Год мертвой змеи

Четверть часа спустя, когда их осталось всего пятеро, впереди неожиданно начался самый настоящий бой – со стрельбой из всех видов оружия, криками и обильно поднявшимся вверх дымом. Столкнувшись с группой бойцов с сине-красными флажками на штыках и буквально прикрываясь их телами от пуль, летящих, как казалось Алексею, со всех сторон, они пробежали еще метров двести. Потом все вокруг как-то почти одновременно куда-то исчезли, и не зная, что делать, он пополз дальше один, чудом сумев наткнуться в какой-то воронке на уже раненного к тому времени старшего капитана Ю с пленным американцем и на неожиданно знакомое лицо – старшего лейтенанта Петрова, с которым они пересеклись в Йонгдьжине.

«Интересные пошли времена», – подумал тогда Алексей, не слишком даже уверенный, что он не бредит, контуженый и лежащий под каким-нибудь высохшим кустом с залитыми кровью и ничего не видящими глазами. Да, времена начались странные – если советские военные инструкторы при КНА появились на поле боя, да еще с оружием в руках. Впрочем, придраться к такому было сложно: теоретически к этому моменту они были уже на «своей» стороне линии фронта, и если бы не смешавшиеся в одну кучу из-за чередования атак и контратак остатки подразделений, ни один лисынмановец не имел бы ни малейшего шанса получить пулю, выпущенную человеком, родившимся на три тысячи километров севернее.

Сейчас, после того как две последовавшие почти без паузы атаки были отбиты, а он был все так же жив, Алексей испытывал почти счастье, поэтому и скалился, делясь своим удовольствием с миром. Разведчик-кореец, тоже до сих пор живой, гладил ладонью целой руки ободранную до крови щеку. Это была не рана, а просто глубокая ссадина, хотя болеть такое должно было здорово. Но и он улыбнулся тоже – будто понял. Неподвижно лежащий у него под боком пленный, на которого поглядывали все, моргал так часто, будто собирался плакать. Руки у него были снова связаны за спиной, поперек коленей лежали ноги старшего капитана. По мнению Алексея, смысл этого был в том, что разведчик не собирался давать тому ни малейшего шанса вскочить и броситься под пулю.

– Эй! Балтиец!..

Младший брат майора, капитан, позвал его, сложив ладони рупором. Алексей обернулся, помахав рукой. Вторую самоходку подбили всего метрах в тридцати от командирской, и из ее экипажа не выскочил никто. Третью, в которой находился «второй Чапчаков», – еще дальше, почти в сотне метров: чтобы докричаться туда, требовалось приложить немалые усилия. Четвертая «ИСУ-122», сумевшая вывернуться и сжечь оба разделавших их «Паттона», ушла назад, и хотя мощный дизельный двигатель время от времени взрыкивал где-то невдалеке, видно ее не было, только слышно. Наверное, это и к лучшему: шум двигателя и взлязгивание гусеничных траков хорошо слышали те, кто по ним стрелял, – и это должно было охладить их пыл.

Были и другие детали, ложащиеся в ту же колею: скажем, чуть дальше впереди чадил легкий полугусеничный бронетранспортер «МЗА1», в который попало в самом начале, когда бой еще не вышел из категории «встречного»; вокруг него валялось несколько тел, разбросанных взрывом. Горький черный дым горящих американских машин сейчас сносило прямо на них, и это было здорово – он отлично маскировал уцелевших и тот маневр, на который они рассчитывали.

– Чего?! – проорал Алексей, вновь закрутив ладонью над головой. Капитан ответил что-то, но слов было не разобрать: слишком уж далеко, да и шумно тоже. Ударившая в подбитую самоходку пуля снова со звоном выбила четкую, долго висящую в воздухе ноту – такую, что хотелось ковыряться в ухе, пытаясь от нее избавиться. Потом снова стал слышен редкий треск винтовочных выстрелов невдалеке да резкий, узнаваемый, рокочущий вой «ДШК» рядом. Крупнокалиберный пулемет, установленный на самоходке Леонида, играл сейчас на поле боя такую роль, какую может играть дворовый хулиган, оказавшийся на вечеринке гимназисток. Пока его не задавят, никто не имел ни малейшего шанса высунуться и добить уцелевших..

