Верхом на посохе

Очень она мне понравилась. И экономностью, и полным соответствием тем кулинарным рецептам, где сказано – пол, или полторы чайных ложки, или четверть – недосыпьте немного в мою – то есть в полчайную – и получите четверть.

У нас я ничего подобного не видел, разве – ложечки для микстуры, но там другое, там мерные метки, а так, чтобы физически…

Помню, меня умиляли монеты достоинством пол- и четверть копейки – «деньга» и «полушка», – завораживали – вот ведь какая рачительнось, какая бережливость есть в русском народе.

А сейчас – пол-ложечки. Стало быть, они минимум вдвое экономнее нас, вдвое практичнее?

Дом-музей Франклина Рузвельта

Патриотизм – важнейшая черта американского менталитета. История страны значительно короче (если не считать индейский период, который, как правило, и не принимают во внимание), чем у азиатов или европейцев. Поэтому каждый факт национальной гордости следует умножить на коэффициент, в числителе которого, скажем, 5000 лет египетской цивилизации, а в знаменателе – 200, или в крайнем случае – 500 лет послеколумбовой американской. Не хотите множить на 10 – множьте на 3, и вы точно не ошибетесь – средний американец искренне, с утроенной силой гордится своей страной – самой демократичной, развитой, богатой.

Ритуал поднятия национального флага на даче – для Линды не шутка и не баловство. Этим флагом был накрыт гроб ее дяди, погибшего во Вторую мировую. Дядю – маминого брата – в большой семье Рокков любили особенно. Вот он в центре довоенного фото – вылитый Столяров в «Цирке» – блондин, крепкий, улыбчивый, племянницы и сестренки льнут, родители и младшие братья гордятся… Такого парня я видел не раз: на плакатах (в форме национальной гвардии), в комиксах, рекламе орешков. Такой, знаете ли, типичный Джон, или ласково – Джонни.

Франклин Делано Рузвельт на такого «Джона» не похож. Но Линда решила: его дом-музей мы должны посетить в первую очередь, обязательно.

– Ф. Д. Р. спас страну дважды, – выруливая на шоссе, сообщила она, – от великой депрессии и великой войны.

И принялась рассказывать о нем, лучшем из президентов. Я слушал, кивал, засыпал и просыпался, а Линда все говорила о том, что каждая комната в его доме – и гостиная, и кабинет, и библиотека, – может быть больше расскажут о его корнях и душевных качествах, чем десятки монографий, – о чудесном вью из окна спальни на родные поля, речушку, далекую рощицу, о милом увлечении безделушками, за каждой из которых – история, если не притча. Говорила, подчеркивая ум, честь и совесть наилучшего представителя американского народа.

По дороге остановились в Вест-Пойнте.

Кузница кадров для Пентагона встретила шагистикой – строевой, с речовками и окриками сержантов. Я приглядывался к курсантам и поражался: где они – правофланговые джоны, шварцы, рембо? Ни одного. А повторилось то же, что и на ярмарке в Честере. Сутулые юноши в очках, косолапые толстушки, хлипкие пуэрториканцы, китайки, индусы… Джон Сильвер назвал бы эту команду сбродом, а я принялся искать аргументы в пользу детей компьютера.

Ли перехватила мой взгляд и улыбнулась.

– Главное – патриотизм. Их воспитывают патриотами. Воспитание патриотизма – важнейшее достижение американской культуры, нашего образа жизни. Не торопись делать выводы.

И я закивал, мол, конечно, сомнений нет. Тем более место какое красивое – Гудзон.

– О да! Вид на Гудзон – мы говорим Хадсон-Рива – поистине, поистине… Разве можно не испытывать чувство родины здесь, где все дышит историей: борьбой за независимость, сражениями Севера и Юга. Хадсон-Рива – именно это место есть во всех учебниках. О нем знает каждый американец, как ваши дети – о Сталинграде и встрече на Эльбе.

Я кивал, не будучи, по правде говоря, уверенным в наших детях, то есть в наших педагогах. И дивился тому, как чисто кругом, какой вкусный сэндвич купили в казарменном ларьке, и до чего ухожены деревья в воинском парке: каждое с бирочкой, с инвентарным номером, причем жетон крепился на гвозде с пружинкой, чтобы не болтаться от ветра и не звенеть…

И снова в дороге. Четыре часа в один конец оказались утомительными. Мы еще не отошли от перелета, разницы в часовых поясах. А как подумаешь, что обратно столько же…

Впрочем, подумать об этом мы не успели, Ли уверенно припарковалась и ничуть не уставшим голосом сообщила:

– Йес! Хиа ви а! Прибыли.

И мы поспешили, захватив паспорта, деньги, блокнот и ручку, «Историю Соединенных Штатов», словарь, запасные пленки для фотоаппарата и кассеты для видеокамеры, первой, купленной специально для этой поездки. Пошли по дорожке. Дом – большой трехэтажный – желтел за живой изгородью. Я замешкался, готовя фото и видео, а Линда пошла к кассе и остановилась, разглядывая прейскурант. В рамке над окошком кассира было всего две строчки:

Эдалт – 28 долл.

Стьюдентс – 14 долл.

То есть – взрослые – 28, учащиеся 14 баксов. Ли наклонилась к окошку, спросила, есть ли скидки для граждан бывшего СССР. Снова изучила прейскурант. На секунду задумалась и подытожила:

– О, ноу. Итз ту мач. Слишком дорого.

И, развернувшись, пошла к машине.

