Лекции по истории западной философии Нового времени

Ему всегда кажется, что раньше все было лучше. Особенно это кажется людям пожилым. Они, безусловно, правы. Действительно, когда они были молодыми, еда была сытнее, вода – вкуснее, а воздух – слаще. И люди были лучше, не в пример современной молодежи. И эту истину они спешат сообщить подрастающему поколению. А поскольку ребенок обладает врожденной способностью впитывать как губка информацию от старших, то к моменту взросления мысль о том, что раньше было лучше, приобретает для него характер очевидности. Таким образом, сетования о кризисе и упадке культуры есть озвучивание определенной социальной программы. Эта программа, безусловно, паразитарна и вредна, она вносит серьезные помехи в адекватное восприятие реальности.

Если же мы эту программу отключим, то увидим, что современная культура, безусловно, развивается и свидетельств тому – множество. Чтобы сильно не углубляться в этот предмет, я приведу лишь один пример. В эпоху Возрождения просвещенный человек вполне мог быть приобщен ко всем сферам культуры и слыть их знатоком. Более того, он сам мог быть выдающимся творцом сразу в нескольких науках или искусствах. Ныне это невозможно. Культура столь разрослась, столь обогатилась, что человек вынужден специализироваться, как правило, лишь в чем-то одном. Каждая отрасль культуры оказывается подобной Вселенной, и вступающий в нее может лишь мечтать о том, чтобы освоить хотя бы ее часть. Кто сегодня может похвастаться, что он детально осведомлен во всех науках или во всех искусствах? Кто сегодня может заявить, что он знает абсолютно все о мировой литературе или живописи?

Светский характер культуры Нового Времени проявляется и в способах осмысления цели и назначения культуры. Культура Средних Веков находилась почти под тотальным контролем церкви. Она не имела самоценного характера. Какие-либо элементы и формы культуры допускались лишь постольку, поскольку они приводили к Богу. Все, что не вело к Богу, рассматривалось, как весьма подозрительное, если не враждебное. Формирование буржуазного общества создало ту основу, которая позволила культуре выйти из-под власти церкви. Культуры секуляризируется. Искусство обращается к светским сюжетам и мотивам, наука исследует мир, а не божественное. И адресуются они мирскому человеку, озабоченному мирскими интересами и преисполненному прагматизмом.

Этот поворот, конечно, не означает, что в обществе воцарился атеизм. До XX века европейское общество оставалось все еще религиозным, а открытое провозглашение себя атеистом грозило провозгласившему многими неприятностями. Но теперь представители культуры, публично выражая всяческое почтение к религии, дистанцируются в своей творческой деятельности от нее. Теперь наука, искусство, общественная жизнь мыслятся во многом независимыми от церкви. Особенно ярко это проявляется в науке. В этом отношении, очень характерны слова Галилео Галилея: «Я не обязан верить, что один и тот же Бог одарил нас чувствами, здравым смыслом и разумом – и при этом требует, чтобы мы отказались от их использования».

Этот поворот в культуре привел, в том числе, и к весьма забавным последствиям. Вчерашний слуга Бога ныне сам превратился в «бога». Это, прежде всего, касается искусства. В тот момент, когда искусство стало светским и обрело массового светского потребителя, оно стало «сакрализироваться». Искусство превратилось в «священную корову», в некое священнодействие, а представители искусства стали маленькими богами или, выражаясь современным языком, гениями. Я называю этот феномен культурным фетишизмом.

Культурный фетишизм – явление, возникшее в последние два столетия, хотя определенные подвижки в эту сторону мы можем обнаружить уже в эпоху Возрождения. Впервые же идея «обоготворить» духовные сущности осенила Платона. Впрочем, платонизм был лишь одной из многих традиций Античности.

Фетиш – это идол, священный предмет, которому поклоняются дикари. Культурный фетишизм – это восприятие элементов, ценностей и артефактов духовной культуры в качестве Абсолютов, которым человек должен служить и поклоняться. Знание, сохранение, почитание (а еще лучше – создание) и усвоение этих абсолютов придает смысл и значение человеческой жизни. Жизнь вне служения этим абсолютам бессмысленна, бесполезна, порочна и, возможно, не нужна[8 - Культурный фетишизм – это разновидность более общего постхристианского фетишизма. В качестве фетишей могут восприниматься не только элементы духовной культуры, но и политические, этические, этнические и прочие феномены.].

