Барракуда

– Ну, что ж… . Очнулась я и стала делать то, что делала всегда. Накормила детей, одела, отвела Катю в садик, и пошли с Валерой в школу. У меня в тот день второй и третий урок были в первой смене. Пришла к директору, рассказала о смерти мамы, отгулы попросила, хотя, если честно признаться, совершенно не представляла, что надо делать. Директриса наша, Тамара Васильевна, помогла тогда, хотя я её ни о чём не просила. Вообще-то, очень интересная, я бы даже сказала, в каком-то смысле поучительная судьба у неё. Для всех женщин поучительная. Я об этом чуть попозже расскажу. Так вот. Для неё никаких неразрешимых проблем не существует вообще. Иной теряется в каких-то затруднительных обстоятельствах, руки опускает, в депрессию впадает, а для неё затруднительных обстоятельств нет вообще, сразу и план действий готов, и к работе приступает. Такой вот какой-то особенный склад ума. Она тут же позвонила в похоронную контору, договорилась сразу по всем вопросам, на перемене собрала с учителей деньги на похороны и поминки, выписала помощь из школьного фонда, договорилась с ближайшим кафе о поминках. За полтора часа все вопросы решила. Я бы, наверное, и за неделю не смогла всё сделать. В общем, как гора с плеч. Побежала в полицию. Надо же было толком узнать, за что мужа арестовали. Прихожу, следователя нашла, который делом Вити занимался. Следователь сказал, что Витя уже во всём признался. Вроде бы преступник с сообщниками напал на Витю в перелеске, чтобы ограбить, а муж, обороняясь, убил его. И нож в руках у него нашли. У трупа, то есть. Получается, что пока я была без сознания, Витя с моими насильниками дрался, и случайно убил одного. В общем, превышение необходимой обороны. До трёх лет лишения свободы. Для меня и неделя его отсутствия много, а уж три года показались целой вечностью. Расплакалась, а следователь меня успокаивает, мол, что вы заранее слёзы льёте. Здесь, как суд решит, может и вообще условный срок дадут. Хотела тут же рассказать, что Витя с ними начал драться из-за того, что они меня изнасиловали. Думала, как только узнают правду, сразу отпустят. Ну, сами подумайте! Как не отпустить? Он ведь герой, а не преступник! Он же за мою честь жизнью готов был пожертвовать! И за это его в тюрьму? Не знаю, чего в моём желании тогда было больше, любви или наивности. Не знаю. Очень хотела признаться, но что-то остановило. Предчувствие какое-то. Потом оказалось, что правильно сделала. Проконсультировалась со знакомым адвокатом, так он мне сказал, что, несмотря на наличие любых смягчающих обстоятельств, сам факт убийства не останется безнаказанным, и с вероятностью в 99% Витю посадят. На значительно меньший срок, чем обычных убийц, но всё равно посадят. Какой же смысл тогда ко всем бедам прибавлять и свой позор? Тем более насильник уже наказан. И я решила молчать. Из полиции пошла в школу. Не знаю, почему, но идти домой не могла. Прихожу, а в учительской переполох. Говорят, что у директрисы сына убили, и убийцу уже арестовали. Чуть в обморок не грохнулась. Не передать, что я тогда почувствовала. У меня голова едва не взорвалась. Не от мыслей каких-то, а от ужаса. От какого-то бездонного и нескончаемого ужаса. А мыслей не было. Никаких! Какие тут мысли? Ужас и паника. Хорошо ещё, что директриса в морг уехала. Если бы встретились, наверное, с ума сошла бы. Как только это услышала, пулей из школы. Как последняя трусиха сбежала. Куда глаза глядят, только бы с ней не встречаться. Выскочила из школы и помчалась по улице. Бежала, пока силы были. Прохожие шарахаются. Квартала три, наверное, отмахала. Остановилась, когда силы кончились. Отдышалась, начала потихоньку в себя приходить, и способность думать стала возвращаться. Удивилась, помню, своей неадекватной реакции. Никак не могла понять, что со мной произошло. Ну, помчалась сломя голову непонятно куда и непонятно зачем, и что? От встречи с директрисой убегала? Так от неё в любом случае никуда не денешься. От позора? Да и от него тоже. Если, конечно, в том, что сделал Витя можно найти какой-то позор. В общем, одумалась, и решила, что надо с ней немедленно встретиться, потому что не представляла, как мы сможем дальше работать в одной школе, как будем друг другу в глаза смотреть. Да и не одни мы с ней – люди ведь кругом. Их-то мнение тоже надо учитывать. Им-то тоже надо как-то всё объяснить. Поэтому прежде, чем возвращаться, надо встретиться вне территории школы и обо всём поговорить. Решила рассказать ей всю правду, потому что в любом другом случае мне придётся увольняться. Я прекрасно понимала, сколько неприятностей она мне может устроить. А за что? За то, что её сын-наркоман изнасиловал меня и хотел убить мужа? Или за то, что моя мама от всего этого умерла? Мне-то чего стесняться и бояться? Это ей надо стесняться и бояться, а не мне. Решила, что пойду на всё, чтобы сохранить наше доброе имя. Это ведь не только моя репутация, это ещё и потеря работы. А жить дальше как? Муж – в тюрьме, я – без работы. Детей-то кто кормить будет? Они в чём виноваты? Слезами-то их, да оправданиями не накормишь. И такая у меня родилась злость, словами не передать. И на сына её, и на неё саму, да и на весь белый свет вообще. Все вдруг врагами стали, – с нескрываемой внутренней злостью произнесла Ольга. От слов этих Мария Ивановна вздрогнула и напряжённо уставилась на Ольгу, которая после короткой паузы продолжила:

– Добралась до морга и остановилась. Решила подождать, когда выйдет. Была почему-то уверена, что она ещё там и не ошиблась. Минут через пять выходит женщина. По одежде вроде бы директриса, а по облику вроде и нет. У всех начальников есть что-то общее, что-то выделяющее их из общей массы людей. Осанка, походка, взгляд. Ну, да всё. Сами знаете. А тут… Выходит сгорбленная пожилая женщина с опущенной головой и идёт, опустив взгляд в землю. Если бы не наткнулась на меня, так бы и прошла мимо, не заметила. Наткнулась, подняла голову, посмотрела на меня и говорит: «Прости меня Оля, дуру безмозглую. Всё карьера, да карьера. Вот и результат!». Не сказала даже, а прошептала, и пошла дальше. Я от недоумения оторопела. Уж что-что, а такого услышать никак не ожидала. Всё предполагала, ко всему была готова: и к угрозам, и к обвинениям, но только не к этому. И я её поняла. Поняла, что она имела в виду. Она и с мужем развелась только из-за этого. Всё время пропадала на работе. А какому мужику это понравиться? Терпел, терпел, да и ушёл. Мать у неё тогда ещё жива была, так она на неё заботу о сыне взвалила, а сама всё на работе, да на работе. Я же, как только пришла в школу, хорошо помню, что и приходила раньше всех, и уходила последняя. Сначала удивлялась, а потом привыкла. А как мама её умерла, пока сын в садик ходил, няньку наняла, а потом он постоянно в школе был, на группе продлённого дня, а после нянька забирала. И кормила, и стирала, и убирала нянька, а Тамара Васильевна и в школе не подходила к сыну. Считала, что это не педагогично, что это может повредить её авторитету. Какие у них взаимоотношения дома были, не знаю, но то, что близости между ними никакой не было и дураку понятно. Вроде бы и мать с сыном, а на самом деле чужие люди. Ни любви, ни привязанности. Я на два года старше её сына была, поэтому в таких подробностях и знаю эту историю. Вот так внешне спокойно и шла их жизнь. Шла до тех пор, пока однажды, он, в восьмом или девятом классе, с одноклассником не напился во время занятий и не устроил драку. Вот тогда и стартовали её неприятности. Может и раньше что-то было, но до тех пор никто об этом ничего не знал. Из школы его, конечно, пришлось убрать. Как быть директором при таком сыне? В ремесленное училище отдала. А там он, что называется, совсем с катушек слетел. Мало того, что открыто пьянствовать начал, так ещё и к наркотикам пристрастился. Нянька от них, само собой, ушла, и остались они вдвоём. Лечить его пыталась. Не один раз, но всё бесполезно. И сплавила бы, наверное, куда-нибудь с удовольствием, да некуда. Кому он такой нужен? Даже в армию его не забрали по причине плоскостопия. Раза два его от тюрьмы из-за наркотиков спасала. Это то, что я знаю. А сколько ещё не знаю? В общем, насколько я понимаю, жизнь её превратилась в кошмар. И всё ради карьеры. Представляете? Всем пожертвовала. В прямом смысле. Абсолютно! И что же осталось? Карьера и осталась. Она и карьера. Вот такие радости. И исправить ничего нельзя. Жалко мне её стало. Жалко, но не на столько, чтобы простить. Кому из нас тогда труднее было, мне или ей, большой вопрос, но мне-то что от этого? У меня своя боль, и какое мне дело до её боли? Сама натворила, сама пусть и расхлёбывает. Но ответ на волнующий меня вопрос я всё-таки получила: мстить она не будет. Хоть одно хорошее известие в этом потоке бед.

