Верхом на посохе

– Здесь недалеко есть комьюнити, монастырь. Я там не была, а вам, думаю, будет интересно. Говорят, там очень красивая базилика, и вообще…

– Католический или православный?

– Думаю, ни то ни другое. Но принимают всех, кто верит в Христа.

– Протестантский? А разве у протестантов бывают монастыри?

– Вот! Тебе уже интересно. В Америке бывает все!

В шопе, расположенном у ворот сообщества, к нам подошла приветливая дежурная и спросила о цели нашего визита. А когда узнала, что мы из Украины, заулыбалась еще шире. Я сейчас позову сестру Марту, она изучает русский (вы говорите по русски? – очень хорошо!), и набрала ее тут же, и Марта уже шла нам навстречу, радуясь и извиняясь за пуа-русски.

– Я была в России, в Куремаа, женски монастир-е… Правильно? – спросила, выговорив фразу, Марта и обрадовалась, когда мы, включая почему-то Линду, дружно закивали.

– Да-а! Нас приглашать Алексис бишоп жить два месяц-а? – и мы снова закивали. – Вот! Как хорошо! – засмеялась Марта.

И я вставил, что эстонский монастырь в Куремаа поразил меня своим грушевым садом

– Бере! Настоящий сорт Бере, медовый! И созревает до полнейшей спелости. В Эстонии – это ли не чудо?

– О, хани! А-а! Бере! – Марта расплылась окончательно и в таком сладчайшем состоянии ввела нас в храм.

Казалось бы, откуда взяться в этой американской земле византийскому храму? В котором все – и колонны, исчезающие в небесах, и вознесенные трубы органа, и река жизни – мозаика, текущая от входа к алтарю, и библейские сюжеты синих фресок – вереницею под потолком, – все ведет к Нему. И луч – не рисованный, а настоящий, закатный луч солнца, соединяет витраж над парадным входом и алтарь, разноцветное оконце – и Христа, раскинувшего руки для объятий, летящего навстречу, – и глаза каждого, идущего к Нему под лучом.

– Какое хорошее лицо! – впервые услышали мы от Линды. И я не стал уточнять, кого она имела в виду.

Зал, напоминающий британский парламент, постепенно заполнялся. Нам отвели места в первом ряду. И вежливо указывали на нас входящим, Марта что-то поясняла, комьюнисты улыбались. С этой минуты приподнятое состояние не покидало меня. И в ожидании мессы, и когда перед алтарем в ряд разместились двенадцать избранных псалмопевцев, и вступил орган, перемежая читку и пение.

Месса была недолгой. Мой английский не позволял подпевать. И я больше косился по сторонам, наблюдая, как празднуют встречу с Ним и друг с другом, как радуются возвеселившись. Раньше я не задумывался о том, что Храм вообще, как дом Божий, принципиально отличается от дома человечьего – не предполагая ни спальни, ни кухни, ни гаража (элитный гараж под Храмом Христа Спасителя в Москве комментировать не будем…).

Я оказался в зале филармонии, где, как правило, не спят, а бодрствуют, и если питаются, то пищей духовной.

Базилика пела. Радость и веселие пребывало на лицах и выходило за пределы храма, распространяясь и на трапезную, и на просторные кельи, и на сад, и на колокольню, и на шоп…

После службы нас повели на колокольню. Те же двенадцать поющих – а каждый раз назначают новых, по очереди – встали в круг, взяли в руки канаты, свисающие из-под купола, и следуя очередности, принялись тянуть, сильно, размашисто. Мелких колокольцев не было, перезвоны отсутствовали. И звон пошел протяжно-радостный, под который хотелось пойти каким-нибудь замедленным церковным ходом, на счет: раз-два-три – шаг! Раз-два-три – шаг!

– Какие хорошие лица! – заметила Линда, рассматривая в шопе недешевые сувениры и не торопясь что-либо покупать.

Эту фразу она повторила и в дороге и дома, когда мы обсуждали планы на воскресенье, в том числе и возможность посещения воскресного – праздничного богослужения.