Для современного человека культура и, в частности, искусство превратились в фетиш. Духовный трепет, который испытывает какая-нибудь светская дама, посещая картинную галерею, консерваторию или театр, можно сравнить лишь с трепетом, который испытывал человек Средневековья, входя в храм. Тот, кто не посещает этот «храм», то есть не живет культурной, духовной жизнью, вызывает у этой дамы презрение и отчуждение. И она горда тем, что она – человек другого сорта.

Соответственно, статус представителей духовной культуры неизмеримо возрастает. Высшая ступень – звание гения. Гением нужно восхищаться, ему нужно поклоняться, ему должно служить, ибо оказаться причастным вечности можно лишь через причастность к жизни и творчеству гения.

(Да, кстати, чуть не забыл: гению нужно еще и многое прощать. К нему неприменимы мерки, с которыми мы подходим к обычному человеку. Ах, как я жалею, что не обладаю званием и статусом гения! Какое чудесное состояние! Какие удивительные, изысканные удовольствия! Вот, например, приходит ко мне в гости человек. Мы пьем кофе. И вдруг я ни с того ни с сего беру и плюю ему в чашку. Что скажет публика? «Негодяй, мерзавец, хулиган» – скажет публика. А вот если я, например, – Сальвадор Дали, то публика не только все простит, но еще и восхитится.

«Ах, как мучается творческая личность!» – посочувствуют самые проницательные: «Интересно, что он этим хотел сказать? Должно быть, что-то глубокое».)

Одно из важнейших событий культурной революции Нового Времени это возникновение науки.

Безусловно, наука существовала и в Средние Века, и в века Античности, но ее примитивный умозрительный характер часто дает повод многим современным исследователям обозначать ее в качестве «протонауки» (преднауки). Наука в современном смысле этого слова, наука, базирующаяся на современных стандартах исследования и доказательства, стала формироваться лишь с XVI века. Этот процесс был столь бурным и стремительным, что часто в научной литературе можно встретить термин «научная революция XVI–XVII вв.»

В это время был открыт такой важнейший метод, как эксперимент. Ни Античность, ни Средневековье экспериментального метода не знали. Иногда, в качестве возражения приводят пример Архимеда с его погружением предметов в жидкость. Это хороший пример, который как раз и доказывает мой тезис.

Во-первых, необходимо помнить, что Архимед практиковал в области наук «продуктивных», то есть наук, занимающихся практической деятельностью. Если вы помните, согласно классификации Аристотеля – это самый низший, самый неинтересный вид наук. Кроме того, изыскания Архимеда оказались маргинальными по отношению к высокой науке Античности.

Во-вторых, интуитивно нащупав экспериментальный метод, Архимед так и не понял, что этот метод имеет универсальный характер в изучении природы. Он просто констатировал, что данную проблему – нахождение объема тела – можно решить данным способом. Лишь философы и ученые Нового Времени (а тогда это было одно и то же) осознали универсальность и эвристический (познавательный) потенциал эксперимента.

Открытие экспериментального метода стимулировало стремительное развитие науки. Ее фактуальная база стала стремительно расширяться. Уже одно это обстоятельство преобразовало весь облик науки.

Кроме того, умножение фактического материала способствовало развитию математических методов. В итоге, эксперимент и математика преобразовали науку, придав ей точность и основательность в суждениях.

Все более нарастающий объем знаний о мире необходимо было упорядочивать и классифицировать. Появляются отдельные научные дисциплины, частные науки. Первая из них – физика. До определенного момента физика все еще «ютится» в рамках философии. Мы видим, что еще в конце XVII века создатель современной физики Исаак Ньютон воспринимает себя в качестве философа, а свою деятельность – как деятельность в области экспериментальной и натуральной философии (философия природы). Его главное произведение, посвященное основам механики, называется «Математические начала натуральной философии». Но уже в XIX веке физика выступает как отдельная, частная наука, имеющая мало общего с философией. Более того, теперь она относится к философии подозрительно и враждебно, противопоставляя ее умозрительным, крайне сомнительным выводам свое конкретное и точное знание о мире.