К сожалению, местность здесь не слишком подходила для танковых боев (что и было продемонстрировано полчаса назад), а сектор огня единственного действующего пулемета оказался весьма ограничен. Пока он не подпускал к подбитым машинам проявляющих разумную осторожность солдат врага, у них имелись хорошие шансы удержать позицию по крайней мере до темноты. К сожалению, несколько спрятавшихся среди елок умелых пехотинцев с автоматическими винтовками не позволяли им сделать ничего больше этого: двое убитых из остатков выручившей их роты лежали тут же, в метре или двух от стального остова, упершегося в пространство 122-миллиметровой пушкой. Это был пат. Сначала он их устраивал, теперь – нет.

– Прошла минута-то... – заметил Муса, поглядывая на майора с таким прищуром, который можно было бы назвать нарочитым, не будь он у него почти постоянным. Татарину, типы выражения лица которого Алексей отлично запомнил еще с поезда, явно было не смешно. – Может, я рискну, товарищ майор?

– Не терпится тебе? – отмахнулся тот. – Сиди, не высовывайся. Вот сейчас нам...

Борис не договорил: в небе повис раздирающий уши рев. Все пригнулись, ожидая удара, вспышки объемного пламени, – всего того, чем сопровождается пролет вражеского самолета на такой малой высоте. Но скользнувшие над головами штурмовики исчезли, не сбросив ничего, и сидящие переглянулись, разгибаясь.

– Не пришли, значит, «МиГи», – сказал Алексей в пространство. Его все еще трясло от пережитого недавно напряжения, но пробирающий уже до костей холод от брони помогал: возбуждение понемногу уходило. – Может, оно и к лучшему, конечно... Проще себя чувствовать можно... А то меня последние несколько недель и дней не оставляло впечатление, что вот-вот судьба войны решится, а тут... Как из пушки по воробьям. Корабль мой утонул, от всего экипажа три или четыре матроса уцелело, разведгруппа вон корейская – в клочья. Контратаки туда, контратаки сюда, воронки от мин по всему полю... А все ради одного пленного. И старший капитан такой довольный сидит, будто кот, сметаны наевшийся. А сидит он, между прочим, у подбитой самоходки, которая с миллион рублей, наверное, стоит. Товарищ Петров, ну скажите вы мне, ради бога – какого черта все это было?

Азиат с русской фамилией потянулся. Лицо его каждый раз вызывало у Алексея муку – эвенк он, якут, якут с русским, или это вообще не сибирская кровь, а действительно азиатская... Автомат, в котором советник не без напряжения узнал «ППС-43», лежал у него на коленях, но чтобы разведчик стрелял, он пока не видел. Даже когда их зажали перекрестным огнем и каждую минуту можно было ожидать, что ревущая цепь набегающих на них лисынмановских солдат ворвется в полуосыпавшуюся траншею, старший лейтенант продолжал наблюдать, командовать – только не стрелять.

Подошедшие в последний момент самоходки расстреляли атакующих с большой дистанции, позволив Ю с его пленным, Алексею и еще полудюжине человек откатиться назад, но предчувствие победы оказалось ошибочным: сначала их накрыл откуда-то взявшийся станковый пулемет, пусть и быстро уничтоженный, а потом появились «Паттоны» с бронетранспортерами, в скоротечном встречном бою с самоходками разменявшие себя на них. А теперь их, кажется, обошли.

– Знаете, товарищ капитан-лейтенант, – отозвался старший лейтенант Петров. – Если бы вы не были старше меня по званию, я бы сказал вам: «Не нойте». Ну просто чтобы вы прекратили задавать глупые вопросы, по крайней мере, пока мы не выберемся... Говорит вам что-нибудь слово... – Он неожиданно замолчал, придвинулся ближе, согнувшись, и пальцем вывел на вытертом снегу слово «ЗАРИН».

– А? – глупо переспросил Алексей, вытягивающий шею, чтобы лучше разглядеть надпись. – Да говорит, конечно, что я, совсем, что ли... Хотя...

Он подумал, неожиданно потеряв уверенность в правильности первой своей мысли. Вряд ли инженер—старший лейтенант имел в виду Станюковича и графа Толстого – но что тогда?

– Вице-адмирал Зарин, – Аполлинарий Александрович, да?

Герой первой обороны Севастополя, но он тогда был капитаном первого ранга... Командовал артиллерией всей Северной стороны... Именно он, кажется, и предложил затопить корабли в проливе, да? Или это не тот Зарин, а который уже Сергей Аполлинариевич? Который в 1893-м разбил «Витязь» у полуострова Нахимова... И это ведь рядом совсем, да? Тот?..

