Лось и лосось. Фантастические истории

Гварков поцеловал Рындину ручку и усадил напротив себя.

– Вот, – сказал Рындин, – батон вырастает в пластиковой упаковке, которая легко моется и, благодаря специальным добавкам, разлагается после удаления её с батона, что способствует сохранению благоприятной экологической обстановки.

– М-да, – сказал Гварков, – но транспортировка…

– Хорошо, – сказал Рындин. – Я доработаю.

Гварков понял, что меры нужно принимать решительные и, выставив на караул вооруженных милиционеров, распорядился не пускать никого.

– Так-то вот, – сказал он.

Но на следующий день в форточку залетел ясный сокол и, ударившись об сырую… то есть об паркет, обернулся Рындиным.

– Вот, – сказал он, – на улице – можете взглянуть – разовый фургон для перевозки хлеба. Вырастает непосредственно на дереве и бесследно исчезает после доставки батонов в магазин.

– Но это же неудобно, – возразил с улыбкой Константин Дмитриевич. – Водители-то не разовые.

– Понятно, – сказал Рындин. – Исправлю.

…Гварков приказал расставить вокруг здания снайперов и без предупреждения стрелять во все приближающиеся объекты.

Впрочем, этого не понадобилось. Рындин больше не появился.

Как потом дошло до ушей Константина Дмитриевича, с разовыми водителями у Рындина ничего не получилось. Человека оказалось создать не так уж просто. На деревьях вырастали злобные двуногие зубастые существа, которые норовили оттяпать у несчастного генного инженера палец.

Как рассказывал сосед Рындина по дачному участку (а Рындин проводил свои опыты именно на даче), последний раз Рындина он видел в окружении нескольких его полуразумных творений, которые привязывали его к вертелу и начинали разводить костёр.

– Впрочем, – добавлял Гварков, заканчивая свой рассказ, – за достоверность не ручаюсь. М-да… Чего не сделаешь для Отечества. Жалко, конечно, человека.

Он ковырялся зубочисткой в своём рту и мечтательно глядел в окно, словно бы что-то вспоминая.

А потом мы с ним пили чай, и Гварков достал из шкафа поджаристый батон.

– Рындина батон. Один из тех самых. Представляете – не черствеет. После стольких-то лет. Надо же…

Он взял длинный нож и отрезал от батона кусочек:

– Попробуйте.

13.8.93

Игрушечный

Любая встреча – в некоторой степени случайность. Даже если начальник созывает совещание, это не значит, что в указанное время соберутся все. Один человек заболеет, другой решит, что есть более важные дела, а третий не получит письма, поскольку на его компьютере сломался почтовый клиент. И получается, что состоявшаяся встреча – это подарок небес, удачно выстроившиеся звёзды или ещё какая-нибудь астрологическая чушь, реализовавшаяся в виде конкретного, вполне ощутимого чуда.

Мы встретились несколько лет назад. Не могу точно вспомнить дату. Мы с женой жили тогда в крошечной двухкомнатной квартирке с одной проходной комнатой. Её пожилая мама оставалась совсем одна в другом городе, и скоро мы поняли, что одиночество очень плохо на неё влияет. Жена уехала, чтобы собрать её и привезти к нам. Я понимал, что это необходимо, но предстоящие перемены здорово усложняли мне жизнь. Прежде всего потому, что я очень хотел закончить свою книгу, над которой бился много лет. Компьютер стоял в проходной комнате побольше, куда мы планировали поселить тёщу. Переместить компьютерный стол к нам, в маленькую спальню, не было никакой возможности. А писать под присмотром, как мне казалось, я бы не смог.

Решение пришло внезапно. Мне нужен был маленький компьютер, чтобы я мог пристроиться с ним в любом углу. Совсем крохотный и, возможно, слабый, лишь бы потянул текстовый редактор. Желательно, чтобы работал от батарейки подольше.

