Человек пишущий

Автоматчик принял шутку всерьёз:

– Рикошет далеко уйдет, ближе подойдем, тогда наверняка влуплю кому-то по рогам.

Заваркин ощупал свой лоб, чувствуя, что остался один на один с невидимым складом, его партнер замолк, растворился и ныне маскируется, ничем более себя не выдавая. Он – в засаде.

Идти в бой, то есть проверять цел ли замок, а если не цел, открывать огромную невидимую дверь предстоит Глебушке. А оно ему зачем? Чтобы получить в лоб опять же рогам арматурой? Вот скажите, люди добры, на фига Заваркин оказался стоящим здесь по щиколотки в холодной невидимой луже, грустно играя с загадочной смертью в прятки?

Зачем торчит дураком за две тысячи в месяц, которые бухгалтер Лидия Павловна достает два раза в месяц вроде подачки, невесть откуда, из какого кармана, возможно даже лифчика пятого размера?

Почему давно не уволился?

Чтобы сидеть дома, глядеть в окно – ждать, пока за долги по коммунальной плате не придут другие автоматчики, чтобы выселить из квартиры? И далее прямой путь в бомжи, рыться за помойкам, да кто еще позволит – рыться, нетушки, драться за помойки с красномордыми коллегами по несчастью? Хрен редьки не слаще, но нынче в душе надежда – десять тысяч долларов, Москва, финал, фуршет на Тверской, и это делает Заваркина безрассудно смелым, в два счета нащупывает (целый!) замок, в прыжке пинает дверь, та закрыта насмерть, даже не шелохнулась. Выкрикнул нагло громко, облегчённо:

– Крысы веселятся!

На обратном пути уже автоматчик возглавляет их грозный разведотряд. Глеб слышит его скорое чавканье по лужам, торопится следом, но не может догнать. Автоматчики уезжают. Задраив железные двери своей магазинной крепости, он чувствует, как всего трясет от счастья, хочется еще разок посмотреть на список финалистов всемирного литературного конкурса. Глеб опять бессовестно влез в ящик девушки-менеджера Аллы, как к себе домой, о боже, боже, какой он невероятно счастливый человек – вот ни в сказке сказать, ни пером описать. К тому же не застреленный случайно с перепугу пацаном-автоматчиком, с мозгами в голове, а не на чьей арматурине или гаражной стенке.

И видит, не веря собственным глазам, на е-мэйле письмо от некой Маши, которая на конкурсе представляет одного из организаторов – издательство «Прима-Вера». И эта совершенно необыкновенная девушка Маша прислала ему договор на пяти страницах на издание его романа, в приложении (лист шестой) указана сумма оплаты – 1000 у.е., что «Прима-Вера» покупает у него авторские права на роман за такую сумму сроком в пять лет. Вот это Маша, вот это да, какая необыкновенная девушка, эта неведомая изумительная Маша, просто восторг для его пусть грубоватой, но еще чувствующей прекрасное души!

Теперь срочно распечатать текст в двух экземплярах, подписать и отправить в московское издательство. Затем они пришлют авторский экземпляр обратно, вот и все. Все права на роман отходят издательству сроком на пять лет, зато тысяча долларов в кармане! Ну и пусть пользуют героев в рекламных целях, пусть делают сценарии, фильмы, театральные постановки. Для него главное, чтобы герои существовали, жили, Глебу ничего больше и не надо. Счастье вперемешку с долларовыми купюрами просто сыплется с неба крупными кусками ему на голову сверх всякой меры.

Сколько на эти капиталы можно жить при трате, допустим, пяти тысяч рублей в месяц? Целых полгода!

Бешеная радость хлещет из космоса, счастье, упоительное счастье расплющило тщедушного Заваркина в своих долларовых объятиях! О, Маша, Маша, не забуду твоей торжественной красы и долго, долго слышать буду…

Опомнился от мечтаний про Машу, срочно распечатал договор и даже подписал его авторучкой Аллы, ничего не ведавшей ни о Маше, ни о его счастливых ночных бдениях на ее столе. Алла тоже конечно девушка ничего себе, со смыслом, университетский диплом ее сугубо алгебро-математический, но не то, далеко ей до необыкновенной Маши! Ему не терпелось отправить договор почтой в Москву. Все, напечатают с реальным гонораром! Сбылось!

Ну как тут не почувствовать себя настоящим профессионалом, которому платят за его работу и неплохо платят, между прочим, за один роман получается тринадцать тысяч долларов, почему тринадцать? Так он прошел в финал конкурса по двум номинациям!