Мы двинулись следом, в общем-то соглашаясь. Стоимость билетов действительно была высокой. В конце концов, что там смотреть? Мебель? Какие-то цяцьки на письменном столе? Портреты родственников? Тогда мы не придали этому маленькому фиаско в начале турне особого значения. Ну, съездили, ну, не попали… И только по прошествии времени я понял: для Линды – стопроцентной американки – принять такое решение было непросто. Слишком значим для нее престиж: личный, семьи ветерана, страны, слишком весом авторитет Ф. Д. Р. в истории и культуре Соединенных Штатов, чтобы вот так развернуться, сказать «Ноу!» и уехать несолоно хлебавши.

И все-таки решение было скорым и окончательным. Почему? Что перевесило? Неужели деньги? Собственно и деньги-то – для нее, конечно, – были не слишком большие. При пенсии в три тысячи в месяц – девяносто, что для меня – десятка, немало, но и не смертельно. Нет, что-то другое… Рачительность? Протест? Отказ от необоснованной, явно завышенной цены? Почему в «Метрополитане» – 12, в музее Кеннеди – 8? А может быть – субъективное ощущение ценности доллара, память о том, полновесном баксе сороковых и пятидесятых, и как трудно было заработать каждый, и как много можно было купить за один бакс у себя и у нас, в Украине, да что в Украине – по всему миру…

Надо сказать, что на то время, 56 долларов за двоих, были для меня суммой немалой. Переведя в гривни, а гривни – в купоно-карбованцы, я сравнил с тогдашней зарплатой, не превышавшей ста долларов в месяц, прикинул, какую сумму взяли с собой на подарки и сувениры.

И все же что-то не складывалось. Я подумал, не следует ли учесть воспитанную рынком страсть к малой выгоде? Даже не страсть, а целую стратегию непременно дождаться дискаунта, выговорить скидку, а нет – что ж, на нет и суда нет, в другой раз… Или вот еще – бюджет. Наверняка Линда заранее определила бюджет по нашему приему, а эта сумма выпадала…

В тот момент, когда шли обратно к машине, я об этом не думал, а сейчас, с позиций человека со средним достатком отвечал себе так: «Я бы купил, конечно. Более того, я бы на ее месте купил и тогда, в 1997-м, когда зарабатывал значительно меньше, и этого с трудом хватало на жизнь. Почему? А по всему: гостеприимство, и первый, считай, день, и патриотизм, черт его дери. Просто – стыдно…

…поиск иного решения?..

Впрочем, ни о чем тогда я не думал. На душе было кисло. Даже унизительно. «Французов бы она вряд ли…» – нашептывалось кем-то. И вдруг Линда обернулась – да! – и пошла к дому-музею, повела нас обратно. Я не знал, могу ли я предложить свое финансовое участие в покупке билетов – не обижу ли? – у нас в Киеве я, естественно, не позволял, чтобы она потратила и цента… Ли шагала широко, уверенно и, обогнув изгородь, неожиданно повернула, причем направилась не к центральному входу, не к кассе, а обошла дом и вывела нас к заднему крыльцу, рядом с которым располагался небольшой указатель «Шоп».

Обратившись к охраннику у выхода, Линда спросила, на каком этаже находится магазин сувениров. – Ах, на нижнем этаже! – Поинтересовалась, можно ли купить сувениры и, поблагодарив, вошла, поманила и нас за собой. Оказавшись внутри, она явно пошла было к шопу, но не доходя, свернула на лестницу и – да! – на второй, на третий этажи музея, принялась показывать, рассказывать, бегло, но интересно – и снова на второй, первый… Мы обошли все. Кажется, в шопе она купила нам по открытке доллара за два, при выходе поблагодарила охранника за удачные сувениры для наших гостей из бывшего СССР.

– О, пожалуйста, мэм! Из СССР, мэм?!

К машине шла прежняя, уверенная Ли.

А дошли – и Линда подмигнула, прищелкнула пальцами:

– Йес! Мы сэкономили восемьдесят два доллара!

И мы закивали.

Сэпрайз!

Линда – человек удивительный. Вот только что она с восторгом описывает, как Джейн Фонда – О, Ай лав хё! – прошла рядом, совсем вот так, и Линда даже успела коснуться ее платья. «Это последнее платье Версачи! Их мгновненно расхватали на 5-й авеню – это очень, очень дорого!» Или вот она увлеченно рассказывает, как ей удалось получить в подарок 8 – восемь! – фотоаппаратов от банка, где у нее счета – узнав об акции, она мгновенно разделила депозит на 8 – восемь! – частей – открыла восемь! счетов – и «вот камеры – каждому владельцу счета! У меня большая семья!»

И тут же смеется и подтрунивает – над маминым склерозом, и мужем-пастором, «хвала Господу, бывшим», и над президентом, и над страной, и над народом, страдающим апатией и обжорством и «упорной бессмысленностью многочасовой болтовни за едой».

Этого она особенно не терпит. Я имею в виду пустые, по ее мнению, привычки и ритуалы. Помню, на экскурсии в Чернигове нас пригласили в монастырскую трапезную, пообедать. Мы расположились за одним из длинных братских столов и принялись ждать, пока в церковном помещении рядом с трапезной монахи закончат обеденную молитву.

Линда ерзала на стуле, вслушиваясь в заунывное пение за стеной, и вдруг предложила всем полезть под стол.

– Это будет круто! Представляете, они заходят, рассаживаются за столы… А тут мы все выскакиваем из-под столов и кричим – все: «Сэ-прайз!!» А? Класс?!

Комьюнити

– А ведь у вашей «мечты» есть большой недостаток.

– Какой?

– Она слишком конкретна. Как-то и неинтересно даже – вся жизнь заранее известна. Вы, сказали бы буддисты, отождествились. Вы несвободны, вы привязаны к ней…

Линда слушала, и кивнув – «так, все понятно», сообщила: