Студент Иконников

Он сказал и спросил, в свою очередь:

– А вы где живете?

– Вообразите, я тоже живу на Бронной! Но, только туда дальше – к Палашевскому переулку.

– Я вас провожу, – предложил Иконников. – Вы позволите?

– Нет, нет… не надо!

И, заметя удивленный взгляд студента, поспешила добавить:

– Вы не подумайте, что если я согласилась, чтобы вы меня перенесли, так мне все дозволено! У меня очень строгие родители. Нас могут увидеть вместе, и мне попадет. И к тому же я… невеста: в это воскресенье моя свадьба!

– Вот как! – разочарованно протянул студент. – За кого же вы выходите, если не секрет?

– Ну, какой же тут может быть секрет! Я выхожу за учителя.

Оба замолчали. На углу Малой Бронной Иконников остановился.

– Мне сюда! Прощайте!

Он приподнял фуражку и пошел. На душе от этой встречи остался неприятный осадок разочарования…

II

Иконников жил в меблированных комнатах, переполненных студентами и безработными актерами. Номерок у него был маленький, в одно окно, и платил он за него всего двенадцать рублей в месяц. Лишними деньгами Иконников не располагал. Тридцать рублей ему высылал ежемесячно отец, земский врач, да на столько же он имел уроков. Юноша он был скромный, и поэтому денег хватало.

В коридоре Афанасий Петрович столкнулся со студентом Рудзевичем, жившим от него через три номера. Рудзевич был медик третьего курса. Ходил он постоянно неряшливо одетым, не прочь был выпить, и потому Иконников его недолюбливал.

И теперь Рудзевич был немного пьян, и от него, за несколько шагов, пахло водкой.

Иконников хотел было незаметно проскочить в свой номер, но Рудзевич его окликнул и пошел к нему в расстегнутой тужурке, надетой на синюю рубаху, заложив руки в карманы, брюк.

– Вы, коллега, из университета?

– Да, – ответил, останавливаясь, Иконников. – А, что?

– Ну, что там: по-прежнему, фараоны?

– Полиции много.

– Гм! Ну, а того… столкновений не было?

– Пока никаких!

Рудзевич глубокомысленно скривил губы. Иконников открыл уже свой номер, когда Рудзевич сказал ему:

– Может, зайдете потом ко мне?

– А что у вас?

– Так, кое-кто из наших. Филатов… две курсистки.

Филатов был приятель и однокурсник Иконникова. Жил он в одном номере с Рудзевичем.

– Хорошо, зайду!

Номер у Рудзевича был большой, – в два окна. Когда Иконников вошел, кроме Филатова, был еще какой-то незнакомый рябой студент и две курсистки. На столе стоял небольшой медный самовар, бутылка водки, выпитая наполовину, колбаса и булки.

Иконников познакомился с курсистками и сел у окна.

– Может, хлопнете, коллега? – предложил Рудзевич, беря в руки бутылку.

– Он не пьет! – ответил за Иконникова Филатов.

– Тогда чайку!

– Вы, пожалуйста, не беспокойтесь, коллега… – улыбнулся Афанасий Петрович, – я сейчас ничего не хочу.

Рудзевич отошел от стола и подошел к курсистке с черными, гладко зачесанными волосами, матовым лицом с синими жилками на висках и с довольно красивым профилем. Она сидела на стуле недалеко от Иконникова. На вид ей было лет девятнадцать-двадцать, но обвеянное какой-то тихой грустью лицо ее, поражало серьезностью не по летам.

– На чем мы остановились? – спросил Рудзевич. – Ах, да!.. Так вы говорите, Роза, что студенчество само виновато в последних событиях?

– Во всяком случае, я принципиально против химических обструкций, считая их насилием.

«Вероятно, еврейка, – подумал Иконников. – И, конечно, эсдечка».

– А что же прикажете делать? – спросил рябой студент. – На насилие мы отвечаем насилием! Мы же, не можем сражаться аргументами. Нам и остается химическая обструкция.

– Я стою за совершенно другую тактику. Желало провести студенчество забастовку – прекрасно. Уговорись, не ходи в аудитории, не занимайся в клиниках, в кабинетах. Тогда это будет идейный протест и фактически – забастовка.

– Но тогда лекции не прекратятся, – заметила вторая курсистка, высокая блондинка с тяжелой косой, подобранной в прическу. – Не будем мы ходить, будут читать для академистов!

– Ну, сколько их, жалкая горсточка! – сказал Иконников, молчавший до сих пор. – Для них одних лекций не будут читать.

– Ты так думаешь? – спросил Филатов. – Напрасно: этого добра у нас сколько хочешь!

– Тут дело совсем не в академистах, – улыбнулась Роза. – Дело в сознательном студенчестве. И вы меня совсем не понимаете. Я далеко не против забастовки, и сама все время за нее агитирую. Но когда забастовка протекает с насилием, то тот, кто пожелает и кому это нужно, всегда подведет ее под рубрику сопротивления властям. И тогда будут наше движение давить, уже ссылаясь на право, которое-де мы нарушили. Зачем же давать такой козырь реакции?

– Я вполне с вами согласен, – повернулся к ней Иконников. – Вот я вас, Роза…

Он запнулся, не зная ее отчества.

– Самойловна!.. – подсказала она.

– Вот я вас, Роза Самойловна, слушаю, и мне все время кажется, что говорите не вы, а я!

– Наконец-то одного сочувствующего нашла! – воскликнула курсистка.