Новая наука все более освобождается от умозрительных, метафизических предрассудков. Радикально меняется и характер ее мировоззрения.

Теперь она познает не храм мироздания, созданный Богом, и не самого Бога, но лишь скопление материи, именуемой «Природа». Естественно, этот переворот случился не в один день. Речь идет, во многом, о постепенном перерастании старого в новое.

«Почти все, чем отличаются нынешние времена от более ранних веков, обусловлено наукой, которая достигла своих наиболее поразительных успехов в XVII веке. Итальянское Возрождение, хотя оно и не относится к средневековью, не относится и к Новому времени; его можно сравнить с лучшим периодом Греции. XVI век, с его засильем теологии, более средневековен, чем мир Макиавелли. Новое время, насколько это касается духовных ценностей, начинается с XVII века. Нет такого итальянца эпохи Возрождения, которого не поняли бы Платон или Аристотель; Лютер привел бы в ужас Фому Аквинского, но последнему было бы нетрудно понять его. С XVII веком дело обстоит иначе: Платон и Аристотель, Фома Аквинский и Оккам не смогли бы понять Ньютона… Следствием рассмотренной нами научной деятельности было то, что взгляды образованных людей совершенно изменились. В начале века Томас Броун принимал участие в суде над ведьмами; в конце века такая вещь была бы совершенно невозможна. Во времена Шекспира кометы все еще были чудом; после опубликования «Начал…» Ньютона в 1687 году стало известно, что он и Галлей вычислили орбиты некоторых комет и что кометы так же подчинены закону тяготения, как и планеты. Власть закона установила свое господство над мыслями, делая невероятными такие вещи, как магия и колдовство.

В 1700 году мировоззрение образованных людей было вполне современным, тогда как в 1600 году, за исключением очень немногих, оно было еще большей частью средневековым». (11. 628–640).

Меняется и тип ученого. Он приобретает новый облик.

Ученый Античности – это философ, прогуливающийся по дорожкам сада и размышляющий о том, как устроен мир. У него нет особого желания исследовать окружающий мир «на ощупь». Даже такой прагматик и «эмпирист», как Аристотель, иногда попадает, сам не ведая того, в весьма сомнительные ситуации.

По поводу одной из них весьма ехидно высказался Джим Хэнкинсон. Хэнкинсон цитирует трактат Аристотеля «О рождении животных»: «У змей нет пениса, потому что они лишены ног, и нет яичек, потому что они слишком длинные». Далее автор весьма ехидно комментирует это место следующим образом: «Философ никак не обосновывает первое из этих утверждений, но, по-видимому, он имеет в виду, что пенис волочился бы по земле, и это причиняло бы его владельцу массу неудобств. Второе же утверждение следует из Аристотелевой теории воспроизводства. Он полагает, что сперма вырабатывается не яичками, а спинным хребтом, а яички служат лишь промежуточным звеном, местом отдыха спермы на ее длинном пути. Кроме того, в остывшем состоянии сперма не может выполнить свою животворную функцию, и чем дольше ее путь до места назначения, тем менее животворной она становится (в частности, именно поэтому, пишет Аристотель, мужчины с очень длинными пенисами бесплодны). А змеи тоже очень длинны, и если бы у них имелись, к тому же яички, где сперма останавливалась бы передохнуть, то она совсем остыла бы, и змеи были бы бесплодны. А поскольку это не так, то значит, и яичек у них нет». (30. С. 17) Автор несколько утрирует суждения Аристотеля, но, в целом, ему удается прекрасно передать умозрительный характер античной философии.

Еще хуже дело обстояло со средневековой наукой. В Средние Века наука переместилась в кельи монастыря[9 - Средневековый университет находился под тотальным контролем церкви. Большинство его преподавателей были представителями церкви. И мыслили они так, как если бы пребывали в монастырской келье.] и приобрела совершенно книжный характер. Несколько утрируя, ситуацию можно описать так:

Если перед монахом-ученым вставала некая естественнонаучная проблема, то он искал ее решение в трудах авторитетных представителей церкви. Если он не находил в них ответ, то, вздыхая, с некоторым опасением (все же еретики и язычники) он обращался к ученым трудам арабов и античных авторов. Если же и они не давали ответа, то оставался последний, самый авторитетный источник – Библия. И если даже в ней не было указаний на то, как следует разрешать эту проблему, то становилось совершенно очевидно, что проблема не является достойной того, чтобы ей заниматься. Неудивительно, что одним из надежнейших критериев истинности для Средневековья является авторитет того, кто делает суждения. Чем древнее или чем святее источник суждения, тем больше истины оно содержит.