В одной, основной по психологическим романам шесть авторов будут спорить за 10 тысяч долларов, а в другой дополнительной, за доброту еще две тысячи долларов причитается. И это правильно: доброта должна когда-нибудь, где-нибудь и кем-нибудь вознаграждаться, юные друзья мои! Хотя бы на литературном конкурсе. О, Маша, Маша, не забуду…

Итого 13 тысяч долларов светит ему… число, конечно, нехорошее, что и говорить. Но в рублях оно предстает гораздо лучше: четыреста двадцать тысяч – умереть не встать. Следует отметить, что Глеб закалённый в неурядицах человек, потому весьма нетребователен к удобствам жизни: почти не ест, обуви практически не бьёт, сидит на своем месте за пустым столом и знай себе пишет. Даже не курит, потому пишет без перерывов и всяких там файв о клоков. Стакан с холодной кипяченой водой на столе есть – и все, достаточно, остальное лишь заземляет полет неуёмной фантазии.

Куда ему пять тысяч в месяц? На что? Вполне достаточно общенародного минимума в четыре, да за глаза хватит, делим на четыре, получаем 105, чего-чего?

Сто пять месяцев спокойной обеспеченной жизни и увлекательной, самой лучшей в мире работы? По двенадцать часов в сутки за столом? Это если разделить на двенадцать, ибо в отпуск Заваркин не ходит, ему теперь каждый день будет отпускным более семи лет подряд!

За семь спокойных лет он еще семь романов накропает! Вон, Дашенька наша Донцова, в месяц по книге шпарит, берем пример! Ноутбук купит нормальный!

Как в столь замечательный момент не испытать истинного, ничем не сдерживаемого вдохновения? И ночной сторож, с утра рогатый холостяк Глебушка Заваркин не удержался, захмелел без вина от арифметических расчетов, в миг зашелся от счастья и полетел, полетел по мраморной магазинной зале в неистовом танце кругами, кругами, кругами…

Бац! Стучат! Бац!! Уже семь часов!! Бац!!! Директор припёрся!!! С любовницей!!!

Вот не спится же некоторым людям на семейной кровати с красавицей женой в обнимку! Мама родная, а у него компьютер офисный вовсю работает, договорные листы кругом разбросаны! Спасайся, рогоносец несчастный! Беги, открывай, не то подумают – спишь, ах, ты, образина! Распрыгалась мне тут!

Первой в помещение влетает любовница, и это спасает Заваркина от полного разгрома, потому что морской волк старается не отстать от бешеной леди, движется в ближнем фарватере, по сторонам ему смотреть некогда.

Любовница моложе и быстрее в движениях, значительно энергичнее и много злее. Вся из себя надменная, на том слава богу и всем святым: сторож для нее пустое место, и ничего более. Со змеино-каменным лицом простучала иноходцем по коридору в направлении директорского кабинета, кстати, там и туалет поблизости удачно расположен – оформлен в европейском стиле с джакузи.

Подводник успевал восхищенно трепетать бледным ликом в узком фарватере канонерки.

Удивительная он все таки личность, их директор, почти в той же мере, как и его кабинет, в который Глеб иногда заходит по ночам полюбоваться. Для Заваркина совсем не важен дизайн, представительская фирменная отделка, евро-евро-евро, что, конечно же необходимо в офисах строительного большого магазина, торгующего по немецкому прейскуранту. Главное здесь другое – прекрасные модели парусников, бригантин, каравелл, летящие на подставках. Верно, безумно дорогие модели, под стать романтическому внутреннему миру моряка, а по стенам темно-синие панно, на которых красиво завязаны десятки узлов из белых канатиков.

Шикарный кабинет, приют старого морского волка с трубкой в зубах, хотя директор вовсе даже не стар, ему где-то тридцать пять – тридцать семь, сорока нет точно – слишком гладки безукоризненно выбритые щеки, бывший морской офицер, подводник.

Дело несколько портит продолговатая лысина, которой, впрочем, он немало не стесняется, видимо давняя, с младых ногтей нарисовалась, зато уж одет всегда с иголочки, ездит на тойоте-камри с тонированными стеклами, курит дорогую трубку, распространяя запах добротного табака, благоухает мужской туалетной водой, у него приятная, весьма и весьма миловидная жена с тонкими, благородными чертами лица, на вид гораздо моложе любовницы, и сын десяти лет.

Как-то вечером Глеб помогал директорской жене распечатывать дипломную работу: интеллигентная, чудесная женщина, с изумительными локонами, без капли барства или манерности, и как здесь не удивиться странностям человеческой натуры: ведь поселившаяся в романтическом мире отставного моряка любовница – очевидная стерва, из которой данная наличность прёт и никакими силами ее не спрятать.