Я вылез в Интернет, посмотрел модели. Денег хватало на что-то совсем дешёвое. Можно было заказать, но я не очень доверял в то время Интернет-магазинам. Хотелось пощупать, посмотреть. Да и доставки ждать было не по мне. Я вышел из дома и отправился по магазинам. В первом не оказалось ни одного нетбука, который бы уложился в мой бюджет. В другом предложили один экземпляр. Вроде бы подходящий. Попробовали включить. Он стабильно вис на старте операционной системы, и продавец ничего не смог с этим поделать. Я помчался дальше. Наткнулся на магазинчик, где оказалось нечто приемлемое. Выбрал из двух вариантов тот, что дешевле. Нетбук оказался простеньким, но довольно симпатичным. Включился, заработал. Система была уже активирована. Я заплатил, схватил коробку и отправился домой.

Дома ожидал сюрприз. В комплекте не оказалось сетевого шнура. Первой мыслью было рвануться назад в магазин. Но сдавать компьютер не хотелось, ругаться и требовать шнур тоже. Да и магазин находился далеко. Плюнул, вышел на улицу, походил по мелким шарашкам без особой надежды. Нашёл подходящий шнур всего за тридцать рублей.

Компьютер мне понравился. Маленький – я почти мог покрыть его двумя своими ладонями. Достаточно шустрый. Попробовал поставить даже трёхмерную стрелялку – пошла, хотя после проверки ни разу её не запускал. Все клавиши оказались на своём месте. Пальцы сами находили нужную букву или знак. И всё-таки сначала я не мог привыкнуть к нему. Экран был маловат, некоторым программам оказалось тесно. Лопоухие окошки не могли уместиться по вертикали. С парочкой наиболее требовательных оказалось невозможно работать, но я подумал, что это их осознанный выбор, и просто не стал ими пользоваться. Ещё я обнаружил на компьютере следы чьих-то действий. В операционной системе была создана запись пользователя, а в ней – пара ненужных файлов. Это чуть насторожило. Я чувствовал себя так, словно компьютер изменил мне с кем-то. Но почти сразу я ему это простил.

Как-то получилось, что я стал называть его игрушечным. Может быть, потому, что я хотел тем самым извиниться перед женой. Да, я купил его, не посовещавшись с ней, но вроде как он не настоящий компьютер, а маленький, несерьёзный. Он и вправду не выглядел компьютером. Престарелая мама жены однажды решила, что это пенал для карандашей. Должно быть, игрушечному было неприятно это слышать.

Он и вправду оказался очень полезен. Сидя у себя в спальне на краешке кровати, я мог посмотреть почту, вылезти в Интернет или даже написать несколько строк книги. А потом моя жена забеременела, и дома стало не до компьютера.

Благодаря своим размерам, игрушечный легко умещался в мою сумку. Я стал таскать его практически везде. В электричке по дороге с работы домой у меня было минут двадцать, чтобы пописать. И я пользовался этим временем, как мог, поскольку другого у меня не было. Если бы мне раньше сказали, что я смогу писать в электричке, я бы не поверил. Я плохо себя чувствую в окружении людей. Мне некомфортно даже просто ехать среди незнакомых лиц. Но игрушечный мне странным образом помогал. Я сидел, зажатый между соседями, и набирал текст на миниатюрной клавиатуре, вглядываясь в экранчик. И ничего в тот момент вокруг не существовало. Были только я, игрушечный и моя книга внутри него.

Конечно, писать я мог только вечером. Утром электрички были забиты под завязку. Иногда я мог еле залезть в тамбур и ехать так до самой Москвы. Как-то раз мне, зажатому в плотной толпе, показалось, что моя сумка пошевелилась. Я инстинктивно рванул её на себя. Потом обнаружил, что молния расстёгнута, а уголок моего нетбука торчит наружу. Мысль о том, что игрушечного пытались украсть, меня ужаснула. И вовсе не потому, что мне было жаль потраченных на него денег. Просто я начал к нему привыкать.

Я привык к мягким, почти бесшумным, клавишам. К крошечному гладкому тачпаду с одной большой похрустывающей кнопкой. К экрану размером 1024 на 600 точек. Мне казалось, я каждую точку этого экрана помню, и каждая для меня была особенной, своей.