Представитель же новой науки совершенно не верит в авторитет. Не доверяет он и отвлеченному умозрению – личное исследование предмета в опыте предпочтительнее книжному знанию о нем. В итоге, наука перемещается из монастырских келий в лабораторию. Вместо монаха-книжника мы видим ученого в фартуке, изобретающего и конструирующего новый прибор для очередного эксперимента.

Покидает наука и стены университета. Университет – это средневековый оплот схоластической учености. В тот момент, когда Галилей изобретает телескоп, чтобы лучше исследовать небесные светила, профессора университета ищут знания об этих светилах в Библии и трудах Аристотеля. Соответственно, новая наука разрабатывается учеными-одиночками, которые сообщаются между собой посредством публикаций и личной переписки. В тот момент, когда представителей новой науки становится достаточно много, возникает мысль об основании академии. Академия – это место, где представители новой науки могут собираться и знакомиться с достижениями друг друга. Те же, кто не имеет возможности лично присутствовать на ее заседаниях, являются ее членами-корреспондентами – они письменно сообщают академии о результатах своей работы. В XVII–XVIII вв. академии возникают почти во всех европейских странах. Наличие академии – первый показатель «продвинутости» страны в области науки и просвещения.

Все вышеперечисленные явления и тенденции с культурологической точки зрения означают одно – радикальное возвышение теоретичности новоевропейской культуры. В начале первого тома я уже использовал понятия «симпрактическая» и «теоретическая» культура, поэтому отсылаю вас к соответствующему месту. Напомню лишь об одном обстоятельстве.

Культуры древних цивилизаций вполне могут быть обозначены как теоретические. Но что это за теоретичность? Теоретические навыки и структуры, обращены в них преимущественно на религиозный и метафизический аспекты. Область практики тысячелетиями по-прежнему пребывает в сфере симпрактического. Иными словами, ремесленник и мастер создают новое методом проб и ошибок, поскольку их деятельность жестко зафиксирована устоявшимся набором практических приемов. Более того, весьма часто она деспотически регламентируется корпоративными стандартами, государственными инструкциями и религиозными канонами.

В Новое время эти стандарты, инструкции, каноны постепенно размываются и отбрасываются. И в освобожденную практическую деятельность все больше проникают навыки теоретической культуры. Мы видим мощное встречное движение высокой науки, с одной стороны, и промышленности и торговли, с другой. Иными словами, представителям высокой науки все более интересна практическая деятельность, и те навыки и знания, которые она содержит. Представители же промышленности и торговли оказываются все более заинтересованными в результатах теоретической деятельности. Возросшая ценность образования и его все более широкое распространение способствуют этому движению. В свое время Архимед говорил: дайте мне точку опоры, и я переверну мир. Теоретическая культура оказывается той точкой опоры, которая позволяет радикально изменить весь характер практической деятельности. Итогом этого взаимодействия теории и практики является тот феномен, который впоследствии назовут научно-техническим прогрессом.

И удивительные темпы этого прогресса – прямое следствие соединения практики и теоретической культуры.

Все эти новые тенденции проявляются также и в философии. Характер философии радикально меняется. Также как и вся культура в целом, философия секуляризируется и стремится обратиться к насущным проблемам мирской жизни. Она вовлечена в научную революцию XVI–XVII вв., и последствия этой революции преобразуют ее облик и характер. Хотя, если быть точным, то нельзя по отношению к тому времени разделять философию и науку. Вплоть до XIX века философия все еще остается всеобщей системой научного знания. Философ – это ученый, а ученый – это философ. Соответственно, одни и те же люди создают новую науку, осуществляя конкретные исследования, и они же создают философские основания этой новой науки. Фигуры Френсиса Бэкона и Рене Декарта – яркие тому примеры.

