Автобус уходит в Берлин

– Почему?

– Этот рынок быстрее восстановиться – нам в колледже рассказывали. Производство предметов роскоши. Их время от времени трясет, но потом все равно появляются богатые русские, китайцы или американцы, которым нужны брюлики. А как быть с журналами, я не знаю…

Моя Германия

До Берлина оставалось не больше часа, и я решил поспать. Однако мой  мозг был недоволен, что его разбудили ни свет, ни заря. Чтобы отомстить, он активизировался и, словно капризный ребенок, начал думать, не обращая ни малейшего внимания на то, что его хозяин повернулся на бок и закрыл глаза. Думал он о Германии.

Почти каждый раз, когда я еду по немецким автобанам, железным дорогам либо лечу над Германией на самолете, я размышляю о том, какое место занимает эта страна в моей жизни.

Я – из немецких евреев. Об этом напоминает моя фамилия, сто раз слышанный в детстве идиш – диалект немецкого, родной язык моих бабушек и дедушек, а также старые журналы, в которые немецкие слова записаны ивритскими буквами. Моя семья переселилась в Украину примерно 450 лет назад – на общеевропейском фоне отношение к евреям поляков, которым тогда принадлежала эта земля, было далеко не самым плохим. Выбор страны оказался неудачным – начиная с XVI века, нас слишком часто пытались убить.

Я вырос, рассматривая боевые награды своих дедов, полученные во время Второй мировой. В семейных альбомах их пожелтевшие фронтовые снимки и фотографии уничтоженных немцами родственников стояли рядом. Я знал, что Германия и немцы – это война, концлагеря и гетто, ямы с трупами на окраинах украинских местечек, расстрелянные в Калиновке прадед и прабабка, множество уничтоженных дальних родственников, сгинувший на фронте брат моего деда по матери… Это невозможно простить, забыть и сбросить со счетов. Те из моих родственников, которые во время Второй мировой войны были детьми, до сих пор не в состоянии слушать немецкую речь – даже если это речь диктора телеканала ZDF. «Как ты можешь смотреть на этих фашистов!» – кричала моя бабушка, увидев, как ее внук смотрит по телевизору матч Чемпионата Европы по футболу 1988 года между командами СССР – ФРГ.  В 1941 году, по дороге в эвакуацию у нее на руках умерла трехлетняя дочь Фаня. После этого она два года не писала своему мужу – боялась, что от отчаяния он полезет под немецкую пулю…

Мне понадобилось совершить более десяти поездок в Германию, чтобы отделить прошлое от настоящего настолько, насколько это вообще возможно для человека с хорошей памятью. Я понял, что мне нравятся чистые улицы, ухоженные города, приходящие вовремя поезда, сидящие в кафе старики, бутерброды с селедкой, спокойно живущая еврейская община и первоклассные музеи. На улицах стоят мемориальные доски с именами погибших евреев, а возле многих еврейских домов хорошо видны металлические тротуарные плитки, на которых можно прочесть еврейские имена и фамилии, а также узнать дату депортации этих людей в лагерь уничтожения. Черт знает почему, но в Восточной Европе всего этого нет – за исключением музеев, в которых вы не увидите ничего, что было бы связано с еврейской общиной. Не верите – сходите в Музей истории Украины или в Музей истории Киева – там нет места для моего народа. Зато на стенах наших домов рисуют свастики и магендавиды в петле, которых я ни разу не видел в Берлине, Франкфурте, Ганновере, Гамбурге, Дортмунде, Мюнхене, Билефельде, Любеке…

Год назад я даже купил бэушную зимнюю куртку бундесвера. Куртка была солдатской, с прожженной у костра подкладкой, однако в моей жизни было немного приобретений, которые я мог бы назвать более удачными. Подкладку зашили, куртку не продували ветра, я не мок в ней под снегом и ливнями, она практически не пачкалась, а при необходимости верх и подкладку можно было носить отдельно. В общем, идеальный вариант для командировок. Черно-красно-желтый флаг ФРГ я решил оставить на месте – из песни слова не выкинешь.