За секунду в голове Алексея пронеслось что-то смазанное, из подростковых книг – про затонувшие сокровища, которые ищут сотни лет и находят в результате головокружительных операций. Образ мелькнул и пропал: последнюю фразу Алексей произнес уже менее уверенно – в том числе и потому, что разведчик захихикал, утирая рукой грязное лицо. Кроме того, его поразило выражение на лице пленного, вдруг дернувшегося так, что Ю хлопнул его ладонью по глазам, как хлопают комара.

– Ладно, – сказал разведчик, отсмеявшись. – Считайте, что вы не угадали. И, может, оно и к лучшему, как вы и сказали.

Но то, что с вашей стороны это выглядит – я имею в виду все вместе взятое – как стрельба «из пушки по воробьям» – просто здорово. Так оно и должно казаться до самой последней минуты. А лучше и вообще до упора... Дело совсем не в этом...

Откуда здесь, вплотную к линии фронта, взялся советский разведчик из «тех самых», «инженер—старший лейтенант» объяснил ему буквально в двух словах, когда нашел для этого секунду. Старший его команды, что бы она на самом деле собой ни представляла, ждал возвращения минного заградителя в Ионгдьжине, как было предусмотрено планом. Но еще по крайней мере несколько человек с полномочиями, позволяющими поднять в безнадежную атаку как минимум роту, ждали условного сигнала вдоль всего «восточного выступа» – очень надеясь, что этот сигнал не придет. То, что «Кёнсан-Намдо» может быть потоплен, похоже, расценивалось как вполне вероятное событие. Подумав, Алексей решил, что это весьма и весьма серьезно характеризует проводимую операцию и качество ее подготовки, какую бы скрытую цель операция ни имела.

Продолжить разговор им не дали: спереди-справа застучало, потом взревело разрывами. Втянув голову в плечи, они ждали. Двадцать секунд – и густо, почти без перерыва следующие друг за другом разрывы угасли. Старший капитан подал какую-то команду, и майор Чапчаков, имя которого Алексей на секунду забыл, проорал: «Встать! За мной!» Сам он задержался всего-то на мгновение, потому что, оглянувшись, запнулся взглядом за пулеметчика, бившего звонкими, длинными очередями с рубки самоходки младшего из двух братьев. «А он как же?» – подумал Алексей, и за эту секунду все уже рванулись вперед и вверх.

– Вперед!

Нетерпеливая, рваная команда, пришедшая спереди, была уже лишней: испугавшись того, что свои могут принять его за труса, он бросился за удаляющимися спинами, скачущими и качающимися уже далеко впереди. Страх собственной трусости напугал Алексея гораздо больше свистящих вокруг пуль. Кто-то рухнул почти ему под ноги, хрипя и катаясь по снегу, но он, все равно не способный ничего сделать, не обратил на это внимания. Пистолет – статусное оружие офицера, бесполезное в пехотном бою, – оказался у него в руке, и чтобы прогнать свой страх, Алексей дважды выстрелил вперед, в широкий просвет между спинами, откуда мельтешило далекими вспышками.

Продолжая бежать, крича что-то неразборчивое, с радостью видя, что сумел нагнать своих, он встроился в редкую цепь, короткой командой советского майора и корейского старшего капитана развернутую влево. В памяти опять мелькнуло что-то узнаваемое, из детства, когда отец был молодым и живым, а убитый в сорок третьем Гошка подсаживал его на дерево, чтобы брату было видно: полуэскадрон разворачивается на полном скаку, вытягивая нитку самых лихих всадников параллельно цели их вытянутых вперед клинков. Караколь?

Он не успел додумать, как такое может называться в пехоте, – цепь вломилась в кустарник, пробивая его телами. Шапку рвануло крупной веткой, едва не оборвав завязки, справа кто-то ахнул, и обернувшийся на этот раз Алексей увидел, как всплескивает руками молодой боец-азиат, чем-то вдруг неуловимо напомнивший ему погибшего Хао Ли. Прыгнув к нему и подхватив падающего, он продрался вперед – и его дождались, приняли обвисающее на руках тело, сунули в руки оружие.

