Помни о микротанцорах

– Могу, но не хочу.

– Кто умрет в этот раз? – спросил отец.

– Да так, знакомая тетя. Змеюка, между прочем.

– Ты всегда так говоришь. Тебе не страшно?

– Мне уже ничего не страшно, – ответила Мира, – если ты намекаешь, что это я их убиваю, то напомню тебе, что от меня это не зависит. Ни капельки не зависит.

– Но умирают всегда те, кого ты не любишь.

– Я не Христос, чтобы любить всех. Я не могу любить тех, кого я терпеть не могу.

– У тебя нет друзей.

– У меня был один друг, которого я ненавидела. Ты помнишь, что с ним стало.

– Я хочу понять, как это происходит и почему происходит, – сказал отец. – но это превыше моего понимания. Ты же мне ничего не рассказываешь. Когда ты открываешь глаза после приступа, ты уже знаешь, кто умрет следующим. Откуда ты это знаешь? Что происходит с тобой там?

– Ты думаешь, что существует какое-то «там»? – спросила Мира.

– Скажи мне.

– Я никогда об этом не расскажу.

– Почему?

– Не знаю. Знаешь, чего я боюсь? Люди поймут, что это происходит вокруг меня. Сначала поймут, потом начнут бояться, потом догадаются.

– Мы переедем в другой город, прежде чем это случится.

– Я стараюсь быть доброй, – сказала Мира, – но я правда ничего не могу с этим поделать. Я даже думаю иногда, что если они меня поймают и ликвидируют, они будут правы. Это будет для них просто самозащита.

– Ты плохо выглядишь, – сказал отец и погладил ее волосы, – закрой глаза и отдохни. Ты моя спящая красавица.

– Бодрая уродина, ты хотел сказать. Я знаю, как я выгляжу. Я выгляжу как тварь с плаката об охоте на клонов.

2

С утра Анна зашла на выставку молекулярного дизайна, но не нашла для себя ничего нового. Генные дизайнеры и молекулярщики занимались все тем же самым: выращивали очередных нелепых уродов и обявляли свои творения биоабстракционизмом, биосюрреализмом и так далее. На самом деле, как казалось Анне, все это не имело прикладного значения и едва ли имело какое-то отношение к искусству. Молекулярный дизайн начался с работ японцев еще в конце двадцатого века, когда те стали выращивать кубические овощи. В кубическом арбузе или апельсине есть две стороны: во-первых, это уход от природных форм; во-вторых, это удобно для складирования. Молекулярный дизайн последующих лет развивался именно по этим направлениям: свободные художники выдумывали бесполезные, но причудливые формы, а прикладники изобретали то, чему можно найти применение. Но Анна понимала только прикладное искусство.

Впрочем, молекулярный дизайн уже давно перестал быть свободным творчеством одиночек. Первый скандал случился после изобретения прозрачной собаки. Такие собаки оказались очень агрессивны и научились пользоваться своей невидимостью.

Несколько экземпляров загрызли своих хозяев и сбежали в леса. Там они стали размножаться с катастрофической скоростью. Причем их агрессивность ничуть не уменьшалась. Собак удалось истребить только после двух с половиной лет «собачей войны», так это назвали газеты, причем многие люди погибли и очень многие остались калеками. После этого было запрещено разведение любых прозрачных животных, включая даже рыб и медуз. Несколько лет спустя все же произошло нашествие невидимых муравьев, очень кусучих, но эту вспышку удалось погасить без труда.

Сейчас дизайнеры изощрялись в изготовлении полуневидимых экземпляров. На выставке можно было найти собак с прозрачной спиной: были видны лишь исправно работающие сердце, легкие, кишки, под всем этим две пары лап. Были собаки видимые лишь наполовину спереди и наполовину сзади. Были особи с полосатой невидимостью, были с невидимой кожей. А одна даже виделась как отдельно существующие голова и хвост. Всех этих уродов хорошо покупали. Особенно дорого оценили плоскую собаку: при нормальном росте она была плоской как камбала – всего в два пальца толщиной. При этом она была хорошо надрессирована и приучена притворяться подстилкой. Девяносто процентов всех животных были разновидностями собак. Остальные – в основном свиньи и кролики. Растениями в последнее время интересовались мало.

Выставка проходила каждую пятницу на аллеях центрального парка. Пятница, первая половина дня – такое время выбрали специально, чтобы приходило поменьше праздных зевак. В последние годы выставки ориентировались больше на специалистов и коллекционеров. «Помни о микротанцорах!» – висели огромные лозунги над центральной аллеей. Но о микротанцорах Анна помнила всегда.