Все дни перед похоронами были, слава Богу, заняты хождением по разным инстанциям. В морге справку о смерти взять, за похороны заплатить, автобус и оркестр нанять, священника на кладбище пригласить, к следователю забежать, да детей при этом не забросить. В общем, забот – полон рот. Уставала до того, что спала, как убитая. И заботы эти, как лекарство. Не то, что отчаяться, думать времени не оставалось. Так и наступил день похорон. Народу провожать маму собралось много. Только из нашей школы пришли все, кто не занят был на уроках, да ещё соседи, да знакомые. Я даже прослезилась от благодарности. Поехали на кладбище, но по дороге автобус сломался. Час, наверное, простояли, пока водитель ремонтировал. Приехали, а там уже священник ждёт. Отпели как положено, слов хороших наговорили. Похоронили, в общем. Я хотела подвезти священника до храма, а он отказывается. Говорит, что вот тут же рядом с маминой могилой ещё одного человека хоронить будут, отпеть надо. Ну, хоронить, так хоронить. Стала напоследок ленту на венке поправлять. Поправляю и вижу, автобус подъезжает похоронный и рядом с нами останавливается. Открываются двери и выходит, кто бы вы думали? Директриса выходит. Представляете? «Да лучше я сама в ту могилу лягу, чем позволю его рядом с мамой хоронить!», – подумала, а что делать не знаю. Священник рядом стоит.

– Батюшка, – говорю, – да как же так? Как же это можно? Из-за него ведь мама умерла, а его рядом хоронят.

– Без воли Божьей ни один волосок не может упасть с твоей головы, – говорит. – Значит так надо.

– Кому надо? Зачем? – не понимаю.

– Тебе. В первую очередь тебе, – отвечает.

– Мне? – удивилась я.

– Ну, да! Тебе, – говорит. – Господь поставил тебя перед выбором: простишь, значит дальнейшая твоя жизнь будет полна любви. Не простишь, значит злобы и ненависти. Вот и выбирай.