– Давай! – крикнул ему по-русски кто-то знакомый, но не узнанный; перед глазами мелькнуло совершенно белое лицо пленного, искаженное дикой гримасой, и все снова побежали вперед. Потом была опять остановка, на минуту, не больше – перевести дух, пока кто-то, кто ими командовал, осматривался, стоя в полный рост. Еще рывок – и уцелевшие наконец-то врываются в осыпавшиеся окопы и тут же ложатся.

– Молодец, – понял Алексей слово, сказанное в ту секунду, когда он снова получил возможность слышать. Это оказался Петров – странный человек, похожий лицом и голосом на представителя едва ли не половины народов Советского Союза, смешанных вместе в нем одном.

– И автомат подобрал, и помог даже кому-то – я видел. И вообще молодец, я не ожидал...

Он исчез куда-то из поля зрения, не договорив, но сил не было даже просто на то, чтобы повернуть голову. Потом все-таки пришлось, потому что появилось ощущение, которому Алексей даже не сразу поверил. Поглядев сначала вбок, чтобы никого не было рядом, он свел руки вместе, с усилием подложив их под себя, чтобы суметь перевернуться. Автомат зацепился за что-то ремнем, и с отпущенной ветки сорвался снег, обсыпав его лицо. Это помогло удержать на нем такое выражение, какое не привлекло бы к себе лишнего внимания. Ой, мама, что же это... Согнув ноги, Алексей уткнулся подбородком себе в грудь, зажмурив глаза. Как же это вышло? Ведь он же не трус! Вспомнив, как он бежал, стреляя, как стоял на палубе погибающего корабля, с ненавистью глядя на разворачивающиеся штурмовики и туго обматывая ремешком чужого бинокля папку с документами, которые в подобных случаях положено уничтожать, он снова помотал головой. Нет, этого не должно быть. Но случилось... Господи, ну почему же?

Спереди что-то закричали по-корейски, потом то же самое повторили ближе, справа. Ему показалось, что это были голоса обоих разведчиков: Ю и Петрова, удивительно хорошо подошедших друг ко другу. Как же он сможет теперь встать... Разве что застрелиться прямо здесь – вот и весь выход.

– Приготовиться к движению! Полуминутная готовность! – передал откуда-то сзади молодой голос. Капитан, «младшой», как звал его майор, Борис. Вставать придется при нем.

– Пошли!..

Команда была неуставная, но о том, остался ли среди них хотя бы один «настоящий» пехотинец, Алексей не имел понятия. Каждый имел свою воинскую специальность, а пехотинцами, знающими, как положено вести общевойсковой бой на отходе, не были даже Ибрагимов с Чапчаковым-старшим. Или были?

Поднявшись, Алексей сделал отчаянное усилие, чтобы не посмотреть вниз. Это сработало: обогнавший его Ленька даже не покосился, и когда он перешел на бег, заняв свое место в формируемом строю, никому в голову не пришло разглядывать, как советский военсоветник подволакивает ноги, стараясь, чтобы моча вытекла из брючин как можно быстрее, за первые же шаги. Никому не было до этого дела – потому что вид у высокого крепкого мужика со злыми, плотно сжа тыми губами и с «ППШ-43» в руках был достаточно серьезным даже для того, кто не видел его в деле в течение последних полусуток. Большее внимание мог привлечь клок ваты, вырванный пулей из его шапки и теперь болтающийся возле уха, но и в этом в конце концов тоже не было ничего особенного.

На бегу Алексей постарался приблизиться ближе к корейскому старшему капитану. Почему-то ему показалось, что этого человека пули обходят. Это было нелогично, но на войне суеверия воспринимаются всеми как нормальная часть жизни. Сам же старший капитан Ю, забросивший пустой автомат за спину и теперь бежавший с винтовкой, подобранной у убитого, обернулся на него только раз. Болезненно-напряженное выражение на лице советского военсоветника не удивило его ни на секунду. Это был моряк, и даже само то, что он сумел выжить в беге по ближайшим вражеским тылам, в десятке уложившихся в последние часы скоротечных огневых стычек с флангами цепей вражеских «загонщиков», от которых на ощупь ищущий оптимальный маршрут разведчик сумел увернуться лишь самым настоящим чудом, выгадав себе и оставшимся нужные для получения хотя бы какого-то шанса десятки минут... Все это характеризовало моряка более чем хорошо. Смерть Молодого Сонга, исчерпавшего свой немалый предел везения на этой войне и не вышедшего из воды после гибели корабля, тронула старшего капитана больше, чем это должно было случиться. Молодой Сонг или попал под единственный заход вздумавшего пострелять по беззащитным плывущим людям штурмовика, или просто захлебнулся в ледяной воде. Последний боец группы, равной которой у него не было еще ни разу, погибший в тот момент, когда впервые становится виден конец этой войны – пусть не победой, пусть перемирием, но хоть какой-то, – сейчас он стоял у старшего капитана перед глазами, звал его за собой. Глупо, но бегущий сзади и сбоку русский, со свежим, не промерзшим еще крупным мокрым пятном, стекшим вниз из промежности, и при этом с автоматом в руке, внушал старшему капитану уверенность в том, что все в итоге окончится более или менее благополучно. То, как он сейчас выглядит – это на самом деле не имеющая никакого значения ерунда. Такой не подведет и не остановится. В бою на суше толку от него, может, будет и не много, но в том, что он не поднимет руки, можно было быть уверенным.

