Господа юнкера

Из врачей больницы Сергей остался один. Остальные – кто погиб, кто ушел с беженцами, думая о своей семье. С Сергеем были лишь две медсестры, обе пожилые, одинокие женщины, да санитар Сомов. Сергей обрисовал ситуацию Пустовойтову.

– Ну, где ж теперь транспорт найдешь?! – ответил тот. И тихо добавил: – Здесь, в лесу, будет организован партизанский отряд. Все боеспособное население отправляется туда, как и наши отступающие солдаты, отставшие от своих подразделений. Вам, врачу, хорошо бы туда…

– Нет, – перебил его Сергей, – я не могу, не имею права оставить, бросить больных и раненых.

– Но скоро придут немцы. Будем надеяться, что больных они не тронут. Ведь здесь сплошь гражданское население, как я понял?

Сергей кивнул:

– Да.

– А вас могут и… Вы коммунист?

– Нет.

– А-а-а, ну тогда, может быть, вас не тронут, – сказал Пустовойтов, сел в «эмку» и уехал вслед за толпой беженцев, ушедших из села.

Стало непривычно тихо для последних дней. Ближе к вечеру вдали послышался шум десятков моторов. Сергей вглядывался, но ничего, кроме огромных туч дорожной пыли, не видел. В голове пронеслось: «Немцы, – и какой-то холодок пробежал по спине. «Ничего, – успокоил он себя, – они же цивилизованная нация и не сделают плохого страдающим больным людям».

Больные кое-как разместились прямо на полу. Сомов носил воду из колодца и поил жаждущих. Оставшиеся в селе жители приносили продукты: хлеб, молоко, овощи, кто-то тащил какие-то тюфяки, тряпки, сено, чтобы люди не лежали на голых досках грязного пола. Медикаментов почти не было. Сколько их сгорело в разбомбленных грузовиках! Один старичок, как оказалось, бывший военным фельдшером в Первую мировую войну, принес и подал Сергею четверть самогона.

– Я же понимаю, что у вас ничего нет. Вот, будет средство для дезинфекции, – сказал он при этом.

– Спасибо вам. А мне и рассчитываться с вами нечем, – сконфузился Сергей.

– Да ну что вы говорите?! Это же для больных людей, – обиделся старик. – Я ведь не торгую им.

– Вы очень помогли, спасибо, – сказал ему Сергей, пожимая сухую старческую руку.

Когда стемнело, улицы осветились многочисленными фарами грузовиков и танков немецкой армии, вступивших в село.

На центральной площади села, где находился клуб с больными и ранеными, остановились легковушки, оттуда вышли офицеры, командовавшие колонной войск. Их денщики забегали по ближайшим хатам, выбирая ночлег для своих хозяев. Несколько солдат вошли в клуб. Осветив фонарями помещение, они наставили лучи света на лица людей и стали осматривать их. Сергей, зная немецкий язык, объяснил солдатам, что это больница, и народ в ней – больные, врач, две медсестры и санитар.

Один из солдат пошел докладывать офицерам об увиденном. После чего в клуб вошли два офицера, посмотрели и решили разобраться с этим утром, а сейчас надо спать.

– Сколько же мы сегодня прошли! Проклятая страна, с ее размерами, – сказал один из них.

– Да, я чувствую усталость, – ответил ему второй, и они вышли из клуба. Солдаты – за ними.

В клубе никто не спал. Сон покинул людей, и они тревожно думали и гадали, что же принесет им эта встреча с немцами, что за люди эти немцы?

Сергей решил утром сходить к начальнику немецкой колонны и объяснить ему, что военных среди больных нет. Здесь гражданское население – пациенты городской больницы города Ковеля. «Не станут же они убивать мирное население, да еще больных», – думал он, пытаясь уснуть.

* * *

После взятия города Ковеля майор Райнер Боде и лейтенант Михаэль Роот с колонной войск продолжали двигаться по советской территории. Проехав по разбитой взрывами авиабомб дороге, колонна вступила в большое село. Решили до утра остановиться здесь. Денщики подыскали им неплохую чистую избу для ночлега, заставив хозяев застелить кровати чистым постельным бельем, а самим убираться в хлев, к скотине. С полевой кухни был доставлен ужин. Денщики накрыли стол, поставив в центре бутылку шнапса.

– Можете идти, вы свободны, – сказал Боде денщикам и, расстегнув портупею, снял ее, снял китель и потянулся.

– Ну что, Михаэль, надо отметить взятие этого русского города. Как его, Ковель, кажется?

– Да, это Ковель, Райнер. А вот село я не знаю, как называется. Большевики за двадцать лет много названий населенных пунктов сменили. Даже такой город, как Петроград, город Петра, называется именем главного большевика Ленина.

– Ну ничего, Михаэль. Мы вернем им старые названия, когда разобьем большевиков.

