Год мертвой змеи

Штурмовики с ревом прошли над головой: торжествующе, победно. Так ходят на параде. На палубе стоял стон – плохо различимый, даже если прислушиваться. Почему-то на секунду Алексей изумился тому, насколько сияюще-яркой и при этом пятнистой выглядит палуба, но потом сообразил, что так и должно быть, если каждую вторую доску выдрать из настила, расщепить вдоль, сломать в нескольких местах и бросить куда попало среди обломков железа и неподвижных человеческих тел.

Кореец опять сказал что-то грубо и резко. Подбежавший молодой парень без головного убора обменялся с ним несколькими словами и исчез куда-то, как растворился в воздухе. Этого Алексей тоже не понял и удивился. Потом на месте пропавшего появился тот старший капитан-разведчик, которого звали как-то особенно необычно для уха русского человека. Рядом с ним был еще один незнакомый тип со злыми, пронзительными глазами, затравленно озирающийся вокруг. На голову его почему-то была нахлобучена ушанка.

– Туда... – показал разведчик рукой. – Там Давай.

Почему-то «давай», – это было то русское слово, которое давалось корейцам лучше всего, и Алексей согласно кивнул. Минный заградитель осел в воду так, что кормовой срез уже почти касался воды. Крен при этом выправился – скорее всего, это случилось потому, что на таком маленьком корабле почти не имелось продольных переборок. Никакой особой борьбы за живучесть не велось, да и не могло вестись.

Алексей понял, что уже с полминуты смотрит, как старший капитан короткими, скупыми движениями привязывает себя к тому, второму человеку. Тот зло выругался, содрал с себя шапку и неожиданно оказался светловолосым, да и вообще явно не азиатом. На славянина он похож не был – скорее скандинав или англичанин. Так, значит, это и есть тот второй пленный, про которого было сказано «результат»? Старший капитан Ю не колеблясь с размаху ударил пленного в зубы, наклонился и точным движением нахлобучил шапку обратно.

– Волосы закрыть? – машинально спросил Алексей самого себя, вслух. Он до сих пор был как пьяный – судя повсему, его здорово оглушило.

Кореец не ответил. Подняв голову и проводив взглядом опять проревевшие над головой штурмовики, он подергал за соединившую его с пленным сдвоенную веревку, ухватил того за плечи и перешагнул через борт. Всплеска почти не было – вода была уже рядом, но крик раздался двойной – так человек кричит, когда его ошпаривают кипятком.

– Со-ви! – проорал Алексей, надеясь, что младший лейтенант отзовется откуда-нибудь. Того не было, по несколько человек, находившихся на палубе, обернулись на него. Случилась одна из тех малообъяснимых секунд, когда все молча застывают и смотрят друг на друга. Сам он в оцепенении глядел на ползущего среди обломков и вставших дыбом расщеплеиных досок матроса, придерживающего левой рукой собственный живот, трясущийся при каждом его движении. Палуба тоже дрожала: то, как истерзанный, пробитый насквозь кораблик погружается, чувствовалось слишком отчетливо, чтобы это игнорировать.

– Покинуть корабль! – во всю мощь глотки скомандовал Алексей. Он, командир корабля, единственный имел право на эту команду. Никто не мог его понять, никто здесь не знал русского, но корейцы, лихорадочно вдевая руки в сдергиваемые ими с крючьев спасжилеты, делали все, как нужно. Кто-то сунул ему в руки тонкую папку – корабельный журнал, кодовые таблицы, еще какие-то бумаги, и Алексей, проверив, что все правильно, начал плотно, крест-накрест, обматывать ее ремешком бинокля. Закончив и сильно размахнувшись, швырнул в воду, указал рукой – и матросы начали прыгать за борт один за другим.

Нос «Кёнсан-Намдо» начал заваливаться вправо: площади свободных поверхностей внутри корпуса перераспределились как-то ненормально и уходящий в воду корабль начало переворачивать. Раненый закричал – дико, пронзительно. Он не мог даже встать, потому что текущая кровью рана на животе расходилась, выпуская из своего зияющего зева кишечные петли и обрывки сальника.

