Плохие сны

Плохие сны
Сергей Носачев

Краев одинок. Ему обрыдла действительность. Мир кажется жестоким и злым, и он пытается укрыться от него; хочется отправиться жить в сон, где все так, как хочется, как могло быть…

Рассказ из сборника "Окрошка. Жизнеописание одного кота".

Содержит нецензурную брань.

Сергей Носачев

Плохие сны

Ярое солнце стёрло улицу. Краев ехал по наитию, ориентируясь разве что на верхние этажи высоток. Всё остальное – окна, асфальт, знаки и мачты светофоров, всё – с готовностью отражало и даже усиливало солнечный свет. Краев в очередной раз подумал, что стоит затонировать лобовое стекло.

Он ехал медленно, и только это спасло идиотку, решившую перебежать дорогу. Краев едва успел оттормозиться. Он открыл окно и обматерил девушку. На секунду адреналин схлынул и стало легче, но тут же усугубилось – к злости и адреналиновому тремору добавились стыд, неловкость. Краев сделал глубокий вдох, закрыл окно и покатил дальше.

Ровное синее небо смотрело высокомерно. Захотелось остановить машину, выскочить на дорогу и швырнуть в него камень. Краев представил, что удалось добросить и рассадить чертов купол, эту расфуфыренную фальшивку: все вокруг засыпали лазурные осколки, а вместо неба осталось Ничто, манящее своим черным безмолвием и спокойствием. Краев тряхнул головой, сфокусировался на ехавшей впереди машине. Он слишком быстро ее нагонял и подприжал тормоз, по привычке и нехотя, и даже пожурил себя.

Этим утром Краев возненавидел реальность. Не за сам факт ее несовершенства, а за сны. Раньше он не позволял себе подолгу торчать в постели. Воспитание отца-офицера, закрепленное на «срочке»: проснулся – значит проснулся. Открыл глаза, тут же встал, пока мозг не успел очухаться и разныться про «еще пять минут». Краеву очень нравилась в себе эта его непоколебимость, потому что была чуть ли не единственной чертой, в которой он проявлял твердость характера. Но сегодня вылетев из кровати при первых нотах рингтона, он отключил будильник, плюхнулся обратно в постель и зарылся под одеяло. Он унял сбившееся дыхание, стараясь расслабиться и не дать адреналину развеять остатки сна. Там, там было все – Дашка и маленькая белокурая Катя в смешном комбинезоне. Она пахла детским шампунем, бабл-гам. Краев потянул носом – медленно и глубоко, – и уцепился за него. Запах становился все ярче, и Краеву удалось пробраться в едва не схлопнувшийся мирок.

Спустя два часа он проснулся снова – тяжело и в сумбуре. В памяти не осталось ничего – воспоминания о воспоминаниях первого пробуждения. Четверть часа он ворочался в постели, капризно требуя от сознания, одеяла и подушек вернуть его обратно. Когда не вышло раздраженный и хмурый, он поплелся в ванную, раздраженно и хмуро шлепая босыми ногами по разогретому солнцем ламинату. Воздух в гостиной был спертый и теплый, как остывший чай, и его неприятно было вдыхать. «Надо уже, в конце концов, повесить шторы», – привычно подумал Краев и щёлкнул выключателем. Свет в ванной загорелся, но Краев застыл, в смятении уставившись на выключатель. Постепенно глаза потеряли фокус и пристальный взгляд размылся. Через минуту утренний моцион продолжился. Краев следовал привычному ритуалу, но все – от чистки зубов до жевания бекона ощущалось иначе, как будто он делал это впервые.

Чем отличается реальность ото сна? Освоенной и потому прозрачной логикой? Но что, если сон логичный? Вся разница в боли: не зря же кто-то придумал всю эту тему со щипанием себя. Боль – единственное доказательство, что живешь. Жизнь – то еще дерьмо, полная страданий, трагедий, без ясной цели и смысла. Люди не кончают с собой только из-за крупиц счастья, «гедонистических ништяков», – вкусной еды, секса, редких мгновений безумия, когда кажется, что конца нет, смерти нет. «Ну, и чувства ответственности, конечно» – подумал Краев. Страх «перестать быть»? – не считается. Он легко отступит, стоит забрать «ништяки» и надежду на них. Тут же любой выйдет в окно.

Кто спит, тот видит только сны… Ублюдочный сноб, придумавший это, наверняка напялил на себя все свое высокомерие и надменность, когда впервые произнес это вслух. Ну, конечно, за снами можно же не успеть как следует помучиться, то есть «почувствовать себя живым». Или что? Пока ты спишь, мир наполняется болью и страданиями! Вставай скорей! Плесни туда доброты! Только вот всё дерьмо происходит именно от того, что кто-то с недюжинным усердием за что-то борется.

Краев ощутил, как где-то внутри него щёлкнул невидимый выключатель и мир… Да ничего не изменилось в мире, он остался прежним. Но после сна – да, блин! после одного чертового сна – он больше не хочет и не может считать все это реальностью, только декорацией. Даже из камней домов словно пропала жизнь. Не «жизнь», а некая «настоящесть». Что уж говорить о людях. Они теперь были не больше, чем персонажи фильма, у которых ампутировали воспоминания об их сути. И они никак не могут закончить играть свои роли, стереть макияж, переодеться и стать самими собой. Потому что не знают других себя; пустышки. Но во всем этом многообразии бездушья сильнее всего раздражало именно небо.

Солнце щедро поливало на город, оживляя улицы. Людей не стало больше, даже наоборот поубавилось – карантин же. Но каждый стал на толику бодрее и улыбчивее и стал как будто больше, и десятки тысяч этих капель образовали океан. Разгул погоды, взбудораживший город, Краевым ощущался иначе – дискомфортом в районе солнечного сплетения или скоплением газов, которые никак не получалось отрыгнуть.

Краев видел, с какой легкостью весенний водоворот затягивал всех вокруг; и каждый был только рад. Ничего странного, собственно. Может и ему перестать усложнять, вступить в ряды беспечно улыбающихся? От этой мысли Краев вздрогнул. Он опустил козырек, спрятав с глаз долой верхнюю половину мира, раскидал заманчивые образы, отыскал в подсознании самый темный угол и зарылся в ворохе подвявших воспоминаний. Сердце до приятного привычно сдавила скорбь. Стало спокойнее. Водоворот весны расступился перед ним, как перед библейским Елисеем, уважая право на хмурую отчужденность.

Краев остановился первым на светофоре и вглядывался в паркинг через дорогу. Площадка была забита. Шансов найти свободное место было не много. Этого не изменил ни карантин, ни нежелание считаться с реальностью. Краев вздохнул. Загорелся зеленый.

Попетляв между рядами он, наконец, нашел свободную нишу и втиснул туда свое авто. Заглушил двигатель. Откинулся на сидении. Несколько минут прохлады, тишины и бездвижья. Парковки Краев любил. Здесь жизнь вставала на паузу, отдыхала. Тихая гавань, где после одной толкотни можно набраться сил перед другой. Оазис. Он мог сидеть так часами, может даже дни напролет. Но нужно было идти – он и без того порядочно опоздал.

Едва он открыл дверь, жара горячей липкой ладонью провела по лицу, и Краев невольно заторопился.

Вот, опять началось. Искусственные обстоятельства подгоняют, крепче втягивая в иллюзию, пока окончательно не увязнешь в ее болоте. Чем не обычная компьютерная бродилка? Череда алгоритмов сооружает и ставит перед тобой новые и новые нелепые проблемы, задачи; и ты тратишь все свои силы на пустое и бессмысленное, упуская нечто исконное, незыблемое, нечто единственное важное. И вот наступает момент, когда уже не верится, что можно закончить игру; нажать кнопку и выйти становится непосильной задачей.

Не хотелось бежать и суетиться. Не хотелось расшаркиваться и оправдываться за опоздание, клепать пустые отчёты, справки, записки, распоряжения, табели, пресс-релизы… слушать колкие замечания на свой счет. Бессмысленность и несложность слишком легко занимали сознание.