Мое душевное равновесие было окончательно восстановлено ужином в Берлине. Это было в начале октября 2008-го – за две недели до финансового кризиса. Пригласившая меня компания была настолько любезна, что прислала мне райдер, в котором, кроме всего прочего, можно было выбрать тип питания. Увидев опцию «кошерное», я решил, что организаторы шутят, однако на всякий случай поставил галочку в нужном месте. В Германии выяснилось, что райдер читали очень внимательно и в результате на всех обедах и ужинах мне приносили огромные тарелки с едой, спрятанные в герметичные целлофановые пакеты с печатью главного раввина Берлина. Коллеги из Украины и России поглядывали на них с завистью – от еврейских блюд пахло новыми кулинарными впечатлениями. Закончилась эта история в ресторане на крыше рейхстага: я ел привезенное специально для меня кошерное мясо, запивал его кошерным вином и жалел, что не могу рассказать об этом своему деду Толе – в 1945 году рейхстаг штурмовали бойцы его родной 3-й ударной армии. Правда, дед мой в тех боях не участвовал: за год до взятия Берлина он получил третье ранение и после этого целый год ходил на костылях.

Сегодня Берлин – это уютный и симпатичный город, в котором не бывает скучно, даже если ты был здесь десятки раз. Тем не менее жить в нем и вообще в Германии постоянно я не хочу. Когда ранним берлинским, ганноверским или франкфуртским утром я накладываю тфиллин и читаю молитву «Шма, Исраэль» – «Слушай, Израиль», то всякий раз вижу себя Христофором Колумбом, который сходит на американский берег, устанавливает на берегу грубо обтесанный символ веры и смотрит вдаль, не надеясь встретить там ни одного единоверца. И хотя в Берлине, как и любом крупном немецком городе, есть синагога, еврейский культурный центр и даже недавно открытый еврейский музей, я физически чувствую, что на несколько километров вокруг я последний, кто помнит о том, что основа мудрости – трепет пред Господом. Впрочем, нечто похожее здесь наблюдали еще двести лет назад, когда один из берлинских раввинов с горькой иронией говорил, что столицу Германии можно считать самым святым городом на земле, ибо каждый религиозный еврей, который сюда приезжает, оставляет в в столице Пруссии всю свою святость. Обаяние европейской цивилизации по-прежнему очень велико, и вера крайне редко находит свой путь между скалами Демократии и Достатка. Однако по всем счетам приходится платить, и поэтому уехавшие в Германию евреи получают покой и пособие, однако им не суждено увидеть еврейских внуков.

Берлин

Автобус подкатил к автовокзалу, и мы выкатились из автобуса, словно конфеты из бумажного кулька. Первым делом я наскоро попрощался с Дэном, хотя при других обстоятельствах я бы охотно выкурил с ним последнюю сигарету, записал номер телефона и сказал какие-то добрые слова. Но краткое прощание не хуже всякого другого – нужно лишь сохранить файл человека в свою память.

Берлинский автовокзал вряд ли произведет впечатление на человека, приехавшего из Восточной Европы. Это примитивная «стекляшка» с аккуратными платформами для парковки автобусов, камерами хранения, общественным туалетом в подвале и грустными эмигрантами всех народов мира. В общем, если вы видели потрясающий берлинский Hauptbanhof – центральный железнодорожный вокзал, многоуровневый город рельсов, стекла и бетона, то вряд ли задержитесь на автовокзале более 30 секунд. Однако мы не могли разбежаться так быстро – хотя бы потому, что моя золотая рота просто не знала куда бежать.

Мы быстро выгрузили из автобуса наши дорожные сумки и сложили их на захваченной лавочке. Сумки нужно было оставить в камере хранения. Деньги для этих целей мне выдали, но их надо было разменять.

Я попросил ребят подождать и двинул в сторону расположенной по соседству автозаправки – ибо разменять деньги на автовокзале практически невозможно. Справился я довольно быстро и, вернувшись через пять минут, увидел, что мои ребята начин осваиваться – сонный Леша курил, Дима жевал яблоко, с любопытством рассматривая стройных пассажирок автобуса «София – Берлин», а Виталик бродил по платформам с открытым ноутбуком в руках. На крышку ноутбука была прикручена web-камера размером с гранату Ф-1.