Научная революция Нового времени в итоге породила целый комплекс частных научных дисциплин, сознательно дистанцирующихся от философии. В свою очередь философия перестала быть всеобщей, универсальной системой знания и сама превратилась в одну из научных дисциплин. Но это произошло лишь в середине-конце XIX века. Пока же проект новой науки есть одновременно проект новой философии.

Одной из наиболее характерных особенностей новой философии является ее стремление быть предельно рациональной. Средневековая философия опиралась на веру. Рацио воспринималось этой философией как то, что необходимо контролировать и смирять. Соответственно, первые шаги новой философии направлены к реабилитации рациональности. Философы XVI–XVII веков, хотя и с множеством оговорок, настаивают на рациональном и эмпирическом характере новой философии и новой науки. Но ситуация изменилась очень быстро – стремительный прогресс общества и науки привел к тому, что уже в XVIII веке, по общему мнению, сама вера нуждается в оправдании и реабилитации со стороны Разума. Весьма характерна, в этом отношении, позиция Иманнуила Канта: «Что касается достоверности, то я сам вынес себе следующий приговор: в такого рода исследованиях никоим образом не может быть позволено что-либо лишь предполагать; в них все, что имеет хотя бы малейшее сходство с гипотезой, есть запрещенный товар, который не может быть пущен в продажу даже по самой дешевой цене, а должен быть изъят тотчас же после его обнаружения». (27. 3. 77).

Этот принцип не является личной прихотью И. Канта. Здесь выражен общий дух эпохи Просвещения. И сообразно этому духу ни одна идея, ни одна общественная сфера не могут уклониться от критики разума: «Наш век есть подлинный век критики, которой должно подчиняться все. Религия на основе своей святости и законодательство на основе своего величия хотят поставить себя вне этой критики. Однако в таком случае они справедливо вызывают подозрение и теряют право на искреннее уважение, оказываемое свободным разумом только тому, что может устоять перед его свободным и открытым испытанием». (27. 3. 75).

Подобная позиция И. Канта становится еще более показательной, если мы учтем, что этот принцип, этот подход провозглашает не какой- нибудь радикальный философ-материалист, приверженный воинствующему атеизму. Кант – глубоко и искренне верующий человек, стремящийся в своей философии примирить науку и веру: «мне пришлось ограничить знание, чтобы освободить место вере» (27, 3, 95).

Вся старая философия предстает в глазах новой философии, как нечто сомнительное, а иногда, и как нечто малоценное. Новая философия проектирует себя, как точное, строгое научное знание. Если старая философия лишь нагромождала одну систему на другую систему, одно умозрение на другое умозрение, одно заблуждение на другое заблуждение, то новая философия мнит себя, как проект научной системы, обладающей окончательной истинностью. Словосочетания «истинная философия» или «истинная наука» весьма любимы новоевропейскими авторами.

Но эти авторы не так наивны, чтобы полагать, что одного желания быть истинным достаточно для достижения этой цели. Они задаются вопросами: Что же помешало старым философам обнаружить истину? И где гарантия, что новые попытки обрести истину не будут столь же бесплодными, как и результаты изысканий древних? Отвечая на эти вопросы, новые философы приходят к выводу, что старую философию погубило отсутствие хорошего метода познания. Соответственно, новоевропейская философия, как правило, начинает именно с разработки методологии, то есть способов познания мира – весьма характерная черта этой философии. Гносеология становится ее «визитной карточкой». Обретение правильного метода познания гарантирует успех новой философии и новой науки.

«В силу своего с самаго начала оппозиционнаго характера, новая философия получила методологическое направление, исследующее ближайшим образом самую деятельность познания, по крайней мере постольку, поскольку она именно не желала более выставлять одно утверждение против другого, но стремилась двигаться вперед при помощи научных доказательств. Часто приходится читать, что Кант впервые возвел философию на точку зрения теории познания. Это верно лишь постольку, поскольку Кант нашел окончательную форму и основание для этой гносеологической тенденции. Но нечего бояться нанести какой-либо ущерб величию Канта признанием, что эта тенденция была с самаго начала заложена в научных направлениях новой философии. Не следует забывать, что Бэкон и Декарт, различные во всем настолько, как только могут различаться два философа, сходятся однако в том, что признают необходимым исправить бесплодность схоластики новым методом мышления, и что их метафизическия системы целиком построены на искомых ими методах; не следует также упускать из виду, что уже у Локка ясно и точно выражено требование установить границы и силу познавательной способности человека, прежде чем приступить к исследованию вещей. Этот гносеологический основной характер новой философии находится в теснейшей связи с ея борьбой против схоластических форм мышления, и так как последния состояли лишь в педантическом развитии аристотелевской теории силлогизма, то как раз эти новыя научныя обоснования философии находятся, повидимому, в сильнейшем противоречии с Аристотелем… В этих поисках за новыми методами обнаруживается достойная внимания зависимость философии от специальных наук, которыя прокладывали свои собственные пути впереди ея и независимо от нея, в особенности же от естествознания, формы познания котораго имели решающее влияние на выработку философской методологии». (28. 103).