Постепенно он срастался со мной, приобретал родные мне черты. Обрастал нужными, удобными для меня программами. Когда я таскал с собой на работу бутерброд или печенье перекусить, в клавиатуре игрушечного оказывались крошки. Если попадал под дождь, несколько капелек доставалось и ему.

Книга близилась к концу. Но я не был удовлетворён. Мне не хватало времени как следует прочитать написанное. За одну поездку в электричке я набрасывал небольшой кусок, но не мог оценить всё целиком. И мне не нравилось заканчивать книгу так, в электричке. Хотелось засесть на несколько часов, написать финал на одном дыхании, чтобы получилось мощно, ярко. И чтобы никто не мешал.

Я уговорил жену отпустить меня в Египет на неделю. Выбрал приличный отель. Полетел. В море купался всего один раз, для галочки. Съездил на пару экскурсий, подпитаться впечатлениями. Остальное время, почти круглосуточно, писал. Назад летел довольный. Оставалось только перечитать и исправить ошибки.

Сама эта поездка была нетипичным для меня поступком. Я вообще человек трусливый. Раньше я вряд ли бы решился поехать куда-то один. Тем более в незнакомое место, да ещё и в чужую страну. Но дело в том, что я не чувствовал себя одиноким. Со мной был мой друг. Маленький, безропотный, послушный. Всегда готовый прийти на помощь.

В «Аэроэкспрессе» по дороге домой я разложил столик, поставил игрушечный на него и, раскрыв, начал загружать редактор, чтобы вычитывать книгу. Состав мелко трясло на стыках рельсов. Компьютер дрожал. Изображение на экране дёргалось и то и дело превращалось в цветной мусор. Я постоянно поправлял экран, но устойчивой картинки добивался ненадолго. Похоже было, что у игрушечного серьёзная проблема. Наверно, шлейф между видеокартой и экраном переломился от частого сгибания.

Пользоваться нетбуком было по-прежнему возможно, но я только сейчас ощутил, что он не вечен. Игрушечный был хрупким, уязвимым и беззащитным. И он постепенно старел, хотя раньше я не обращал на это внимания. Глянцевая крышка покрылась многочисленными царапинами, наклейка с лицензионным номером операционки стёрлась в труху, резиновые ножки отклеились и потерялись, а некоторые клавиши залипали от набившегося мусора.

Я понял, что настанет момент, когда я уже не смогу на нём работать. И ощутил к нему необычную жалость. Не такую, как обычно ощущаешь к предмету, который устарел или испортился. Игрушечный значил для меня больше. Почему?

Я знал его слишком долго. Дольше, чем собственного сына, которому скоро должно исполниться пять лет. Сколько в мире нашлось бы живых существ, к которым я так часто прикасался пальцами? Сколько из них уделяли мне столько времени и внимания, как он? Конечно, он был просто неодушевлённым предметом… Или нет? Что значит «одушевлённый»?

Как-то вечером мой сын попросил творожка с шоколадной крошкой. Он очень любит его, пожалуй, даже больше, чем конфеты или пастилу. Жена достала баночку из холодильника, открыла и оставила на столе немного погреться. Сын заигрался, забыл обо всём на свете, а через некоторое время заснул. О творожке вспомнили следующим вечером, когда баночка уже подозрительно пахла. Пришлось её выкинуть. Я видел при этом лицо сына. Не то чтобы он сильно переживал, но в нём явно боролись противоречивые чувства. Он знал, что любит этот творожок. Он знал, что есть его уже нельзя. И ему было очень жаль. Не того, что он не сможет никогда больше его попробовать. Он знал, что папа купит другой в магазине. Просто ему было стыдно перед творожком, словно он его предал. Я так уверен в его чувствах, потому что и сам много раз испытывал подобное к вещам, которые называются неодушевлёнными.