Со слов технички Милы, морской волк тайно купил любовнице салон красоты. Откуда про то знает техничка – Заваркин не спрашивал, сильно верить не стал, так принял к сведению. Конечно, не слабый подарочек по нынешним трудным временам. Ходит любовница всегда в черном, как палач, но более обтягивающем наряде, резка, груба, одна походка чего стоит! Мраморный пол искрит под каблуками, а впрочем, какое ему дело? Компьютер не заметили – и слава богу. Свалилось на человека личное счастье в виде неведомой, деловой Маши, финала конкурса, кучи баксов, договора с издательством, поездки в Москву за счет фирмы, где предстоит в отеле Шератон на Тверской фуршет с самим Калягиным, и пошла голова кругом!

Эх, Заваркин, Заваркин, чудо ты в перьях!

Глава 2

У каждого из нас, грешных, имеется своя собственная история грехопадения, про которую никому никогда не говорится, бережется подо что – неизвестно. Заваркинская изначально была проста, как дырка от бублика: на девятый день рождения старший брат преподнёс ему в дар роскошную записную книжечку – дневник в кожаном переплёте с элегантным тиснением.

Красивая книжица оказалось на удивление пустой, несмотря на солидный кожаный переплет, какой ни у всякой-то и настоящей книги есть, и необыкновенно понравилась Глебушке-третьекласснику своей внутренней девственной чистотой, непривычной и несколько даже неестественной, которую тотчас захотелось чем-то наполнить, какой-нибудь, собственного измышления дерзкой, пусть и глупой фразой, или росчерком, а еще лучше мудреной китайской цитатой, однако свыше было указано, что писать в дареном дневнике покуда нельзя, ведь начинается нумерация жизни с 1 января следующего года, а все дни недели там пронумерованы и расставлены по порядку.

Целых полгода пришлось дожидаться той поистине сладостной минуты, когда возможно стало написать на первой белейшей странице: «Уже 2 минуты Нового года. Я ещё не сплю и веду свой дневник…». Именно то, давнее многомесячное ожидание сотворило из нормального дитяти человека пишущего, стремящегося каждую минуту марать одну за другой чистые страницы, портить их заурядными размышлениями по поводу разнообразных житейских обстоятельств, и в придачу зарисовывая поля мужскими и женскими физиономиями, или вообще никому непонятными абстрактными значками – признаками грядущего и уже совсем близкого сумасшествия.

Кстати, друг семьи Аркадий абсолютно уверен, что именно с того все и началось. Как вы понимаете, сейчас будет описан сам Аркадий, чем занимается, поэтому приготовьтесь: в первую голову он, без сомнения – самый задушевный друг и товарищ Глеба Заваркина, а так же его преждевременно скончавшегося старшего брата Валентина, впрочем, сказать так, значит не сказать ничего: он был много-много больше, чем просто друг.

Следовало бы назвать его милым другом, но, к сожалению, данное словосочетание безнадёжно испорчено классиком французской литературы Ги де Мопассаном. Умеют некоторые иностранные сексуально озабоченные великие писатели, а так же их местные переводчики приватизировать слова русского языка в собственных корыстных целях, лейблы из них устраивать, наделять двойным смыслом, и тем самым портить до такой степени, что брать в употребление после абсолютно невозможно, а как бы хорошо сказать: «милый друг»!

Продолжительное время жизнь человека пишущего была тиха и скрытна от глаз внешнего мира. «Писатель» звучит слишком громко, для Глеба явно не подходит, «сочинитель» – тем более. Последнее вообще у нас имеет ярко выраженный отрицательный смысл: «Экий ты сочинитель», – говорит следователь подследственному, неважно, правду тот говорит или нагло врет.

Своей физиономией и натурой Глеб Заваркин никогда ничего высокого, неподражаемого из себя не представлял, сначала долго и упорно учился в школе и вузе, получив высшее образование, трудился несколько лет на заводе инженером-технологом, когда в 90-е завод обанкротился, стал браться за любую работу, в том числе грузчика, дворника, сторожа, между делом кропая потихоньку рассказики.

Работа последних лет хоть и была совершенно ничтожной в отношении оплаты, своею длительностью и мелочностью весьма отвлекала его от главного, как ему казалось, дела жизни, местами доводя до скрытой истерики, которую никому и показать даже было нельзя. Глеб мёл территорию какого-нибудь детского сада летом, отбрасывал снег зимой, долбил наледи весной и осенью, посыпая их песочком, да рассылал рукописи по редакциям литературных журналов, с неведомой человеку не пишущему страстью дожидаясь ответов.

Очень занимательное времяпровождение, стоит раз попробовать – палкой потом не отгонишь человека от такой расчудесной творческой жизни.

