СВОБОДНА! Записки Степной Волчицы

Записки степной волчицы
Сергей Магомет

Гламурный триллер. Эра Рыб. Эпоха Инь. Свет души. Книга Утешения. Александра – брошенная жена. На грани самоубийства встречает своего «учителя жизни». Сурового, нежного. Жигало и верного друга. Вместе с ним она входит в новую странную жизнь. Там всё другое: другая философия бытия, дружбы, любви… Там счастье, надежда, рай.

Записки степной волчицы

роман

Сергей Магомет

С.К.

© Сергей Магомет, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

В каких бы искренних объяснениях я не рассыпался, это вряд ли прояснит истинное происхождение книги. Только еще больше всё запутает. Признаюсь, сначала я хотел предложить эту повесть читателю под женским псевдонимом. Листая свежеиспеченное произведение, я просто не представлял, как им распорядиться. Страшный возраст, странная история. Мужское имя, предваряющее подобную историю, даже с формальной точки зрения, никак не вязалось с ее содержанием. А может быть, Бог с ними, с объяснениями? Уж лучше сразу передать слово женщинам.

Предисловие издательницы

Передо мной записки особы, которую я назвала «Степной волчицей». Прозвище, которое она сама себе присвоила и охотно им пользовалась. Тому, кто знаком с предметом, ни к чему пространные объяснения. Однако не могу не прибавить к листкам Степной Волчицы кое-какие собственные наблюдения.

Это была сорокавосьмилетняя женщина. На первый взгляд ни то, ни се. Смесь бутика с секондхендом. В зависимости от культурной эпохи или угла зрения – то ли одержимая тайными любовными страстями пряная бальзаковская мадам, то ли сморщенное яблочко, почти старушка, с давно усохшей сексуальностью, не знающая других радостей, как нянчить внуков да варить варенье.

Несколько месяцев назад по рекомендации каких-то знакомых она явилась к моей тетке, скучающей и жалующейся на дороговизну вдове, которая безвылазно сидела на своей пустой даче и охотно сдала светелку в мезонине, надеялась приобрести в лице постоялицы кумушку-компаньонку. При себе у постоялицы был небольшой чемодан с бельем, потертый, явно бэушный ноутбук. Зажила она тихо, как монашенка, и, если бы не интеллигентная въедливость и словоохотливая простота моей тетки, а также мое естественное любопытство, мы бы, пожалуй, вообще с ней толком не познакомились. Не то чтобы ее отличала хмурая необщительность. Тут, скорее, самовнушение. Она почитала себя существом из иного мира – той самой, пресловутой Степной Волчицей, чужой, дикой, по природе робко-пугливой, но одновременно импульсивно-безрассудной.

По роду занятий она была литературной переводчицей, то есть добывала хлеб всевозможной изнурительной поденщиной, Но по потаенному задушевному стремлению – поэтессой. Последнее она нам выложила напрямик; причем, с таким видом, как будто, с одной стороны, считала это бог весть каким пороком, уродством, следствием тяжелого комплекса неполноценности, а, с другой – словно готовая броситься грудью на амбразуру, если придется защищать горние выси поэтических святынь. Но мы с теткой ничуть не возражали. Для нас это не было такой уж диковиной. Цветаева так Цветаева. Ибнер так Ибнер. Так уж мы были воспитаны: каждый интеллигентный человек обязан уметь писать стихи. Между тем, лишь из ее записок я узнала насколько серьезно, без тени самоиронии, не говоря уж об иронии по отношению к литературе, была устроена ее внутренняя жизнь. О достоинствах ее стихов судить не берусь, но она действительно была членом каких-то творческих союзов, имела некоторое количество публикаций.

Забегая вперед, скажу, что первое, более чем серенькое впечатление от ее личности получило странное и неожиданное развитие, а вся ее история, восстановленная из ее странных записок (как я ее теперь воспринимаю), представляется мне не такой уж замкнутой и нетипичной или имеющей исключительно специальный интерес. Наоборот, она все больше напоминает случай с глупым прыщиком или сыпью, которые на первый взгляд не стоят внимания, а на самом деле ни что иное, как самая зловещая симптоматика. Подобные симптомы, даже если заметишь их у совершенно незнакомой и чужой женщины, к тому же чем-то несимпатичной, невольно внушают какую-то оторопь, содрогание, нагоняют такую тоску, что и впрямь хоть волком вой. То же самое с этой Степной Волчицей. Только гораздо сложнее.

Положа руку на сердце, я чувствую, что, кроме недоумения, граничащего с раздражением, возмущением, даже отвращением, что подобная особа принадлежит к нашему женскому племени, не могу отказать ей в исключительной порядочности. Более того, с формальной точки зрения она безусловно кладезь многих общечеловеческих добродетелей, которые, по идее, есть ни что иное, как «джентльменский набор» идеальной жены. Кроткая, верная, покладистая, самоотверженная, способная боготворить супруга, сделать его центром вселенной, – качества, которые не только не были оценены по достоинству, не сберегли ее семьи и счастья, но, по-видимому, даже сыграли в ее судьбе роковую роль.