Капитан покидает судно последним? Может быть – когда имеет такую возможность. Прыгая за борт, Алексей знал, что он последний из тех, кто имеет хотя бы долю шанса добраться до берега. Исключением был, может быть, тот запертый в канатном ящике в нутре задирающегося кверху носа корабля ненормальный пленный, который так хотел жить, если он был еще жив. Но о нем Алексей не вспомнил.

Вода оказалась настолько холодной, что он не сумел даже крикнуть, когда нагрудник и бешено работающие ноги вытолкнули его наверх. Воздух зажало в горле, как тисками, и обжигающий холод начал вливаться внутрь сразу со всех сторон. Сзади, с корабля, кричали. Кричали и спереди. Метрах в трех, совсем рядом, бился и пытался выпрыгнуть из воды совсем молодой матрос. Лет ему было максимум восемнадцать, а то и меньше, но сменяющие одна другую судороги превращали его лицо в лицо сорокалетнего. Собрав волю в кулак и не дав себе думать о том, как судорога может схватить и его, Алексей сделал несколько сильных гребков сначала в сторону, а потом уже к берегу. Погибающий мог ухватиться за него, и тогда его не сбросишь уже ничем.

Сзади загремело и затрещало – так громко, что он услышал и обернулся в перерыве между двумя гребками. «Кёнсан-Намдо» встал вертикально, из воды торчала .максимум четверть длины его корпуса, по рубку. Баковая зенитная установка, так и развернутая на левый борт, отчетливо виднелась на фоне неба, как что-то удивительно, невозможно чужое. Можно было не бояться взрыва котлов – их заменял давно сорванный с фундамента дизель, но начавший уходить вниз минзаг мог затянуть спасающихся за собой, и Алексей продолжал грести, изо всех сил работая руками и ногами. Кроль не кроль, брасс не брасс – то по-собачьи, то как-то еще, он мучительно пытался отдалиться от погибающего корабля. Обернулся он еще только один раз и даже почему-то не удивился тому, что последние несколько метров носовой оконечности еще были видны. На его глазах, уже опрокидываясь «на себя», нос минзага ушел под воду со звуком, неожиданно похожим на усиленный в десятки раз всхлип. На поверхности забурлило – и это было все. Корабля не стало. Снова начав работать руками, Алексей поймал отвлеченную, чужую мысль о том, что именно так могла выглядеть гибель «Кронштадта» в сорок четвертом, сумей какой-нибудь из эсминцев – сначала американских, а потом английских – добиться хотя бы пары торпедных попаданий. Тогда бы им было уже не выкарабкаться. «От судьбы не уйдешь», как говорила его бабушка. «Кому суждено быть повешенным, – тот не утонет». А ему, наверное, наоборот...

Потом, уже через минуту, все мысли окончательно вылетели у него из головы. Осталась одна: «Двигаться». И еще «Жить!» Хороший пловец, Алексей рычал от злобы, раз за разом выбрасывая руки вперед и так же раз за разом отталкиваясь ногами от тянущей его вниз воды. Все происходящее вокруг было уже не просто «чужим», ненастоящим – оно окончательно превратилось в ирреальную мозаику, собранную из отдельных картинок, как чужое отражение во вдребезги разбившемся зеркале. Парень-азиат, уцепившийся обеими руками за какой-то деревянный обломок, не более трети метра длиной, запрокидывает глаза и хрипит в попытках ухватить воздух судорожно открытым ртом. Глаза белые, из одних белков. Ревущий «Скайрейдер» проходит в двух сотнях метров над головами спасающихся, с треском дает несколько длинных, хорошо нацеленных очередей, и вода вокруг вскипает. Вниз не нырнуть – и потому, что набитый пробковой крошкой нагрудник держит на поверхности живых, и потому, что это бесполезно, – нормальный человек не может нырнуть так глубоко, чтобы спастись от снарядов автоматических авиапушек. Кроме того, смерть в метре под водой может быть еще хуже.

Заход этого штурмовика оказался единственным – остальные пилоты либо не сочли нужным добивать тонущих, либо решили проявить гуманизм – а может, и просто побрезговали. Алексей ни разу не посмотрел вверх, но откуда-то понял, что тот ушел за остальными, делающими очередной круг. Если не слишком вдумываться в смысл слов, всплывающих в его мозгу, можно было даже решить, что в этом им повезло.