Его бедные отец с матерью имели двоих детей: Валентина и Глеба. Отец давно от них ушел, даже не ушел, а уехал к чёрту на кулички в Ленинград, завёл там другую семью, и по скудным слухам жил тоже отнюдь не счастливо. Благодаря данному обстоятельству с Петербургом Заваркин познакомился довольно рано, в первый и последний раз наблюдая его красоты из окна катафалка, сопровождая отца до кладбища. Честно говоря, не произвела Северная Пальмира впечатления из-за шторки траурного окошечка, не произвела, да и настрой был не тот: мать на похороны ехать отказалась, брат в очередной раз влюбился-женился, пребывал в бурном фонтане семейных отношений, расставаться с коими раньше времени не желал.

Хотя папенька умер из близких родственников первым, он давно не принадлежал семье, и был, что называется, отрезанным ломтем, а вот действительно первым в их семье умирать пришлось все-таки Глебу. Произошло это неприятное событие, понятное дело, из-за литературы, а лучше сказать благодаря его несчастному графоманству, что сродни затянувшемуся детству.

Согласитесь, не может человек всю жизнь кропать рассказики с повестушками да крутиться с метлой и лопатой на тротуаре, так и не познав счастья быть напечатанным. Если, конечно, во время благополучно не сопьётся. На свою беду Глеб не пил совершенно, как и старший брат Валентин. Благодаря жёсткому материнскому воспитанию они выросли абсолютными трезвенниками, может отсюда и к литературным компаниям Заваркин оказался не в состоянии прибиться по-настоящему: ходил близко, раскланивался, но сплотиться по-настоящему в едином порыве, крепко заквасить да побуянить на дружеской пирушке, а потом уж и слиться с богемой так и не смог. Оставался недолгое время рядом, но с боку припёка.

У каждого из братьев с годами вызрело собственное хобби – Валя до сорока лет непрестанно женился и разженивался чуть не ежегодно. Притом обязательно съезжал с квартиры, точнее общей с братом комнаты к новой жене, официально выписывался, прописывался на новом месте, вроде как взаправдишный, настоящий муж, будто бы навсегда, но в скорости обязательно возвращался обратно, и что неприятно – в жутко дурном настроении.

Зло топыря нижнюю губу, не отвечая ни на какие расспросы, выкладывал свои пожитки, пахнущие чужими духами, из сумок и чемодана, восстанавливая себя в правах собственности, от чего их комната тут же делалась для Глеба словно бы чужой и слегка на манер братовой физиономии противной, далее тот шел прописываться, устраивался, несмотря на высшее образование опять в местный ЖЭК сантехником, и жил далее несчастный-пренесчастный. Не пил, зато сквозь зубы всех на работе и в быту аттестовал весьма скептически.

В отличие от брата, донельзя пресыщенный на его горьких примерах, Заваркин-младший с женщинами особо никогда не дружил, писал себе тихонько заметки, миниатюры, рассказы, отсылал в редакции газет и журналов. Отвечали не очень скоро и не всегда. В ранние постсоветские времена редакционные литконсультанты еще являли обычно трехстрочную вежливость: приветствовали с восклицательным знаком, или без оного, величая уважаемым в заглавной строке, говорили, что в принципе недурно, местами даже весьма, но не соответствует либо тематике журнала, либо текущему моменту. Желали удачи на литературной стезе.

Один раз в журнале «Октябрь» неведомо с какого похмелья, вдруг пообещали напечатать в двенадцатом номере, Глеб прождал почти год, в течение которого почти не писал, мечтал увидеть свое произведение, будто находясь в горячечном бреду, перечитал в библиотеке подшивки «Октября» за все имеющиеся периоды, но в конце концов его так и не напечатали. Когда ему в читальном зале принесли последний в том году номер, он открыл его прямо у стойки библиотекарши, испытав разочарование, подобное тому, как если бы построил во сне чудесный замок, долго и необыкновенно счастливо жил в нем, вдруг проснулся, и понял, что замка того никогда на самом деле не существовало.

С появлением литературных интернет-платформ столичные журналы посланиям из провинции начали удивляться еще более: зачем шлёте, кто вы такой, что из себя представляете? Идите-ка в свой Самиздат, там вам самое место! У нас мэтры европейского уровня с нобелевскими лауреатами в очередь до угла квартала выстроились печататься. А вы кто есть такой? Знаете что? Не шлите больше ничего, по электронной почте особенно, пожалуйста, сделайте такую милость – освободите, христа ради, от обязанности читать свою ерунду с экрана в служебное время, необходимое для выполнения настоящей работы.