Так уж вышло, что мне случилось навестить тетку как раз в тот день, когда Степная Волчица отворила калитку и, озираясь, словно затравленно, двинулась по тропинке между роскошными теткиными настурциями и георгинами. Затем робко остановилась перед открытой верандой, пока тетка, поднявшись навстречу, не спросила, что ей нужно.

На столе красовался специально испеченный к моему приезду и как бы в пику всем моим диетическим потугам громадный пышный торт, от которого мы уже успели беспечно отъесть по нескольку кусков.

– О-о, – произнесла женщина, глядя на торт. Не то с выражением тяжкого страдания, не то с завистью, – сколько любви и терпения нужно вложить в подобное произведение искусства! Теперь торты всё больше покупные… – А может быть, и с затаенным презрением к тем, кто может позволить себе угрохать бездну времени на такую прозаическую безделицу, как какой-то торт.

Моя добрая тетка тут же расплылась в улыбке. Мне же этот комплимент показался напыщенно-неловким, если не лицемерным, а сама женщина вызвала укол неприязни, – начиная с бодренько осветленных, рыжеватеньких, но уже весьма седыми корнями, волос, до стоптанных босоножек с большими пальцами выглядывающими, словно кукиши, и ногтями не ведавшим, что такое педикюр.

Нервно, хотя явно с намерением изобразить максимальную доброжелательность, женщина улыбнулась сначала мне, потом тетке, и что называется довольно официально отрекомендовалась, при этом как-то по-мужски пожав нам обеим руки.

– Александра Степанова…

Узнав о цели ее визита, тетка распростерла объятия и пригласила гостью за стол. Александра Степанова испуганно всплеснула руками (ах, бедная моя фигура!), но после нескольких жеманных реверансов быстро сдалась на милость моей тетки, которая принялась подкладывать ей в тарелку кусок за куском. Судя по всему, «бедная фигура» была забыта. Да и то сказать, к лучшему: при нездоровой одутловатости физиономии, блузка на Александре Степановой висела, как на вешалке, словно после затяжной голодовки. Пару сотен калорий ей никак не могли помешать.

Покончив с тортом, гостья церемонно испросила позволения осмотреть предоставляемое ей помещение. Все втроем мы полезли в спаленку в мезонине.

Молитвенно сложив пухлые плебейские руки и бог знает почему расчувствовавшись, Александра Степанова долго смотрела на засушенные китайские фонарики в украшенном финифтью и восточной вязью медном кувшинчике, стоявшем на полочке с зеркалом. Казалось, ей очень хотелось расплакаться, но по какой-то физиологической причине (может быть, утомленные перегрузками работы за компьютером) железы, отвечающие за слезоотделение, отказывались функционировать, и глаза, неуловимо подкашивающие, оставались совершенно сухими.

– Ну… как? – не выдержав, пробурчала тетка, приняв ее молчание за сомнение и неудовольствие по поводу предлагаемого помещения. – Подходит, нет?

– О, все великолепно! – поспешно воскликнула Александра Степанова, нездорово закашлявшись. – Мне у вас вообще очень нравится…

– Ну и слава Богу, – кивнула тетка.

Видимо, почувствовав, что тетка все еще находится в тревоге, Александра Степанова поспешила присовокупить (в качестве решительного комплимента), что все у нас чрезвычайно напоминает ей свою собственную дачу, тоже по-простому обшитую вагонкой, на которой в настоящее время живут ее престарелая, но чрезвычайно бодрая и крепкая мать и младший сынишка подросток.

Думая, что ослышались, мы с теткой изумленно переглянулись: для чего снимать комнату у чужих людей, если у самой целая дача?!

Вопиющую нелепость ситуации была очевидна и самой Александре Степановой, и она торопливо пояснила, что «так надо» – ей необходимо пожить отдельно, по причинам сугубо творческого характера. Подобным тоном, во избежание дальнейших вопросов, ссылаются на психиатрический диагноз.

И почти без паузы прибавила, что несколько месяцев назад от нее ушел муж… Это удивило нас еще больше, поскольку прозвучало, как еще одна причина (причем, может быть, самая главная), что она вынуждена снимать угол у чужих людей, несмотря на то, что располагает не только дачей, но, как немного погодя выяснилось, еще и двумя квартирами.

Она смотрела на нас такими глазами, словно мы ненароком уличили ее бог знает в чем, не то в ужасном преступлении, не то в извращении, но готова на всё – пострадать, подвергнуться самому жестокому осмеянию.

У нас с тетушкой, естественно, хватило такта и выдержки, не развивать эту тему дальше.