Сделав записи и снимки, Анна взяла моб и отправилась в лабораторию. Она любила свою работу, но лаборатория означала не только работу. Каждый раз, когда она входила в здание, почти каждый раз, она была вынуждена говорить с толстой уборщицей Уваровой, и эти разговоры никогда не доставляли ей удовольствия.

Уварова была еще молодой, сильной, энергичной женщиной. Полной, но не до безобразия. Она постоянно улыбалась, довольная жизнью, работой и собственной глупостью. Это существо, как ни странно, имело особенное зрение, особенную прозорливость, развитую за годы: Уварова всегда исхитрялась говорить именно о том, о чем собеседник говорить не хочет. Уварова была, по-своему, остра на язык, и горе тому, кто вздумал бы ее задеть или оскорбить – она могла так раззявить свой рот, что даже шеф не желал иметь с нею дела. Впрочем, к шефу она относилась с подобострастием. Все, что делала Уварова, было гадко; ей нравилось быть гадкой, но при этом она была проста и естественна, как дикарь, который обжаривает на палочке мозг убитого врага. К Анне она обращалась на «ты».

– Привет, не наступи на тряпку, – заявила Уварова, – сейчас я положу другую, эта чистая. Опять опоздала, да?

– Нет, – холодно ответила Анна.

– Это ты шефу расскажешь, а я тебя вижу насквозь. У тебя сегодня новый начальник. Уже час как сидит и ждет. Два раза о тебе спрашивал.

Такой себе солидный и с бородой. Приятный мужчина. Ну проходи, чего ноги расставила. Я тебе не жених, а уборщица.

– Что вы себе позволяете?

– Если бы я себе позволяла, ты была бы бедная. Шучу я, шучу. Подержи здесь, я пока заверну эту проволочку.

Анна подержала.

– А ты на него смотри, – продолжала Уварова, – мужчина он нормальный, поверь мне. В случае чего, пригласишь на свадьбу. Тебе же уже двадцать четыре.

Или двадцать пять.

– Мне намного меньше, – холодно ответила Анна.

– Ну да, ну да, это ты кому-то другому расскажи. Я тебя вижу, как облупленную. Не обижайся, подруга, все ж мы бабы сволочи. На, возьми, почитаешь.

И она всучила Анне какую-то брошурку. Брошурка называлась: «Ревностно борись за женское дело!». Трудно изобрести большую чепуху.

Новый начальник действительно оказался приятным мужчиной. В нем было что-то теплое и комнатное, как в большом сером пушистом коте, жмурящем глаза у батареи – и что-то сильное, как в сильном звере. Так как время было обеденное, он заварил чай и предложил печенье. Покупное, не домашнее, – автоматически отметила Анна. Было ему лет тридцать-тридцать пять, что совсем немного для мужчины. Он предложил называть себя Гектором, без всякого отчества, и Анна согласилась. Потом она рассказала о сотрудниках и даже слегка посплетничала, расслабившись. Гектор имел громкий голос и здоровый громкий смех. Он хорошо шутил, был абсолютным оптимистом и казался надежным, как банковский сейф.

Просто идеал руководителя. Ну, поживем – увидим, – решила Анна.

После обеда она стала поливать растения своей оранжереи. Оранжереей она гордилась.

– Молекулярный дизайн? – поинтересовался Гектор.

– Да, мои собственные разработки. Сейчас никто не интересуется растениями, а напрасно. Смотрите, вот эта цистия вместо плодов производит совершенно сферические шарики. Вот такие. А в живой природе ведь нет ничего шарообразного, шарообразность для жизни всегда была недостижима. Когда я подумала об этом, я решила это сделать. И я сделала это. Шарики очень прочные, как слоновая кость, наверняка их можно использовать.

– Но ведь все они разного диаметра, – заметил Гектор, – придется теперь изобретать кривые подшипники. Ну мы и такие изобретем специально для этого случая, правда?

– Ну и что? Если рассадить целую плантацию таких цистий, то можно набрать любое количество шариков любых одинаковых размеров. Главное то, что шарики идеально круглые, вы понимаете?

Гектор понимал.

– Я собираюсь разгадать секрет микротанцоров, – сказала Анна, – поэтому я занимаюсь растениями. Я работаю над этим уже полгода.

– Зачем?

– Мне кажется, – сказала она, – этот секрет гораздо страшнее и гораздо серьезнее, чем все думают. Я почти уверена.