Алексей чувствовал, что его сердце останавливается, пропуская все больше и больше ударов. Каждый такой пропуск вызывал мгновенное почернение в глазах, и под конец он не видел уже почти ничего. Пытаясь контролировать себя, он глядел по сторонам и вперед, стараясь не слишком уклоняться от более или менее верного направления, но силы иссякали слишком уж быстро: он боялся, что не доплывет. Еще одна картинка: мертвое тело, цепляющееся за воду окостеневшими пальцами разведенных в стороны рук, – это было последнее, что он запомнил. Потом зрение отключилось почти совсем, сведясь к какому-то круглому серому окошку в пространстве, похожему на прижатый к борту блокшива иллюминатор. Видеть он начал только тогда, когда почувствовал, что ноги наконец-то коснулись дна.

Его тащили куда-то вверх, под руки, с двух сторон. Помотав головой и выплюнув скопившуюся во рту горькую слюну, Алексей начал выдираться. Прошло уже, наверное, несколько минут с того момента, когда он добрался до берега второй раз, но помутившееся сознание не обнаруживало памяти о них. Как-то это все было... связано – вот, наверное, правильное слово. В свой первый день на этой войне он обнял незнакомого матроса-корейца, неожиданно и необъяснимо тронувшего его своей искренностью – и два месяца спустя оказалось, что это толкнуло давно все определившего для себя военного переводчика командира взвода Хао Мао-ли закрыть его собой от осколков вражеского ракетного снаряда. Потом военный советник Вдовый вытащил захлебывающегося в ледяной воде моряка – и моряки вытащили с пляжа его, неспособного не только двигаться, но и даже просто соображать. Сколько их всего спаслось? Десять человек? Или двенадцать? Считается, что корабль гибнет, когда теряет убитыми и ранеными до трети своего экипажа. Впрочем, это условность: есть масса случаев, когда корабли тонули с минимальными потерями среди экипажа; и наоборот, когда корабль или катер приходил на базу, заваленный телами убитых. На Балтийском флоте ходила легенда о том, что в 1941-м, пока немцы еще не перекрыли море противолодочными рубежами, пройти которые было невозможно в принципе, одну из поврежденных бомбежкой подводных лодок привели в Кронштадт уцелевшие матросы – ни одного офицера на ней не осталось.

С «Кёнсан-Намдо» спаслись немногие, но это можно было и предсказать: под таким огнем, в февральском море, в полумиле от берега... Хорошо еще, что американцы, за исключением одного, не стали их добивать, когда исход их неравного боя был уже виден, как говорится, невооруженным глазом – подумал он снова. А бывает, между прочим, по-всякому. Но – оказались людьми. Военным летчикам легче понять и принять произошедшее, они каждый день ходят лицом к лицу со смертью, и большинство из них не испытывают удовольствия от «сверхплановых» проявлений войны. Хотя еще раз – «всякое бывает»...

Теперь Алексей бежал уже сам, хотя корейские ребята страховали его с двух сторон: советника все еще явственно пошатывало. Одежда промокла насквозь, поделать тут было нечего. Одна надежда – что на войне не болеют. Сзади и с боков стреляли: непонятно кто и непонятно в кого. Машинально проведя рукой по боку, Алексей с изумлением осознал, что кобура на месте, и, не поверив, посмотрел. Это движение на бегу стоило ему потери равновесия, и подпрыгнувшая рывком мерзлая земля ударила его по плечу настолько сильно, что он почти перекувырнулся. Его тут же подхватили, потащили опять – вперед и вперед, куда бы это ни было. Дико, что он не догадался выбросить пистолет тогда же, когда выбрасывал привязываемый к секретным документам бинокль, – «ТТ», пусть он даже называется как-то иначе, весит много. Он мог бы утонуть – и так бы и ушел на дно с бесполезным грузом на поясе. Там, где затонул минный заградитель, глубина была около сорока метров: ему бы хватило, как многим другим из его команды.

Появившийся рядом незнакомый кореец в одной рубахе начал что-то возбужденно выговаривать. Понять его было в любом случае невозможно, но Алексей честно попытался. Что-то об армии, если он правильно разобрал раза три прозвучавший корень «гун». Успели ли они уйти за линию фронта? Если да, то это почти хорошо, но тогда стрельба позади была бы хотя бы чуточку подальше.

– Ю! – позвал он в пространство. – Тае-ви Ю!