– Может быть, для вас это слишком дорого? – строго поинтересовалась у нее тетка.

– Да… То есть нет… То есть, конечно, я готова, – почему-то покраснев, и в то же время с оттенком чопорности произнесла она. – Я хочу заплатить сразу за весь сезон. А если вы позволите пожить еще месяц-другой, то и за это время…

– Это уж как вам угодно, – деликатно и коротко кивнула тетка.

С взвинченной искренностью, неприятно граничащей с экзальтированностью, Александра Степанова принялась благодарить ее. И тут же полезла за деньгами. Высокомерная замкнутость и униженность, замешанная на чувстве вины, сменялись у нее с необычайной быстротой.

Как бы там ни было, в целом я, скорее, прониклась к теткиной постоялице симпатией, чем антипатией. Несмотря на изрядно запущенные, как сейчас говорят, имидж и прикид (что, на мой взгляд, непростительно даже для тех, кто проводит в поэзии «упадническую линию») природа-матушка наделила ее миловидностью и статью. Примирительно настраивало, располагало также сквозящее во всем ее противоречивом облике что-то одухотворенное, нищенски трогательное, похожее на мольбу. В ней, безусловно, не было тени наглой бесцеремонности, напора. Щепетильность, пусть и чрезмерная, качество совершенно нелишнее в людях. А по нынешним временам так просто редкостное.

Я оставила женщин одних, так как до отъезда еще собиралась сделать питательную маску из перезрелой тетушкиной земляники, принять солнечную ванну и привести в порядок ногти. Гигиенические процедуры способствовали самопознанию и всегда доставляли мне колоссальное самостоятельное удовольствие. По крайней мере, не меньшее, чем результат, заставляющий окружающих мужчин делать стойку, а женщин мурлыкать и играть коготками.

Между тем моя словоохотливая тетка, как заправский экскурсовод, принялась водить нашу новую знакомую по своим владениям, с гордостью демонстрировала, как складно и крепко устроено хозяйство, клумбы, сад с огородом. Время от времени до меня долетали тетушкины пояснения: вот эту резную скамеечку покойный супруг изготовил собственноручно, а затейливый каменный колодец сложен еще покойным отцом. Словом, все главное, фундаментальное построено здесь мужскими руками, на века, а самой ей остается лишь поддерживать хозяйство в приличном виде: разводить цветы, развешивать занавесочки. Мол, живет она себе поживает; и среди этой роскоши разговаривает с дорогими покойниками, как с живыми.

Они вернулись, когда я лежала в шезлонге под кустом жасмина со свежим номером «Космо».

– Чудесно у вас, настоящий райский уголок, – подтвердила Александра Степанова. Было видно, что на этот раз она ничуть не преувеличивает своего благоговения, что ей действительно не хватает этой тихой семейной атмосферы, не возмущаемой никакими бурями, этой мирной домашней ауры. – Вообще-то, у нас на даче тоже много сделано руками мужчин. Не все доделано, конечно. Зато в московской квартире муж сам сколотил книжные полки, а замечательный книжный стол, поверите ли, соорудил из простой двери… Ах, как это прекрасно, – вдруг прибавила она мечтательно, – когда муж и жена живут вместе до самой смерти…

Тетка машинально кивнула.

– …А еще лучше, – заключила Александра Степанова, – когда супруги умирают в один день и их вместе хоронят в одной глубокой и уютной двуспальной могиле…

Тетка вопросительно взглянула на меня, а я лишь пожала плечами и прикрылась журналом.

Честно говоря, я хотела шепнуть ей: может быть, пока не поздно, дать постоялице от ворот поворот? Но удержалась. Для нее ведь самое главное, чтобы к человеку можно было испытывать заботливо-родственные, материнские чувства. «Ты-то меня раз в год навещаешь, – пожалуй, услышала бы я от нее, – а тут такая вселенская бездна сиротства и беззащитности…»

– Прошу прощенья, – произнесла эта «вселенская бездна», обращаясь к тетке, – вы не будете иметь ничего против моего испорченного образа жизни? Когда заработаюсь, очень поздно ложусь. Соответственно, поздно встаю. Иногда предпочитаю вообще не спать. А здесь я, на даче, бог даст, может быть, стану иногда прогуливаться по ночам… Но это вас совершенно не побеспокоит, я тихая, как мышка, не наркоманка, не алкоголичка… – пошутила она с нервной усмешкой, видя, что тетушка начинает тревожиться. – К тому же, я никудышная хозяйка, да и аккуратностью, кажется, не отличаюсь. Зато обожаю мыть полы. Причем попросту, эдак по-деревенски, с ведром и тряпкой. А еще стирать…

– Она, верно, истосковалась по душевному отношению, – шепнула мне тетка. Я поняла, что она уже успела полюбить ее и готова на всё.