Когда умирают люди, что остаётся от них? Само тело уже в земле, стремительно разлагающееся, отвратительное и никому не нужное. Душа, если она есть, нам вряд ли когда-нибудь повстречается наяву. Но мы можем продолжать испытывать к человеку чувства, когда его уже нет рядом. Что в этом случае мы любим, ненавидим, о чём сожалеем? Должно быть, свои собственные воспоминания о человеке. Но разве у меня мало воспоминаний об игрушечном? Разве у нас нечего вместе вспомнить?

Мне было за что любить его, как любят родственника, кошку или родную страну. Я часто чувствовал благодарность, что он вовремя оказался под рукой, чтобы записать ускользающую мысль или получить нужную информацию. Я часто злился на него, а иногда даже ненавидел, как ненавидят старость, войну или проворовавшихся чиновников. Иногда он начинал капризничать, тормозить или внезапно решал в самый неподходящий момент установить большую пачку обновлений. Я мог начать ругаться на него вслух, как на живого человека. И да, я сожалел о том, что он стареет.

Были моменты, когда я думал – скоро придёт его время. В очередной раз он уже не включится, и придётся покупать новый нетбук. Он будет современнее, мощнее, с сенсорным экраном. Может быть, мы тоже подружимся. А игрушечный переедет на полку, где будет молча лежать и помнить о проведённых со мной минутах, которые складываются в дни и месяцы. Но я откладываю это до тех пор, пока могу. Пока он способен мне помогать, пока он ещё жив, я не хочу менять его на кого-то другого.

Я всё время думал, что он уйдёт первым. Но я не могу это знать. Мой возраст тоже растёт. Уже год подряд у меня практически не было дня, когда я бы нормально себя чувствовал. Простуды одна за другой, гастрит, зубы. Недосып, сидячая работа, на которой я непрерывно психую, кондиционер. В шее между позвонками пережаты нервы. Иногда весь день стискивает череп словно тисками, и думаешь – кажется, мне осталось совсем чуть-чуть. Нет, через некоторое время невролог, таблетки и упражнения помогают. Но я отчётливо чувствую – однажды наступит день, когда я не смогу за него сесть. За твою клавиатуру, игрушечный.

Я и сейчас набираю на тебе этот текст. Ты отзываешься на мои движения, отображая на экране всё новые буквы. Кто ты? Я не могу назвать тебя неодушевлённым, поскольку ты одушевлён моими воспоминаниями. Ты перенял от меня часть моей души. Даже болячки у нас похожи. У меня тоже барахлит шлейф между головой и телом. Время уничтожает нас обоих.

Конечно, человек со стороны, скорее всего, подумает, что ты просто фрагмент материи, простенькое устройство из пластика, металла и кремния. Твои действия исполняются кусочками кода, который написали программисты в разных частях планеты. Но ведь мои эмоции, мысли, движения тоже вызваны простейшими химическими реакциями. То, что я делаю, зависит от адреналина, серотонина, тестостерона и прочих слов, значения которых я до конца не понимаю. Да, ты не можешь сам, по своему желанию, взять и пошевелиться. Или показать мне, скажем, картинку, чтобы сообщить о своих чувствах. Но значит ли это, что чувств у тебя нет?

Животные тоже не могут мыслить, но осознают себя как личность. И их сознание полностью заполнено эмоциями. В некотором смысле эмоции животных сильнее, чище, чем человеческие, потому что занимают большую часть их жизни. А есть ли эмоции у тебя? Да, у тебя нет мозга, нервов, нет мышц, и ты никак не можешь продемонстрировать свою волю, но что такое эта материя, из которой ты создан? Не присуще ли ей самой нечто, что способно воспринимать чувства?

Мы с тобой состоим из маленьких частиц, игрушечный. Протоны, электроны, кварки. Между ними – только пустота. Что такое эти кварки, никто в мире не в состоянии толком понять и объяснить. И неизвестно, есть ли в них частичка того, что придаёт мне и тебе осознание своего «я». Что, если материя и сознание неотделимы? Что, если каждая частица материи имеет свою душу, и эти кусочки вместе создают меня или тебя?