– Снимает, – объяснил Дима, проследив за моим удивленным взглядом. – У него фотокамера разрядилась.

Мы присмотрели две свободных камеры хранения, распихали по ним наши сумки и оплатили это удовольствие выменянными на заправке монетами. После этого нужно мы отправились на выставку, где ребят нужно было сдать на руки принимающей стороны.

Каждая глобальная выставка напоминает штурмовую атаку – сколько бы их не было на твоем счету, как бы ты не был подготовлен, увидев знакомый силуэт выставочного комплекса, ты вздрагиваешь, судорожно глотаешь прохладный утренний воздух, непроизвольно ускоряешь шаг и крепче сжимаешь ручку зеркальной камеры со сменной оптикой.

Мы пересекли Masurenalee, зашли в старое здание выставки и вытащили свои пресс-бейджи, заранее присланные по почте заботливыми пиарщиками выставочного комплекса Messe Berlin. Затем подошли к стойке регистрации, взяли пластиковые холдеры с металлическими фиксаторами, прикрепили наши пресс-бейджи к одежде и с гордым видом предъявили их контролерам.

Писк устройства для считывания штрих-кодов, традиционное danke, и группа ребят из Восточной Европы уже топает к месту встречи – в 17-й павильон.

Приглашающая Сторона уже расхаживала возле нужного стенда, разговаривая по телефону и поглаживая усы. Увидев нас, она изобразила на лице не слишком искреннюю радость. Мы приехали, и это было хорошо. Нам следовало дать денег, и это обстоятельство немного портило радость встречи.

– Все нормально? – спросила Приглашающая Сторона.  – Мы ждали вас раньше.

– Мы тоже, – ответил я. – Но украинский автобус не всегда может договориться с польскими дорогами.

– А что случилось? – Приглашающей Стороне явно хотелось выслушать историю наших приключений.

– Вечером расскажу, – ответил я. – Давай к делу. Что у нас в обязательной программе?

– Стенд и прессуха основного спонсора плюс разная мелочевка. Список вышлю вечером на почту – время есть.

– Сколько всего компаний? – уточнил я. Эта информация была у меня и перед отъездом, однако выставка – время горячее, и за сутки кое-что могло измениться. В этом случае изменения пахли дополнительным заработком.

– Три – столько же, сколько и было.

– Какой объем?

– Для одной – полоса, для двух остальных – полуполосники.

– Что дают?

– Четыреста. Плюс семьдесят командировочных от главного спонсора.

Мы находились в Германии, поэтому я не спрашивал о какой валюте идет речь – хотя мы оба приехали из Украины, все расчеты здесь велись исключительно в евро.

– Договорились, – после секундного раздумья говорю я. – Мы должны только стенды обработать?

– Нет. Еще будет встреча с топ-менеджером на стенде и ужин для журналистов. Сегодня вечером все расскажу. Встречаемся на автовокзале в шесть тридцать. Оттуда на квартиру поедем.

– Ладно, – говорю я. – Давай деньги.

Я забрал у принимающей стороны бабки, напомнил ребятам о том, где и когда мы встречаемся вечером и оставил их в умелых руках Принимающей Стороны. Время на выставке дорого: если я хочу съездить в Потсдам, нужно быстро бегать по нужным залам, щелкать затвором камеры и благодарить Б-га за то, что после каждого стенда тебе не нужно сетевым хомячком трусить в пресс-центр, доставать ноутбук и долбить по его клавиатуре, набрасывая текст очередного репортажа с места событий. Пока ты пишешь, фотографии и видео заливается на файлообменник – если, конечно, полторы тысячи твоих коллег, сбежавшихся в пресс-центр со всех уголков Messe Berlin, не положили сеть. Очевидно, в будущем у меня все будет именно так, но сейчас я все еще пишу для журнала и этим нужно пользоваться – тем более, что список нужных стендов и давно лежит в отдельном кармане сумки и, на всякий пожарный, сохранен в почте. Но перед этим нужно было найти местечко потише и помолиться.