Верхом на посохе

– А их никто не будет спрашивать. Наш образ жизни перемелет и выдаст смесь, где у каждого будет взято лучшее: у китайца – трудолюбие, у индуса – любовь к природе, у «латиноса» – стремление к свободе. Почему лучшее? Потому что наша – американская – мечта способна объединить именно позитивных, семейных, стабильных, законопослушных, короче говоря – домовитых личностей. А остальных сметет, как мусор.

И посмотрела на меня победно.

«День благодарения»

У Нормана Раквелла, замечательного американского художника, есть картина с таким названием.

За праздничным столом – большая американская семья. Четыре поколения. И вот бабушка и дедушка торжественно вносят блюдо с индейкой. То-оки благоухает, корочка пузырится – носа и глаз не отвести. Индейка – центр. И композиции, и мира, в котором живут старики.

«Помнишь, Мэри, как замирало сердце… Грэнни заносит блюдо, и все не сводят глаз, все уже держат вилки наготове.

– То-о-ки! Еще бы! И все ждут разделки, чтобы и мясо, и корочка и дрессинг, начинка, были уделены всем. И кушать не торопясь, и просить, протягивать тарелку за добавкой, и наминать за обе щеки, забывая обо всем».

Старики помнят. Это было. И осталось в памяти, хранящей и запахи, и благоговение.

Однако на картине – иное. Дети словно бы и не заметили главное блюдо. И внуки отвернулись. Заняты общей беседой. Глазом не повели.

– Я так старалась…

– Они другие, Мэри. Они соскучились, у них много новостей. А токи… Они могут иметь ее каждый день… Ну, ясно, не такую, как у тебя… Но, разве мы не этого хотели?

Вот такая картина. И на ней – весь ХХ век – путь от бедности к изобилию. От трудов и тягот – к успеху, духовной свободе.

Мэри растеряна.

Собственно, о чем сожалеть? На картине, написанной Раквеллом в пятидесятые, они еще не наговорились. Лет сорок они будут лопать фастфуд, но уже к концу века с удвоенным благоговением снова начнут ценить и восхищаться тем, что сделано своими – бабушкиными ручками. Они наговорятся и будут нахваливать бабулино чудо, и снова возьмутся за руки, и опустят глаза для молитвы.

У Раквелла есть, кажется, и такая картина.

Страна «летунов»

– Ну что это за семья – дети разлетаются, родители доживают сами. Ты права: если к семье применимо слово «эмиграция» – вы все эмигранты. Этот принцип – жить, где работа, а не наоборот – подрывает семью, разрушает Дом. – Вот в Китае отношение к родителям…

– Если ты имеешь в виду героя народных сказок Ли Пэна, который раздевался донага и спал рядом с родителями, чтобы комары кусали его, а не их, – то мы поступаем иначе – мы ставим москитные сетки.

И потом работа – это деньги, а деньги – это возможности и видеться, и помогать старикам, если надо. Впрочем, где ты видел у нас стариков?

Бегу на зарядку. Ветерок с бэя, в лицо. Бегу, как могу – трусцой, потихоньку. И меня догоняет мужичок. Видно, постарше, но живой. Бодренький такой. Хэлло, хэлло. Перебросились парой слов.

– О, Украина… Азия! Далеко! Я тоже, пока молодой, хочу подальше – Новую Зеландию посмотреть, Тибет, мыс Горн, Мадагаскар… А когда стану старый – буду ездить в Европу.

– Во, – говорю, – и у меня такой план. А сколько вам сейчас?

– На будущий год – уже девяносто. – И, махнув на прощание, сбежал по лестнице вниз, на берег. А я остался. Мне по песку тяжело.

Лихо обогнув места для инвалидов, затормозил спортивный «Ти-Бёрд». Дверь приоткрылась, и внизу показался один костыль, затем второй. Водитель весь прятался за дверью, но вот спустилась одна туфелька, затем вторая, дверь распахнулась, и я увидел старушенцию, то есть старушечку, сгорбленную, чуть выше своих палок. Хлопнув дверью, она поковыляла на почту, уверенно, споро, переставляя сначала на пол-колымашки одну палку, вторую, правую ножку, левую – чух-чух, раз-два.

– Я знаю ее, – сообщила Линда, когда дверь за нею закрылась. – Мисс Голдуотер – в нашем литературном кружке, при библиотеке. Она почти не слышит, но заседания не пропускает. А живет как раз там, куда ты бегаешь на зарядку, над обрывом. И видит все, и следит за всем.

– Так это она вызывает полицию, если кто-то вышел на пляж в узких плавках?

– Нас много таких, – улыбнулась Линда. – Впрочем, зависит от плавок.

Но мы не успели договорить. Мисс Голдуотер вернулась к машине. Открыла дверь. Швырнула туда палки. Села, завелась и так газанула с места, что Линда присвистнула.