– Это очень богатое сообщество. Все, кто сюда приходит, обязаны отдать имущество монастырю – недвижимость, землю, ценные бумаги – монастырь управляет их активами. И, как видите, успешно, – подчеркнула Линда.

– А взамен?

– Жизнь без забот. Общение. Беседы с Богом. И заметь – кругом радость, благоговение, славословие, улыбки…

– То есть завтра поедем на мессу?

– Ноуп! – отрезала Линда. – А ты?

– По правде говоря, и мне что-то не хочется. Дом должен быть свой.

Киты и люди

Провинстаун – в отличие, например, от Нью-Йорк сити – городок небольшой. Однако провинциальным, пусть даже районным центром, считать его никак нельзя. И тому есть две причины. Первая – городок является неформальной Меккой американских сексуальных меньшинств, вторая – всемирно известным центром эко-шоу «Киты и касатки Атлантики».

Убедились мы в этом сразу, как только Линда притормозила, чтобы повернуть на Мейн-стрит. Городок веселился. На перекрестке приплясывал полицейский. Толстенький, в обтягивающей форме, он выделывал такие фигуры, жонглируя розово-полосатой палочкой, словно виртуоз-капельмейстер жезлом. И при этом так пикантно поигрывал бедрами и раздавал такие двусмысленные улыбки, что публика в дорогих открытых автомобилях хохотала и гудела клаксонами, стараясь попасть в ритм его латины, а он, словно стриптизер наоборот, вился не вокруг шеста, а напротив – шест, то есть жезл, и так и эдак оборачивал вкруг себя.

Все в нем было иначе, не так, как у нашего постового-регулировщика – и порхающий жезл, и шортики, и улыбочки, и шутливые реплики, раздаваемые направо и налево. Потому и результат получался обратный: он не рассасывал джем – пробку на перекрестке, – а напротив, публика, и так никуда не спешившая, глазела, хлопала и свистела, не двигаясь с места.

Линда тоже помахала ему, и мы потянулись по главной улице, уступая дорогу веселящимся компаниям – пешим и распивающим шампанское в кабриолетах, останавливаясь по пути.

– Смотрите, смотрите – какая русалка из песка! Ба, да у нее мужские гениталии!

– А это? Он что, так и ходит на поводке? – и мы крутили головой, а лысый коротышка в ошейнике делал нам ручкой.

– Посмотрите налево – это порт. Яхты, видите, как их много, и какие! Это самый богатый яхт-клуб. В нашей стране среди богатых людей немало геев.

И верно, народец, что тусовался вокруг, ранее принадлежал к мужской половине человечества, а сейчас обабился – маникюр, макияж, душные запахи парфумов, подкрашенные прически, яркие наряды, – а прежде всего, лица – гладкие, покойные, утомленные пороком… Запомнилась седая пара – один в золотой, горящей на солнце кепке. И другой, медитирующий маленькими игрушечными грабельками, проводящий их по золотому песку в коробке, обводя гнутыми параллелями камушки, уложенные в деревянном с невысокими бортиками подносе. Я тоже попробовал. Это было забавно, ласково освобождая от суеты, утишая и глаза, и думы, разрешая какие-то застарелые, забытые страхи, разглаживая давние рубцы… Иной пол приветствовал нас в шопах – интимных и сувенирных. А детей не было вообще. Вот тебе и Содом, подумал я, – город, совершенно отрицающий Дом, или системно отравляющий Дом, или…

– Все-таки родители у нас еще понимают, что детей сюда возить не следует. В порт, на шоу китов есть другая, окольная дорога, – успела сообщить Линда, как нас обогнал минибас с целым выводком, и детские лица, прижавшись к стеклам, глазели на разноцветные меньшинства. И мы повернули в порт.