Причем, методы новой философии предельно рациональны. В этом отношении, проблема соотношения рационального и иррационального, веры и знания сохраняет свою значимость и для новоевропейской философии. Но в отличие от Средних Веков атакуемой и защищающейся стороной здесь оказывается вера. И эта защита оказывается не очень эффективной – с каждым новым шагом общества и науки по пути прогресса религии приходится сдавать одну позицию за другой. Соответственно, наиболее радикальные философы, предвидя, чем это кончится, стремятся вовсе отказаться от веры. Умеренные же, не желая отрекаться от традиции и мнения толпы, пытаются найти некий компромисс, который позволил бы сохранить веру, не жертвуя при этом интересами науки.

Наука Нового времени покоилась на двух основаниях: опыт (прежде всего, экспериментальный метод) и рациональность (прежде всего, математика). Соответственно, новая философия науки должна была корректно учесть оба фактора. Но какой из них важней? Здесь мнения разделились. Одни полагали, что основным источником познания является опыт, а рацио лишь оформляет данные этого опыта. Другие же отдавали предпочтение рациональным методам, полагая в них основание для знания. В итоге, в философии Нового времени образовалось два течения: эмпиристы и рационалисты. Они яростно сражались друг с другом на протяжении XVII–XVIII вв. Последующая философия преодолела это противоречие.

Забавно, но противостояние эмпиристов и рационалистов носило к тому же и географический характер. Существует несколько условное деление на «островную» и «континентальную» философии. Эмпиризм традиционно владел умами философов с Британских островов. Рационализм же процветал на континенте. Причины подобного тяготения к какому-то виду философии достаточно сложны. Мы укажем лишь на один фактор. Англия была лидером в процессе формирования индустриальной цивилизации. Соответственно, ее философы тяготели к эмпиризму как к учению, радикально порывающему с древней философией. Континентальные же страны, в этом отношении, были более консервативными, если не сказать, более отсталыми, и, в силу этого, их философы тяготели к рационализму, учению, которое органично произрастало из древней философии.

Комментарий № 1

Современная культура существует, в том числе, и потому, что она в массовом порядке потребляется миллионами и миллиардами людей. Как всякий продукт производства, культурный продукт нуждается в потребителе. Если роман или философское эссе, симфония или картина не покупаются заинтересованными в них людьми, то существование писателя, философа, композитора или художника просто невозможно (если, конечно, он не финансирует себя сам – личный капитал, помощь родных или друзей, работа на фирме или в учебном заведении). Он не сможет себя прокормить, он не сможет окупить затраты на свое профессиональное обучение. Для общества его существование и творчество будут экономически излишними.

В свете этого обстоятельства радикальная критика современной «западной» (капиталистической) цивилизации оказывается весьма проблематичной. Нелепо, когда организм, социальная форма или человек стремятся уничтожить самое себя.

А между тем, эти радикальные критики стремятся именно к этому. Они – порождение современной цивилизации. Их идеи и ценности, их аксиомы и основные понятия есть также порождение этой цивилизации. Безумие и невроз, когда порождения цивилизации отрицают собственное основание – умный человек не рубит сук, на котором сидит.

Как правило, эти критики являются представителями интеллигенции, свободно и пафосно выражающими свои идеи со страниц книг, газет, журналов и телевизионных экранов. Озвучивая эти идеи, они получают материальное вознаграждение от потребителей их идей. И очень печально, что эти люди не понимают, что их существование как свободных интеллектуалов возможно, лишь благодаря столь ненавистной им цивилизации. Отрицая ее, они отрицают и самих себя.