– Это хороший тост, Райнер, – сказал Михаэль, подняв рюмку.

Они выпили и закурили.

Михаил, ступив на родную землю, испытывал двойственные чувства. С одной стороны, он помнил, как в тысяча девятьсот двадцатом году они отступали, и большевики вытеснили их за пределы России. А сейчас отступают большевики, и он опять на родной земле, где и побывать уже не надеялся. А с другой стороны, их с Сергеем Львовым порыв уйти из университета в военное училище, был во время войны как раз с немцами, чтобы защитить от них родную землю. И теперь он с этими немцами идет по родной земле, как оккупант.

Что-то было неправильно в этом, он это чувствовал, и ему было не по себе. Любил ли он Германию больше, чем Россию? На этот вопрос, заданный самому себе, он отвечал: конечно же нет. Он помнил, как в эмиграции тосковал по Родине, пел русские песни, и слёзы текли из глаз. А Германию, он точно знает, что не любит. Она для него только мачеха, которая не заменит мать.

Да, он призван в немецкую армию, но стрелять в русских он не сможет. Да, стрелял когда-то в красных, но тогда он защищал от них свою Россию, гражданином которой он был. А сейчас он гражданин Германии, хотя в душе всегда считал себя русским. Поэтому в войне против русских он чувствует себя предателем.

«Господи! Как же всё сложно в моей жизни, как всё запутано», – думал Михаил, ворочаясь.

Майор Боде уже давно спал, похрапывая, и видел десятый сон. Михаил вспомнил: когда его призвали на военную службу, он просился в военный госпиталь врачом, но ему отказали. Понадобилось его знание русского языка.

Утром все жители села были согнаны на центральную площадь. Больных в клубе пока не тронули, командование немцев еще не решило, как с ними поступить.

На митинге командир полка, занявшего село, полковник Риккер говорил речь, переводимую Михаилом, о том, что «немецкие войска несут освобождение народу России от большевиков…»

Для жителей села русский язык был нисколько не ближе немецкого, но все же немного понятней последнего. В селе говорили на украинском и польском, ведь до тридцать девятого года их область была в составе Польши, и только последние два года она стала советской. Но эти тонкости немцев не интересовали, да и как иначе, если разговариваешь с народом с позиции силы и палец – на спусковом крючке автомата.

Жители села хмуро глядели на захватчиков и гадали, что же теперь будет. Наконец полковник возгласом «хайль Гитлер!» закончил свое выступление и отправился в штаб, занимавший избу правления колхоза. В отношении больных было принято решение: здание клуба сжечь вместе с больными, дабы обезопасить от «заразы» доблестные немецкие войска. А медицинский персонал проверить, есть ли там коммунисты и евреи, которых немедленно уничтожить. Остальных отправить в концлагерь. Выполнять приказ был назначен обер-лейтенант Китлинг со взводом автоматчиков. Когда он отправился в клуб с больными, его сопровождал Михаил, как переводчик.

Китлинг с Михаилом медленно обходили выстроенный медперсонал, спрашивая одно и то же.

– Коммунист? Еврей?

Сергей Львов не верил своим глазам: одним из офицеров, который говорил по-русски, был его друг Михаил Роот. Тот тоже узнал своего друга и побледнел. На вопросы Сергей ответил отрицательно. Коммунистом он так и не стал, да и не стремился никогда им стать, так как не был ни карьеристом, ни адептом марксизма-ленинизма. Их глаза с Михаилом встретились, но оба взяли себя в руки, не показав свое волнение. Китлинг скомандовал, и автоматчики оцепили медперсонал, уводя его из клуба. Сергей по-немецки обратился к нему с вопросом, куда их ведут и что будет с больными. Китлинг, худой и высокий, как тростник, с крючковатым носом, не поворачивая головы, ответил, что они арестованы, а о больных промолчал.

Их вывели из клуба и, приведя к добротному сараю из бревен, втолкнули туда, заперев на замок и выставив часового. В сарае были слышны автоматные очереди, но никто из медицинских работников и подумать не мог, что это расстреливают больных. Затем бревенчатое здание клуба заполыхало, наполняя воздух гарью и треском горевших бревен.

Майор Райнер Боде глядел на полыхавшее здание клуба и курил, затем повернулся к подошедшему к нему Михаилу.

– Ну что, Михаэль, от этого никуда не деться, это гримасы войны. Или мы их, или они нас. Но нам с вами надо возвращаться в Ковель, наша поездка затянулась. Больше тут переводчик не нужен.

– Когда выезжаем?

– Завтра поутру.

– Да, кстати, этих арестованных врачей хотели отправить в концлагерь, а теперь решили ликвидировать, чтобы не возиться с ними. Опять Китлингу предстоит работа.

– Райнер, один из них знает немецкий язык. Я бы хотел допросить его, можно?

– Тебе интересно? Ну, пожалуйста, я скажу Китлингу.