И я ему поверила. Не знаю почему, но поверила, что именно сейчас передо мной встал самый может главный в жизни выбор. Я ведь, хоть и крещённая, но в церковь совсем не ходила, со священниками не общалась. Не до этого как-то было. Пасху там, Рождество, масленицу, как и все отмечала, но о вере вообще не думала. А тут встал передо мной выбор, и решение принимать надо здесь и сейчас. Что делать? Растерялась сначала, а потом, как увидела, что директриса одна из автобуса вышла и больше никого нет, такая меня жалость взяла, что подбежала к ней, обняла и заревела. И она заревела. Представляете? Стоим обнявшись, ревём, как белуги. Плачу, и чувствую, как из меня, физически чувствую, вся боль уходит. Ненависть, злость, растерянность, как гной вытекают. Наревелись, слёзы утираю, оглянулась и вижу, что все, кто со мной приехали, тоже плачут. Все! Представляете? И мужчины тоже. Я только потом об этом вспомнила и подумала, что у них вроде бы и не было причин плакать, а они плакали. Удивительно. Хотя, что тут удивительного? Но в тот момент, почему-то, восприняла это, как само собой разумеющееся. В общем, мы, не сговариваясь, все вместе остались на похороны её сына, а потом поехали на поминки. Тоже все вместе. Необычная, конечно, на первый взгляд история, но ещё более странно было то, что я после этого почувствовала. Не поверите! Вроде бы похороны, у всех горе и печаль, и больше всех должна была бы страдать я, а я почувствовала радость и облегчение. Кому скажи, застыдили бы, а только так оно и было. Понятное дело, никому этого не показывала, но даже и мысли не возникло, что со мной что-то не так, или, что это стыдно. И вот ещё что – сила какая-то пришла. Пришла сила и поняла я, что теперь всё выдержу, и всё перетерплю. И успокоилась. Вот такая история, Лидия Ивановна. Как только изгнала из себя ненависть и злобу, как только простила, не на словах, а всем сердцем, искренне, так и произошла со мной эта чудесная метаморфоза, – закончила свой рассказ Ольга, откинулась на спинку стула, и, помолчав, добавила, – эти чувства и сейчас меня не оставляют, и я их стараюсь беречь.

Глава 6

– Да… – тяжело вздохнув, произнесла Мария Ивановна, – жизнь. Вишь ты как! – помолчав, продолжила она. – Вроде бы похожие чем-то у нас судьбы, но только результаты разные. Ты вот нашла в себе силы простить, а я нет. У меня вся жизнь из-за этого наперекосяк пошла, хотя неприятности, с которыми я столкнулась в молодости, были куда меньше, чем твои, – задумчиво сказала Мария Ивановна, и коротко поведала уже известную нам историю своей жизни.

- Ну, и что вы думаете об этом? – спросила Ольга, выслушав исповедь Марии Ивановны.

- Что думаю? – переспросила женщина. – Жалею. Жалею, что не было у меня тогда рядом никого, кто мог бы дать нужный совет. Хотя, конечно, не знаю, послушалась бы я тогда кого-нибудь или нет. Своенравная очень была. От молодости, наверное. Теперь-то, после всего пережитого, строптивости куда как поубавилось, но и сейчас толком не знаю, что делать. Стою будто посреди бескрайнего поля, а куда пойти не знаю. Везде, кажется, одно и то же будет. Да и устала я. Такая тяжесть на плечах лежит, что по утрам и вставать не хочется. А ты вот радостная, и силы в тебе на троих. Завидую.

– Чему, Мария Ивановна? – с удивлением спросила Ольга.

– Радости этой, – ответила Мария Ивановна. – Я уже и забыла, что значит радоваться, потому и завидую.

– А вы не завидуйте, а присоединяйтесь, – убеждённо воскликнула Ольга.

– Как, Оля?

