционер, да чего уж, не знали и члены партии, а те, кто что-либо знал, покинули этот бренный мир и в основном не по своей воле.

Выйдя из мавзолея на залитую летним солнцем аллею, уставленную новогодними ёлками и бюстами покойных вождей пожиже, Димка остановился перед головой, торчащей на высоком гранитном постаменте. Солнечные лучи золотили лоб, щёки, усы. Бронзовые, они лоснились, словно исходили жёлтым жиром.

«С-Т-А-Л-И-Н», – прочитал мальчик выбитые на граните золотые буквы, и ничего не пошевелилось в его маленьком сердце.

Дорога к Вере