На проходной Краев натянул маску, бросил рюкзак на ленту сканера и хотел было пройти, но охранник, тоже в маске, не пропустил, кивнув за плечо Краева. Там, перед аркой металлодетектора, стояла женщина в белом комбинезоне и кондитерской шапочке, в медицинской маске и перчатках; в руках она как пистолет держала бутылку с пульвелизатором. Краев не сразу сообразил.

– Руки, – подсказала она.

Краев вытянул руки. Девушка замерила температуру инфракрасным термометром и пшыкнула на ладони вонючим антисептиком. Можно было идти.

«Новое слово в борьбе против вирусов. Человек с баллоном спирта».

Краев отер руки о штаны, взял с ленты рюкзак и раздраженно протиснулся через воротца с вертушкой.

В лифте Краев постарался вернуться в ощущение неверия, ирреальности реальности, но от ладоней едко пахло антисептиком, а маска не давала нормально дышать.

Диваны в лифтовом холле были обернуты желтой лентой. Все двери были распахнуты. Сидеть в холлах и трогать двери руками – опасно! Можно заразиться. А вот вдесятером восемь часов стучать по клавиатурам в комнате без окон и вентиляции – это ерунда. От мысли, что впереди пять дней, которые снова надо будет переживать, торопя вечера и выходные, Краев сник. Тут же воображение подогнало заплывшие рожи Трех Поросят, а следом – их голоса; сердце задергалось в неритмичных конвульсиях. Краев прикрыл глаза, сосредоточился на дыхании, унимая нервы.

«Дашка и Катя, белокурая кудрявая Катя с красными щеками…»

Работу он терпеть не мог. По большей части именно из-за Трех Поросят. Но сегодня почему-то было хуже обычного.

В оупенспейсе шло собрание. Вся редакция сидела в центре комнаты вокруг низкого декоративного столика. Краев виновато улыбнулся Младшему Свину и забрался в свой угол.

– О! Миша! – со смазанной интонацией воскликнул Младший.

Младший раздражал Краева больше остальных. Обычно, не нравится в человеке что-то одно, а дальше ты натягиваешь сову на глобус; но тут – глобус пылился в уголке, а сова мирно спала. Младший носил свободные цветастые цыганские рубашки с вычурными безвкусными узорами, которые легко могли вызвать эпилептический припадок, упорно втискивал свои телеса в обтягивающие джинсы; влажным взглядом слюнявил каждую юбку – чем моложе, тем лучше, и с детским энтузиазмом декламировал анекдоты про крайнюю плоть.

«На „к“ начинается, на „с“ кончается. Одиннадцать букв. Не коронавирус!»

К тому же он был глубоко и непоправимо некомпетентен.

– Так что сейчас-то делаем? – спросил Федя.

– Ничего. Собираем вещ и по домам, – скомандовал Средний и деловито пошевелил усами. Загремели стулья. Все торопливо разбежались по своим местам, застучали ящиками, зашелестели бумагой.

– Но! Не расслабляемся! – взвизгнул Средний. – Это не значит, что все сядут по домам и будут получать деньги за ничегонеделанье.

Никто всерьёз не обратил внимания на эти слова.

– Покурим? – Федя ткнул Краева в бок. – Торопиться всё равно уже некуда.

Краев кивнул.

Курилка была в другом конце здания, за лифтами, на пожарной лестнице, откуда только-только пришел Краев. Снова – длинный коридор с дверьми нараспашку, холл, как паутиной затянутый и расчерченный желтыми лентами.

Они дошли до курилки. Отполированный хром перил сиял в косых солнечных лучах, слепил.

– Ты сегодня чёт не разговорчивый, – Федя с интересом смотрел на Краева.

– Я? Да. Чёрт, – Краев растёр лицо. – Спал плохо.

– Ясно, – Федя закурил. – А ты?

– Не хочу, – пожал плечами Краев. – Что было-то?

– Главный сказал: всех по домам. Удалёнка.

– Эм. И как мы снимать на удалёнке будем? – усмехнулся Краев.

– Никак. По сути – бессрочный оплачиваемый отпуск. Пока.