Они бежали, и за следующие две-три минуты звуки выстрелов вроде бы приблизились. Оттуда же, сзади. Солнца не было видно из-за туч, но горизонт над правым плечом имел нежно-вишневый цвет, как бывает на рассвете в этих краях. Значит, восток был там, и кто-то, кто вел уцелевших, стремился на север. Логика для второго класса начальной школы, но она ничем не отличалась от той, которая подошла бы для строевого офицера ВМФ. В принципе, линия фронта вполне определилась уже в 1951 году, когда начался «Четвертый этап войны», как его было принято официально именовать. С тех пор она регулярно переползала на несколько километров или даже сотен метров то в одну сторону, то в другую, но в их положении и это может оказаться решающим. Два километра – десять минут хода для их корабля. Как глупо, что их не хватило... Хотя кто знает? Окажись они этой ночью на несколько кабельтовых впереди своего фактического графика движения, и расстрелянный в скоротечной и безнадежной артиллерийской дуэли «Намдо» был бы уже записан на чей-нибудь боевой счет, а сам он, пробитый осколком насквозь, превращался бы в часть пищевой цепочки. Сейчас же он по крайней мере жив.

Часы встали, залитые водой, и сколько они бежали, Алексей сказать не мог. По ощущениям – вечность. Молодой матрос справа, давно начавший хрипеть в полный голос, задыхаясь и на ходу царапая собственную шею, вдруг закричал и повалился на вытоптанный снег, скрючившись, сгибаясь и разгибаясь в безмолвных, уже автоматических, движениях. Над ним нагнулся кто-то из бегущих позади, но это заняло у него секунду. Обернувшийся на ходу, сбавивший на несколько мгновений темп Алексей увидел, как тот прижал пальцы к шее упавшего. На его лице не отразилось ничего, но, сократив расстояние и поймав взгляд советского офицера, бегущий объяснил произошедшее всего двумя жестами: ударом кулаком в грудь и резким перечеркиванием своего горла. Это было доступно.

Алексею уже не было холодно. Пожалуй, при таком темпе бега за несколько часов одежда могла высохнуть и целиком, но пока прогрелся только ее самый внутренний слой. В ботинках уже не хлюпало: вода или выдавилась наружу, или впиталась в кожу. Сдать первым могло что угодно – от ботинок и готовой уже лопнуть кожи ступней до собственно сердца, как у того матроса, которому было лет на пятнадцать меньше, чем ему самому. Изо рта толчками выбивался пар, ноги раз за разом толкали его вперед. Потом бегущие впереди вдруг шарахнулись назад, навстречу ему, – и тут же переменили направление, устремившись влево. Выстрелы стали чаще и разрозненнее; более того, спереди донесся отчетливый сдвоенный звук разрыва.

– Ю! – снова прокричал Алексей, задыхаясь от рези в горле.

Разведчика-корейца он увидел почти сразу же после этого. Из-за сложного перестроения, последовавшего в последнюю минуту, тот оказался практически рядом, все еще связанный с пленным.

–Ю!

Только теперь кореец его услышал, но не стал тратить не сил, ни времени, чтобы выяснить, что от него хотят. Отведя левую руку назад и волоча за собой согнувшегося на бегу американца, он мчался ровно и мощно, как будто ему ничего не мешало. Под правой рукой у разведчика был «ППШ» – единственное оружие, которое Алексей увидел у бегущих, если исключить свой собственный «54»: хлебнувший воды, но чудом, вопреки его собственной воле, уцелевший. Второго разведчика не было видно, хотя это явно он стащил советника с мостика, когда третий заход штурмовиков поставил точку в короткой карьере минного заградителя. Почему все-таки для этой операции не нашли торпедный катер? «Десантников» оказалось не двадцать, а всего двое, а нужный пленный так вообще один. Даже устаревший глиссирующий катер, из тех, что передавались китайцам, мог вывезти всех и уйти за остаток ночи так далеко за линию фронта, что там можно было хоть выброситься на берег – лишь бы сохранить непонятный «результат» рейда. Стоил ли этот результат гибели такого количества людей? Это было не просто неизвестным – Алексей осознавал, что ответ на этот вопрос он может не узнать вообще никогда. Впрочем, и это его устраивало, если бы на него где-то там, далеко, ответили: «Да».

