Великий полдень. Роман

– Ну конечно.

Она тут же направилась к выходу. Мне ничего не оставалось делать, как послушно последовать за ней. Меня вежливо выставляли вон. Такое у меня было ощущение.

– Значит, ты решила устроить здесь контору, – проговорил я на ходу, обводя грустным взглядом голые стены, на которых уже не осталось даже флера мечты – исчезли персидские ковры, фонтаны, клетки с попугаями… – А где же ты собираешься жить? Опять с родителями?

– Еще чего! Теперь я буду постоянно жить здесь. Не считая, конечно, тех моментов, когда мое присутствие будет необходимо в Деревне.

Она проводила меня до самого лифта. Пока мы ждали лифт, я неуклюже спросил, словно цепляясь за соломинку:

– Можно тебя хотя бы поцеловать на прощание?

Что верно, то верно: влюбленные мужчины действительно иногда ведут себя, как идиоты. В частности, задают такие идиотские вопросы. Зачем вообще понадобилось об этом спрашивать, если я вот уже много лет всякий раз по-родственному чмокал в щеку?

– Нельзя, – сказала Майя.

– Почему? – задал я еще более глупый вопрос.

– А ты сам как думаешь?

– Не знаю.

– Тогда можно, – сказала она равнодушным тоном.

Я наклонился и дотронулся губами до ее щеки. Щека была горячая. Или мои губы были холодными?.. Готов поклясться, что, когда наклонился ее поцеловать, она подставляла мне не щеку, а губы…

Я шагнул в лифт.

– Заходи в гости, – сказала она и чуть приподняла руку.

– Обязательно, – кивнул я. – «Аб-за-тельно» – так выговорилось у меня. Я был как в тумане.

Внизу в фойе я зачем-то принялся надевать пальто, замешкался, и ко мне тут же подскочил прежний востроглазый вахтер и услужливо помог попасть рукой в рукав.

– Благодарю, – пробормотал я и спохватился, что он ждет вознаграждения. Совсем немного, сущую мелочь. Какой-нибудь рубль. Здесь это считалось хорошим тоном, что—то вроде дружеского жеста. Я пошарил сначала в одном кармане, потом в другом. Там, естественно, было пусто. Я это прекрасно знал.

– Благодарю, – еще раз пробормотал я и пошел к выходу.

Вахтер все еще пришаркивал за мной, и в зеркалах я видел его ухмылку: что ж, дескать, так не солидно-то, а?

На душе у меня было очень нехорошо. Грустно и неопределенно. Я клял себя за то, что так сглупил: нечутко, невнимательно отнесся к тому, что представляло для Майи большую ценность – к ее неожиданному увлечению. По сути, отмахнулся от нее, когда она потянулась ко мне с открытой душой. Не спустился со своих олимпийских высот. Не выслушал, не проникся… Удастся ли мне реабилитироваться в следующий раз? Предложить свою помощь? Примет ли она ее? И когда еще у меня появится такая возможность?.. Теперь мне оставалось лишь мучаться ожиданием.

Я вышел и снова, задрав голову, взглянул вверх. Нижние ярусы зданий по-прежнему солнечно сияли, подсвеченные искусственным светом, но вся верхняя часть, словно по волшебству усеченная, отсутствовала, погрузившись в густое белое облако. Стало быть, лишь в своем воображении я мог восстановить величественный абрис моей Москвы.

Теперь нежданно-негаданно у меня появилась странное поручение. Я пообещал Майе «исправить свою ошибку», переговорить с Альгой. Я еще не знал, как я это исполню, но уже был уверен, что это будет выглядеть ужасно глупо. Во-первых, я не видел в этом никакой необходимости, а во-вторых, для этого понадобится разыскивать эту странную девушку, улучать момент, когда можно будет поговорить с ней с глазу на глаз, подбирать какие-то слова… Можно представить, как она на меня посмотрит, за кого примет!

Но делать было нечего. В конце концов это желание Майи. Иначе я рискую снова показаться ей человеком, который относится пренебрежительно к тому, что для нее очень важно. Кроме того, если не поспешить и не сделать все возможное, история, приключившаяся с маршалом Севой, действительно грозит повлечь самые скверные последствия.