Ветер Атлантики был свеж. Катера, полные зрителей, подкидывая корму, зарывались носом, и лезли на волну, натужно ревели. Рядом с нами, обгоняя, гремя репродукторами, прошла голубая яхта с «лучшими людьми города» – я разглядел и старика в ошейнике и «золотую кепку». Ветерок крепчал. Передвигаясь по палубе, я хватался за поручни, едва успевая следить за морем, где вот-вот должны были появиться киты, и за фотоаппаратом и видеокамерой, чтобы не уронить за борт и включить вовремя.

– Лук! Лук! — закричали по правому борту, и все ринулись туда, всматриваясь и в близь и в даль, пытаясь разглядеть фонтанчик, или горбатую спину, или если особенно повезет – огромный плавник хвоста, хлопающий о воду, прежде чем чудовище уйдет в глубину.

И тут закричали слева:

– Лук! Лук!

И я побежал на нос, пытаясь успеть и там, а сам еще ничего разглядеть не мог. Как тут Линда заверещала:

– Да вот же, вот! – показывая пальцем прямо под нами, под катер, откуда показалась громадина.

В голову сразу полезли истории о разъяренных кашалотах, – а наш катерок такой маленький! Но любопытство взяло верх, и я успел заметить, как горбатая спина его прошла под нами и исчезла в пучине. И тут со всех сторон закричали, показывая, щелкая; мы неожиданно оказались в центре стаи китов, капитан резко сбросил обороты, объявив, что мы на планктонной поляне.

Их было что-то около тридцати. Большие и маленькие, детеныши. Они резвились, переворачиваясь на спину, показывая беловатое брюхо, фыркая и пуская фонтанчики. Наш и соседние катера, и та голубая яхта застопорили моторы, наступила привольная тишина; только ветер и плеск волн и хрюканье чудовищ, которых и назвать-то уже так в голову не приходило, такими мирными и домашними они выглядели. Я успевал и глядеть, и снимать.

Семья. Папа, мама и дитятя. Огромный, поменьше и малыш. Еще неуклюжий, но любопытный и веселый. Косящий глазом таким удивленным, переполненным всем, что вокруг! Он ближе всех подходил к катеру, и родители забирали его, подталкивая, подплывая под него, ласково, без окриков, воспитывая свое чадо. И малыш слушался, на какое-то время забывал о нас, а потом снова, фыркая и резвясь, приближался, возвращался к нам. Кормить китов никто и не думал, и в его бескорыстном интересе было не меньше человечьего, нежели в нашем интересе к нему. Я не мог наглядеться – такой он был славный, и я понял – китенок делится с нами своим счастьем, своей радостью: как хорошо жить – и сытно, и вольготно, а главное – мама с папой рядышком. Вот почему они вырастают до такого размера! В любви, в полноценной семье все впрок. Наверное, и бабушки-дедушки рядом, и сестренки-братишки.

Остров Нантакет

Историю китобойного судна «Эссекс» и Моби Дика – белого кита-убийцы – нам пересказывал пожилой гид – седой, аккуратный мужчина за семьдесят. Рассказывал, наверное, в тысячный раз в меру тихим, хорошо поставленным голосом. И в то же время – просто, задушевно, без эффектных пауз и театральных жестов. Чего, вероятно, и следовало ожидать: история ведь не просто трагическая – страшная история.

Впрочем, и у него голос задрожал, когда юный матрос Коффин, племянник капитана Полларда, сказал: «Убейте и съешьте меня, я все равно скоро умру».

– Он предложил себя, – пояснил гид, – себя вместо другого, на которого выпал жребий, и Коффина застрелили и съели. Из всей команды домой вернулось пятеро. Так закончилась погоня за белым китом, когда роли поменялись, и кит атаковал их, оставив без руля, с пробоинами и сломанными мачтами в самой глуши Тихого океана.

И еще раз задрожал голос у гида, когда капитан Поллард, вернувшись, рассказал обо всем, что было, и Коффины – уважаемые и многочисленные Коффины – более руки ему не подавали, не видели его и не слышали, смотрели сквозь, будто и нет его, и он сам и другие оставшиеся в живых жили здесь недолго. А как было жить после всего?..