– У меня после похорон появилось устойчивое чувство, что я не до конца понимаю, что со мной произошло. Вот я и решила пойти к тому, кто дал мне разумный совет. Пришла в храм, рассказала всё, что меня волнует, а священник мне даёт ещё один совет. Я его лучше своими словами опишу, как я это поняла. Представьте себе, что душа – это дом, в котором ты живёшь. Так вот, если ты хорошая хозяйка, и хочешь, чтобы в твоём доме были чистота и порядок, то должна постоянно следить за этим, то есть, выметать и выкидывать мусор. Каждый день. Как только ты чуть-чуть разленишься, мусор начинает скапливаться. И чем больше скапливается мусора, тем трудней тебе будет решиться сделать уборку. А, поскольку сил у тебя и так не много, то с какого-то времени ты вдруг решаешь, что тебе с этим не справиться, что тебе и так неплохо, что никому об этом не известно, опускаешь руки, и окончательно запускаешь свой дом. При этом ты всё также продолжаешь следить за внешней чистотой дома. Красишься, носишь дорогую и модную одежду, нежишься на курортах, а внутри у тебя грязь и разруха, но тебе кажется, что одеждой и внешним показным благообразием ты можешь эту грязь прикрыть. А самое печальное в том, что через какое-то время ты уже перестаешь чувствовать разницу между грязью и чистотой, и, запустив свой дом, однажды решаешь, что так и должно быть. Ты привыкаешь к ранее вызывавшему у тебя тошноту запаху гнили, и тебе начинает казаться, что он прекрасен, и что-то действительно прекрасное, становиться для тебя чуждым и неприемлемым.

– Ну, и что же надо делать, чтобы не допустить этого? – спросила Мария Ивановна.

– Я для себя решила, что буду делать то, что посоветовал священник – ходить в церковь и исповедоваться, – решительно заявила Ольга.

– Зачем? – удивлённо спросила Мария Ивановна. – Неужели, если следовать твоим же словам, человек не может сам за собой следить и исправлять свои ошибки?

– Я не вправе рассуждать о ком-то другом, Мария Ивановна. Я не вправе давать кому-то какие-то советы, особенно такого рода. Я говорю только о себе. Но я точно знаю, что у меня не хватит на это ни терпения, ни сил. Это, во-первых. А, во-вторых, я даже для себя не всегда могу определить, хорошо я поступила или не очень. Именно это «не очень» и пугает меня, потому что из таких пограничных поступков и может родиться постоянное зло, которое ты будешь принимать за благо. Вот поэтому я теперь каждое воскресенье хожу в храм, исповедаюсь и причащаюсь, а при нужде прошу совета, и моя радость и силы не кончаются.

– Ты хочешь сказать, что в твоей жизни сейчас не существует никаких проблем?

– Ну, что вы! Их количество не уменьшилось. Может даже и увеличилось. Но вся прелесть в том, что сейчас при возникновении любой проблемы, у меня не бывает чувства безысходности и обречённости, и никогда не опускаются руки.

– Ты считаешь, что я должна поступить так же?

– Вы ничего и никому не должны, Мария Ивановна. Тем более, если вас устраивает ваше нынешнее положение. Если же нет, то почему бы не попробовать? Насильно-то вас никто в церковь не загонит, и удерживать там не будет.

– Я подумаю, – тихо сказала Мария Ивановна.

– Конечно, подумайте! – заключила Ольга и предложила, – Может чайку?

– С удовольствием, – согласилась Мария Ивановна, и вдруг неожиданно хмыкнула.

Ольга с любопытством посмотрела на неё.

– Катюша попросила меня быть её бабушкой, – ответила Мария Ивановна на вопросительный взгляд.

– И что вы решили? – с интересом взглянула Ольга.

– Посмотрим. Что я могла ещё ответить? – сказала Мария Ивановна.

– Для ребёнка «посмотрим», означает практическое согласие. Не знали? – спросила Ольга, наливая чай.

– Чтобы ответить на такую просьбу, я прежде всего должна была знать, как на это посмотрят её родители, – пояснила Мария Ивановна.

– Для любой матери бабушка – как спасательный круг, – ничуть не задумываясь, резюмировала Ольга.

Мария Ивановна поняла, что получила согласие, и облегчённо выдохнула:

– Как всё-таки странно устроена жизнь. Столько лет втайне мечтала о дочке. Уже давно и мечтать перестала, а тут сразу внучка. Чудно как-то! – задумчиво сказала Мария Ивановна, посмотрела Ольге в глаза и радостно улыбнулась. Впервые за многие годы.

Что творилось в эти минуты в душе Марии Ивановны? Трудно сказать. Что может чувствовать человек, который на старости лет неожиданно понял, что жизнь всё-таки имеет смысл?