В общем, я решил поскорее развязаться с этим поручение. К тому же после этого у меня будет хороший повод навестить Майю, так сказать доложить, что ее поручение выполнено.

Вдруг я спохватился, что не знаю, где, собственно, мне искать эту шатенку с ничего не обещающими изумрудными глазами? У меня не было ни домашнего телефона Альги, не знал я также, где она живет. Можно было бы вернуться к Майе и спросить, но, честно говоря, у меня не хватило на это духу. В конце концов я решил, что наверняка застану Альгу у Папы. Она сама говорила, что в качестве доброй самаритянки вынуждена дежурить у него в офисе. Папа, еще, якобы, хорошенько не оправившийся после покушения, смиреннейше упросил ее побыть при нем. Но отправляться к Папе по собственной инициативе сейчас у меня не было ни малейшего желания. Другое дело завтра. Завтра с утра в Папином расписании было выделено время для еженедельной встречи с приближенными – что-то вроде расширенного производственного совещания. Тогда я и улучу момент перекинуться словом с Альгой, которая несомненно будет находиться где-нибудь поблизости.

Я не посещал эти совещания регулярно. Только во время подготовки проекта и начала строительных работ в Москве являлся, как на службу. Потом, когда обнаружил, что дела идут прекрасно и без моего участия, а моего мнения никто – Папа тем более – не спрашивает, и на совещаниях я главным образом встреваю невпопад, я забросил бывать на них. Кроме того, мне совершенно не нравилось, что Папа того и гляди станет воспринимать меня как своего сотрудника, вот-вот начнет покрикивать на меня, как на подчиненных: и дурак, и тупой, и такой-сякой. Так что я захаживал туда лишь изредка – исключительно из любопытства или от нечего делать, в качестве, так сказать, вольного художника. Тихо посиживал себе в уголке да нюхал табачок.

Сначала я собирался отправиться домой и, может быть, помечтав о чем-нибудь приятном, немного соснуть, но тут мне пришло в голову, а не переведаться ли мне с нашим доктором. Вообще-то, я человек замкнутый, сугубо интровертированный, практически не нуждающийся в чьем-либо обществе, но с доктором поддерживал приятельские отношения. Объединяла нас, главным образом, любовь к кофе по-турецки. Время от времени мы сиживали вечерком в известном кафетерии, что при контрольно-пропускном терминале на входе в Москву, попивали кофеек и болтали о том, о сем. Я рассказывал ему о всяческих парадоксах из области архитектуры, а он смешил меня байками из своей медицинской практики. В этом смысле доктор был просто душа человек. К тому же у него всегда можно было перехватить взаймы.

К сожалению, тот странный разговор под горкой – в высшей степени неожиданный – до того смутил меня, что я с тех самых пор, чтобы не встречаться с доктором, избегал появляться в кафетерии. Не то чтобы мне стало неприятно общаться с ним, но я боялся, что снова могу попасть в двусмысленное положение и не буду знать, как себя вести. Я так и не обсудил того, о чем узнал от доктора, с самим Папой, а стало быть, не выяснил его, Папы, персонального мнения на этот счет. Дальнейшие туманные намеки доктора, если бы они снова последовали, поставили бы меня в положение любителя сплетен, если не хуже, – за спиной Папы выслушивать и обсуждать вещи, явно со скверным душком. Теперь я, естественно, не собирался передавать доктору все подробности, услышанные от Майи и Альги насчет маршала, но теперь мне было очень даже любопытно услышать мнение его относительно обстановки в целом. Впрочем, если бы я и рассказал ему обо всем, в том не было бы большой беды. Другое дело, что попутно любопытный доктор забросает бы меня вопросами о девушках. А мне этого совсем не хотелось.