– Ее предки были пиратами или конгрессменами?

– Да… – проронила Линда. – Впрочем, мой тезка Джонсон был не лучше Барри Голдуотера, хотя и победил с большим отрывом. Меня беспокоит другое. Отсутствие у нее наследников. Не в смысле имущества, а в смысле плавок.

– Секрет долголетия… – Линда на секунду задумалась. – А вот как раз то, о чем ты говорил, мы живем отдельно от детей и справляемся с этой жизнью сами, и содержим в порядке свой дом, и участок, а если хватает сил на это – то и пляж, и нравственность тех, кто на пляже. Чистый пляж расскажет о стране больше, чем сотня политиков.

Кстати, я кажется говорила тебе: во все национальные парки американец покупает «вечный» билет – за 10 долларов на всю жизнь – и еще во множество музеев! Это хороший стимул пожить подольше!

Дороти

У Линды – два сына и дочь. Огромные Боб и Джек и миниатюрная Дороти. Они с дочкой, как сказала бы моя бабушка, – цвай-пара, то есть похожи и внешне, и по характеру. Линда-2 живет с мужем и детьми под Нью-Йорком, в лесу, в большом трехэтажном особняке.

Мы свалились к ней на голову накануне мужниного дня рождения. Впрочем, они с мамой все так спланировали. В напряженном графике Дороти это был единственный свободный день, завтра – именины Рона, а через три дня – важная командировка в Европу – четыре страны за пять дней. И ей – топ-менеджеру одной из крупнейших в мире табачных компаний – необходимо готовиться. Линда говорила о дочери с гордостью. «Планирование – ее конек. Все-таки в Гарварде еще кое-чему учат!»

Нас встречали у ворот – внучки повисли на Линде, засыпая вопросами и поглядывая на нас, а Дороти – румяная, откровенно беременная – ждем мальчика! – повела нас по дому.

Тогда, в 1997-м об «умном доме» знали немногие, и Дори искренне восхищалась тем, как Рон спланировал и оборудовал экономичную систему энерго- и водоснабжения, видеонаблюдения и охраны, демонстрировала, как устроены очистка и подогрев бассейна, показала гардеробные, по размеру не уступающими комнатам для детей, и наконец, повела в кухню, сообщая о такой бытовой технике, что у моей жены уже не было слов и она тихо постанывала.

– Завтра у нас 17 человек, – сообщила Дори, надевая фартук и поглядывая в окно, дожидаясь мужа. – А вот и Рон! – и девочки побежали встречать отца.

Небольшой, коренастый, он появился на пороге и, бережно обнимая женушку, заговорил о том, что Джойсы как всегда перепутали, и звонили, извинялись, что не могут вылететь сегодня, какие-то проблемы в Чикагском аэропорту, а когда я сказал, что ждем их завтра – ты себе не представляешь, как они были счастливы.

– О, Джойсы! – покачала головой Дори. – В своем репертуаре. Они вам понравятся, – сказала она так, что нам стало ясно – и мы в числе приглашенных.

Рон переоделся и спустился помогать. «У Рона – итальянские корни. Его паста и барбекю – о! пальчики оближете». И в этот момент прозвучал звонок.

– Дори, тебя. Это твой шеф, – передавая трубку, шепнул Рон. И она, мгновенно переключившись, ушла в разговор, и как только положила трубку – прищелкнула пальцами, ну точно, как Линда: – Йес! Мне дают еще регион – Норвегию – пятый, вот только вылететь придется завтра. Что ты думаешь об этом, хани? Брать?

– Конечно, тем более ты уже согласилась. Ничего, перенесем на неделю. Я обзвоню гостей, а ты иди – готовься.

– Новый регион, – пояснила Линда, – это еще 20 тысяч. Неплохая прибавка к тем 120-ти, что Дори уже платят.

– В год? – переспросил я.

– В месяц. У Дори зарплата лишь немногим меньше дохода, что получает Рон от своего африканского бизнеса. Семья растет, у них большие расходы, и по дому, и образование детей потребует затрат. Но я думаю, после рождения сына она уйдет и займется детьми.

– Уйти?! От таких денег? – не могли мы поверить, и почти угадали.

Дори удержали еще на два года, но после рождения пятого ребенка – снова мальчика! – она ушла, занялась воспитанием и благотворительностью.

Пол чайной ложки

Если разделить чайную ложку перегородкой вдоль на две половины и одну из них отрезать – получится пол чайной ложки. Я не мог предположить, что такое бывает, и купил ее тут же, не торгуясь. Оказалось, изделие это начала прошлого века. На покупку Линда отреагировала сдержанно – йес, фанни, прикольно, – а я все не мог выпустить из рук, все рассматривал, игрался.