Пила, плескалась…
Игнат с волненьем говорил:
«Пей, доча, пей. Тут без отравы.
Донец меня вскормил-вспоил.
Он мне как брат, как твой аил.
Зарас14 поищем переправы.
Глядишь, вечерять будем дома…
Жаль, что нельзя нам до парома:
Оно, хоть тут и свой народ,
Всё ж лучше по темну и вброд.
Мы по лугу чуток проскачем,
А там… ты слушаешь меня?..
Увидим крышу куреня…
Он есть… Не может быть иначе.
Конешно, целый!
Чё с им станя!
А в ём – маманя и Васяня…
Подрос, должно…
И Нинка… Эх!
Увидеть бы живыми всех!…
Какая б с плеч моих свалилась
Неимоверная гора!..
Ты там не слишком остудилась?
Вылазь, поешь, и спать пора».
Он сам не спал. Глаза прикроет
Лишь на минутку. И опять
Плетёт венки, шалашик строит.
И письма так любил читать!
Другого не имелось, или
Он об ином и не мечтал.
Листки прорехами светились,
А он читал их и читал.
Но тут он только разместился
С письмом и яблоком в руках,
Как чуть поодаль, в лозняках
Раздался свист.
Он повторился
В мгновение со всех сторон…
И черной стаею ворон
Отряд в тужурках опустился.
…Удары, стоны, визг приказ,
Восторги, гогот… Их взяла!
Игнат верёвками увязан
И брошен поперек седла.
Конь удивлён, обеспокоен.
Подпрянул аж, познавши плеть.
Игнат успел мне прохрипеть:
«Прости, дитё, за зло чужое…»
X
«Гей, ты, хорунжий!