– Я вот еще чего не понимаю... – сказал ему русский, когда все они рухнули в очередной раз, накрытые прицельным огнем с неожиданно большой дистанции. Секунду заняло определить, откуда приходят пули, звонко щелкающие в ветви и стволы деревьев, осыпая с них смороженный в крупу снег. Потом Ю сделал майору знак рукой: «Лежи, лучше переждать».

– Откуда здесь «ИСУ» оказались-то? Ведь мы где угодно выйти могли?

Прислушивающийся к перестрелке позади разведчик покосился на него с удивлением – из сказанного он понял разве что слово «мы».

– Чосон, – намекнул он русскому, – Чосон Ин-Мин Кун. Чосон маль. Чосоно. Ури маль[110 - Ури маль – дословно «наш язык» (корейск.).].

Здесь старший капитан уже ухмыльнулся. Он мог привести еще пару синонимов, но до моряка уже дошло, и он заметно смутился. Забылся от всего пережитого. Немудрено, конечно – но эта заставило его едва ли не покраснеть, поерзав на земле еще больше, лишь бы не было видно случившееся с ним. Это мелочь, разумеется – на войне старший капитан Ю видел такое не раз, но никакого языка не хватит, чтобы это объяснить.

Коротким свистом он подозвал к себе советского разведчика, выручившего их в самый тяжелый момент, когда их зажали окончательно и старший капитан уже определялся, не пора ли кончать «химика» и умирать так, как это давно было решено. Разведчик двинулся к нему почти сразу же, довольный, быстрый, не преминув потратить еще секунду, чтобы оскалиться в лицо уже полностью сломленного пленного, дернувшегося в явственном ожидании удара. Жестом ладони кореец указал нетривиальному представителю «инженерных войск» на моряка; разведчик подполз, и они обменялись несколькими словами. Вникать в разговор русских Ю даже не пытался, хотя в очередной раз поразился тому, насколько важное значение Москва придала успеху этой операции, рискнув сразу несколькими своими людьми: разведчиком, моряком, артиллеристами.

Только теперь, когда пленный сказал ему все, стало ясно, что подобное решение было абсолютно верным. Но ведь еще сутки назад даже этого не мог с уверенностью знать никто! И тогда, и еще раньше подобная операция могла показаться – а некоторым, вероятно, и показалась – либо излишним риском, либо прямым подрывом позиции коммунистических сил в сложившейся обстановке. Пока политическая игра по схеме «Американский империализм расширяет сферу своего влияния, не считаясь ни с чем» шла правильным ходом, ситуация была настолько ясна, что отдельные доказательства отлично в нее укладывались. Регулярные и каждый раз якобы случайные атаки в районе китайских Аньдунского или Мукденского аэроузлов, и даже по советским аэродромам... Сбитые над китайской территорией «Сейбры» – последний случай, даже со взятым в плен американским летчиком, имел место уже в январе[111 - Командир 16-й ИАЭ 51-го истребительного авиакрыла ВВС США подполковник Эдвин Л. Хеллер был сбит 23 января 1953 года старшим лейтенантом И. И. Карповым (913-й ИАП 64-го ИАК советских ВВС).]. Он вызвал в ООН очередной скандал, по времени пришедшийся так удачно, что генерал Ли Сан Чо сказал по этому поводу: «Идеально». И так далее: десятки эпизодов, сотни неопровержимых документов – обычные вооружения, примененные по заведомо гражданским целям и целям на территории сопредельных государств, включая Советский Союз, бактериологическое оружие – по КНДР и Китаю. Химическое оружие.