Состоящая из измученных, шатающихся от усталости людей группа бежала вперед – теперь больше на северо-восток, чем прямо на север. Растягиваясь на бегу, они все более отрывались друг от друга, пока наконец цепочка не «растворилась» совсем. Несколько человек вообще куда-то делись – просто пропав из виду. Того, как они упали или свернули в стороны, Алексей не видел, но вот все-таки... Он мотал головой на бегу, стремясь разогнать опасное оцепенение, затрагивающее пока один только мозг, но явно способное разлиться и на все тело. Тогда – все...

Поясница отдавалась болью при каждом ударе ног о поверхность земли, но холод действительно ушел. Хотелось надеяться, что если он продержится еще час, кореец выведет куда-нибудь, где можно будет или переодеться, или хотя бы раздеться догола и высохнуть у огня. Это будет здорово!

Почерпнув силы от возникшего в его воображении образа пламени, разведенного в очаге низкой фанзы, целиком скрывающейся в тени сопок, Алексей прибавил ходу, рванувшись вперед еще быстрее. Это его и спасло. Пришедшая откуда-то сзади длинная очередь вспорола снег за его спиной, мимоходом свалив высокого матроса, бегущего с такой страшной гримасой на лице, которая могла бы заставить заплакать ребенка. Это был второй из тех, кто вытащил советского военсоветника наверх с пляжа, куда они выкарабкались. Уже падая, убитый, но все еще живой, он надеялся, что офицер вернется, поможет ему встать, но тот только обернулся и тут же исчез в сгустившейся темноте.

– Туда... – выдал старший капитан Ю одно из немногих знакомых ему русских слов. На бегу он поднял одной рукой автомат и дал короткую неприцельную очередь в сторону стрелявшего по ним – хотя бы просто напугать. Пленный американец дернул разведчика назад, и от неожиданности Ю едва не поскользнулся, тут же развернувшись и направив на того ствол. Нет, это была не попытка побега – пленный просто рухнул, то ли от невыносимой уже усталости, то ли споткнувшись, и теперь пытался встать.

Переодетый в корейскую форму, с завязанными под подбородком тесемками шапки, американец не мог рассчитывать на то, что его немедленно опознают, как своего, и пытался убраться из-под огня точно так же, как и все остальные. Хвост их растянутой цепочки уже отсекли огнем, и, потратив секунду на то, чтобы дать пленному встать на ноги, старший капитан Ю почти равнодушно смотрел, как несколько матросов из экипажа потопленного вражескими штурмовиками корабля, отставшие от других на полсотни метров, мечутся, пытаясь спастись от полосующих землю очередей. Пули взбивали слежавшийся снег, как хорошая хозяйка взбивает подушку: одна за другой темные фигуры валились на снег. Ни у одного из них не было оружия, но когда такое останавливало кого-то на этой войне?

Советский офицер, которому заминка окончательно позволила догнать разведчика, бежал сейчас рядом. Прыгая через сугробы в своих куцых флотских ботиночках, он придерживал на боку кобуру, но даже не пытался достать из нее полностью бесполезный на такой дистанции огневого боя пистолет. И то, и другое добавляло к нему уважения, пусть и не слишком осознанного. Несколько десятков таких прыжков, не обращая ни малейшего внимания на снежные фонтанчики, поднимающиеся вокруг, на очередное кувыркнувшееся под ноги тело – и они проскочили, уйдя под защиту гребня далеко, на километр с лишним тянущегося от ближайшего холма. Пока можно быть довольным и этим, а там будет видно.

Ломающие отлично разработанный план обстоятельства, проявляясь одно за другим, превращали их операцию во что-то, лишь незначительно отличающееся от понятия «фарс», но они же делали ее более реальной, более укладывающейся в представления о том, что должно происходить на войне. Разгром штаба вражеского батальона – даже одно это само по себе окупало все произошедшее с ними: с самого начала и до самого конца. Однако то, что у него не было ни одной лишней минуты, чтобы распихать по карманам даже лежащие на виду документы со стола убитого им майора, лишало успех большей части смысла... Верно? Да, если забыть то, что сказал ему пленный, когда понял, что шутки кончались совсем. Сказанное снова перевернуло все с ног на голову. Или наоборот, с головы на ноги: смотря как такое воспринимать. Именно после этого, после долгих лет перетекающих одна в другую войн и не намного отличающегося от них мирного времени, старший капитан КНА Пак Хен Ю впервые осознал, что он наконец-то полностью готов умереть. Он целиком, до конца и навсегда, выполнил долг перед страной за себя и за своих ребят. Оставалась формальность – довести драгоценное знание до тех, кто способен обратить его на пользу КНДР. Будет ли это на пользу союзникам – китайским и советским товарищам – это решать уже не ему. Но скорее всего да, потому что и на войне, и в политике важнее и ценнее знания нет ничего. Тем более – такого...