Я надеялся перехватить у доктора немного мелочи. Хотя бы для того, чтобы не чувствовать себя недоделанным в присутствии вахтеров, лифтеров и прочей контры. Деньги, которые я получил под Новый год в качестве премиальных вместе с дипломом почетного гражданина, уже давно испарились без следа. Львиная их доля пошла на то, чтобы Наташа расплатилась за взятую в «кредит» шубу. Кое-что перепало сантехникам, которые монтировали новое отопление и канализацию, кое-что ушло на оплату позорно просроченных «счетов» из школы Александра, а оставшуюся малость я отдал нашим старичкам, чтобы они имели возможность пополнить семейно-стратегические запасы сахара и макарон.

Между прочим со званием почетного гражданина я, естественно, получил кое-какие привилегии. Например, бесплатный проезд в общественном транспорте, пользование телефоном. Мне была выдана универсальная и бессрочная магнитная карточка. Существовал и весьма впечатляющий списочек заведений в Москве, где по предъявлении моего диплома меня были обязаны обслужить что называется по полной программе – накормить, напоить. В частности, я мог теперь преспокойно, хоть три раза в день попивать в популярном кафе свой излюбленный кофеек по-турецки. Мог-то я мог, но даже мысли не допускал набраться наглости и воспользоваться своим законным правом. Не уверен, что своим посещением я бы осчастливил официантов и барменов, размахивая у них перед носом своим наляпистым дипломом. В общем, наслаждаясь сохранением инкогнито, я по-прежнему везде предпочитал платить за себя сам.

Я позвонил нашему горбатому доктору, который как раз навещал одну важную птицу в Москве. Доктор очень обрадовался, услышав меня, и сказал, что сам давненько не пил кофеек и с удовольствием прибудет на наше обычное место в кафе у Западных Ворот Москвы. И время самое подходящее. Даже наиболее капризные пациенты, которые, мол, не умерли, вдруг сделались замечательно здоровехоньки. Он как раз отпустил свою медсестру, а сынишке Петеньке обещал быть дома только через час.

– Сейчас же выдвигаюсь, – сказал он. – Я по тебе, Архитектор, соскучился. Посидим. Аж по большой чашке кофию выцедим. Да двойной крепости. Да обжигающего, с пенками, с пенками погуще!

– Кстати, – сказал я, – мне будет любопытно узнать твое мнение по одному общественно-значимому вопросу.

– А у меня, – многозначительно промолвил он, – имеется кое-какое любопытное дополнение к нашему последнему разговору под горкой. Так сказать еще один важный симптом в общей картине болезни.

– Интересно… – отозвался я, смутившись.

– Еще как интересно! – заверил доктор. – Впрочем, теперь, кажется, нам остается лишь наблюдать за развитием событий.

– То есть?

– А то, что самый удобный для нас момент, чтобы вмешаться, мы, похоже, проморгали. Да-с!.. Теперь мы игрушки в чужих руках, или зрители.

– Я не игрушка, – возразил я.

– Увы, Серж, увы, – вздохнул он. – Каждая пчела запрограммирована принести в улей свою капельку меда. Каждая рыбка заглотит свой крючочек и ее потащат на берег. Каждая букашка…

– Ты там со своей медсестрой не нанюхался ли часом эфиру, а, доктор?

– Риторический вопрос, дорогой мой.

– Ясно, – улыбнулся я. – Тогда чашка двойного кофию да с пенкой погуще тебе действительно не помешает. Я тебя жду.

– Хе-хе, жди. А чтобы не скучал, вот тебе небольшое упражнение на сообразительность. Пошевели мозгами. Некто, отчасти наивный, любил отправлять романтические записочки без подписи. Написал он одну такую записочку, послал некой тоже, кажется, отчасти наивной особе, а потом вдруг обнаружил, что записочка-то странным образом к нему обратно вернулась… Вот, попробуй выплюнуть этот крючочек!

– Стой! – крикнул я. – Это невозможно! Уж не намекаешь ли ты, что…

– Не спеши! Это ведь крошечный эпизод, невиннейшая записочка. Существует и другая записка. Целое письмо. Теперь у публики прямо?таки какая?то страсть к письмам.

– Пожалуйста, перестань валять дурака! Какие письма? Говори человеческим языком!

– До встречи, дорогой, – засмеялся доктор, – до встречи!

И ведь действительно отключился, ехидный человек.