И в то же время американцы хоть и подозревают, но до сих пор еще не имеют возможности доказать, что Советский Союз впрямую помогает своим изнемогающим в неравной борьбе стратегическим союзникам. Пленки с записями радиопереговоров летчиков значат мало: советские инструкторы учат китайцев еще с конца 1930-х годов. Попади кто-то из советских военнослужащих в плен, и все поменялось бы радикально: картина происходящего усложнилась бы многократно, опять отодвинув и так-то держащуюся на волоске надежду на заключение давно нужного всем перемирия – отсрочив ее на месяцы или даже годы, за которые будут убиты очередные сотни тысяч людей. Но все же Сталин, Разуваев и Котов-Легоньков пошли на этот риск, и можно только догадываться, какие выгоды получит от этого их страна. Ему, офицеру разведуправления КНА, хватит и того, что есть. Того, что он узнал, подержавшись за подбородок пленного и выдав ему несколько нечасто встречающихся в употреблении английских слов: настолько это было важным. Теперь – только бы дожить.

Стрельба вроде бы затихала, и старший капитан Ю отдал очередную команду. То, что им до сих пор не удалось оторваться от преследования так, чтобы не получить в спину американского капитана пусть даже случайную шальную пулю, ему чрезвычайно не нравилось. Впереди было тихо, но и это выглядело как-то странно. Уставы КНА и тактические наставления КНД предусматривали, что при вынужденном отступлении поочередно оставляемые заслоны должны держаться на своих позициях до последней возможности, давая время основным силам подразделений отойти на следующий из заранее подготовленных оборонительных рубежей. В то, что вломившиеся в позиции частей коммунистов враги могут идти вперед беспрепятственно, старший капитан не верил. Это было попросту невозможно – сзади стреляли до сих пор. Неужели растративший людей и боеприпасы на то, чтобы дать остаткам возвращающейся разведгруппы пройти линию фронта, командующий данным участком обороны одновременно позволил контратаковавшему врагу ворваться в его окопы, как говорится, на своих плечах? Разумеется, это было просто предположение, основанное в первую очередь на грохоте и треске позади: опытному уху они могли сказать очень многое. На самом деле все могло быть еще проще – лисынмановцы оказались готовы к неожиданностям лучше, чем этого хотелось бы, и превосходство в огневых средствах позволило им добиться успеха. В пользу этого предположения говорило и появление на поле боя вражеской бронетехники, успешно парировавшей действия драгоценной батареи тяжелых самоходных орудий из состава распотрошенного вдоль линии фронта танко-самоходного полка РГК, их главного козыря.

Зная цену даже малого успеха на этой войне, американцы и лисынмановцы наверняка будут развивать его, не считаясь с потерями, бросая в микроскопический прорыв все, что у них найдется под рукой. Можно без большого труда представить себе, что даже если все началось с атаки сравнительно полнокровного батальона южнокорейской армии, усиленного парой американских танков и несколькими бронемашинами, то уже через три-четыре часа за несколько квадратных километров корейской земли станут насмерть драться уже целые полки. И опять все упрется во время, только в него... Застать врасплох здесь уже никто никого не сможет, и все превратится в запутанную мясорубку, состоящую из артиллерийского и минометного огня, а также действий пехоты и отдельных бронеединиц, способных продержаться в огне достаточно долго, чтобы успеть окупить свою постройку. Сверху на все это будут наложены десятки вылетов вражеской штурмовой и бомбардировочной авиации – и их будет тем больше, чем выше окажется накал боя на земле. Потом откуда-нибудь с моря подойдут несколько эсминцев – ну и так далее.

Командиры частей корейских коммунистов и китайских народных добровольцев станут изо всех сил тянуть время до ночи, пытаясь сохранить хоть какой-то порядок, позволивший им хотя бы попытаться восстановить положение к утру. Это тоже было почти привычно, и очень, очень знакомо. Подобная война шла здесь не первый год. А он, везучий разведчик, был сейчас обращен к ней спиной, вытаскивая за собой не только того самого человека, ради которого за последние часы умерли десятки людей, но и людей, бесполезных для чего-либо, превышающего по своему значению автоматную и винтовочную трескотню позади – последних живых еще моряков и уцелевших ребят из экипажей самоходок.

– Воздух!