Успел ли русский передать сообщение о том, что корабль гибнет? Вероятно, успел. «МиГи» не пришли его прикрывать, но уж это удивительно не было: от их аэродромов до восточной оконечности линии фронта минимум полчаса лета – все определилось гораздо раньше. Встреть их лисынмановцы на пляже пулеметным огнем, там бы все и закончилось, но им удалось уйти до прибытия первых грузовиков с солдатами. Русский, что бы там ни казалось, сработал умело, почти добившись успеха. До нейтральной полосы они недотянули, наверное, километра два. Это та зона, докуда давно уже не дотягивается ответственность стреляющего во все, что двигается, режущего друг друга ночами, зарытого в землю боевого охранения; но при том – все же слишком близко для дислокации основных сил полкового звена, иначе бы оно несло слишком большие потери от беспокоящего огня даже среднекалиберных минометов.

Происходящее так и называется: «Война передовых охранений» – пусть подобного термина и нет ни в одном учебнике или наставлении. Но гораздо более неожиданным и опасным стало то, что их немедленно начали загонять. Группка обессиленных, почти безоружных людей, бегущих в надежде проскочить между двумя опорными пунктами врага, шарахающихся из одной стороны в другую, – это была насмешка над тем, что представляли собой погибший корабль и его собственная разведгруппа всего какие-то сутки назад. Но у него был пленный, который знал – и это меняло все.

Узел 8.1

5 марта 1953 года, середина дня

У мертвой змеи не остается яда.

    Старая поговорка

– Ты знаешь, я не сомневался. Почти с самого начала не сомневался...

Военный советник при флагманском минере ВМФ КНА капитан-лейтенант ВМФ СССР Вдовый, хрипло дыша, сидел на снегу, привалившись к ледяной броне всей спиной, и наслаждался. Он был среди своих. Теперь, как бы все ни закончилось, все будет хорошо.

– А несколько дней назад как вспомнил вас троих, так с тех пор вообще минуты считал, когда же вы появитесь...

– Погоди.

Майор высунулся из-под прикрытия, и тут же в десятке сантиметров от его щеки в сталь со звоном ударила пуля.

– Хороший стрелок, – спокойным голосом отметил он, тихонько опускаясь назад, вниз. – Подождем еще минуту, ладно?

– Я не тороплюсь, – со смешком отозвался Алексей, вызвав ответные улыбки у всех, в том числе корейцев, явно ни слова не понимавших по-русски – за компанию. Из экипажа самоходки уцелело аж трое, из десанта – двое, включая татарина. Помимо них рядом оказались командир корейской разведгруппы с пленным и советский «инженер—старший лейтенант» из разведки. Остальные были незнакомыми.

С час назад семь или восемь человек, включая самого Алексея, сумели если не прорваться, то просочиться в какой-то залитый зеленовато-синей наледью овраг, выведший их почти на километр вперед. Слово «отстреливались» не подходило – автомат разведчика огрызался уже совсем редко, а капитан-лейтенант не стрелял, потому что не видел, в кого – так что они просто бежали. Потом, в какую-то из пауз, старший капитан вынул из набедренного кармана два алюминиевых цилиндра бесствольных ракетниц, прижал их ногой к широкому валуну, и через секунду в небо ушли два сияющих белых шара сигнальных ракет.

Алексей, уже потерявший какую-либо надежду, думал к этому времени только о том, что в плен ему попадать нельзя ни при каком раскладе. Даже выстрел в собственное, и без того имеющее не слишком правильные черты, лицо не изуродовал бы его до неузнаваемости, но другого выхода Алексей не видел: попытки объяснить корейцу, что от него потребуется, когда для этого придет время, провалились. Тот не только ничего не понимал, но и не пытался – слишком много сил отнимал у них всех бег.