Год мертвой змеи

– Товарищ командир полка...

– Ладно-ладно, Олег, – отмахнулся он от жеста нового комэска, едва дав подполковнику показать намерение отдать приветствие. – Что боя не было, я знаю. Как вообще?

– Вообще – ничего, – пожал плечам Лисицын. – Поначалу мне Владлен не понравился, нервничал, водило его здорово. Лишние шестьсот литров под брюхом – строгий самолет в управлении стал, ручкой мя-ягенько так работать приходилось... Но потом ничего, справился с собой и шел без нареканий. Барражирование без событий, единственная польза – что получше освоились с районом. Я бы предложил первую или третью эскадрилью в тот район отправить на следующую тревогу или в плановый вылет на шестнадцать часов. Лучше первую, она там не была еще... Но это вам решать, товарищ командир. Как вы сходили?

– Хорошо, – с удовольствием сказал майор то, что думал. – Сожгли командный сортир или что-то другое, столь же ценное. Облили огнем окопы, может, и попали в кого.

Корейцы сработали на редкость качественно – обозначили цель хорошо, как требовалось. И точно по времени. Насколько такое бывает часто, можешь догадаться сам. Более того, даже их штурмовики отработали без проблем – вот это меня окончательно сразило. Штаб ОВА сработал как часы, единственная «ложка дегтя» – это так и не подошедшее прикрытие китайцев на посадку нашей собственной «группы прикрытия». Так мы его и не дождались, и ничего вразумительного по этому поводу не услышали. Но идеально ведь никогда не бывает, и обошлось все же. А корейские ребята – молодцы, всегда бы так.

Они помолчали, а потом почти одновременно расправили плечи и развели локти в упражнениях, разминающих затекшие мышцы спины. Это совпадение насмешило всех троих.

– Вообще у меня такое ощущение, – сказал Марченко, когда все отсмеялись, – что мы воевать научились. Я имею в виду, «мы», коммунисты.

– Научили, – пожал плечами майор Скребо. – Если человека так бить, как нас били в сороковых, то или научишься, или тебе конец. И всей стране вместе с тобой. Естественный отбор – слышали про такое?

– И слышали, и видели, – буркнул Олег. Скребо, не задумавшись ни на мгновение, кивнул – настолько точно это было сказано. Он тоже видел подобное больше, чем хотелось бы.

– Товарищ командир полка, – решил попросить он, воспользовавшись удачным вроде бы моментом. – Я снова ходил разговаривать в штаб дивизии, и мне было сказано, что боевые вылеты в составе 913-го – на ваше усмотрение. Разрешите в следующий вылет вместе с подполковником Лисицыным?

– Хм...

Комполка посмотрел на него, прищурившись: с демонстративным превосходством, смешанным с изрядной долей юмора. В 1920-е годы было такое выражение: «смотреть, как царь на еврея». Получилось похоже.

– Тебе так понравилось драться с ним рядом? – полюбопытствовал он, глядя поверх головы майора Скребо и с интересом ожидая ответа.

– Понравилось, – признался тот. – Не нужно было симулировать плохую радиослышимость, чтобы претендующего на команды бреда не слышать, – а бывает, между прочим.

– Бывает... – протянул командир полка. – Ишь ты... Ты майор, значит, «команды» – это тебе или подполковник, или полковник отдает. Или даже генерал-майор. Хм, кто это у нас из старшего командного состава в родимой 32-й ИАД способен выдавать такой, как ты выразился, «командноподобный» или «претендующий на команды» бред, а? Ну ладно, не обижайся, – добавил он, увидав, что майор нахмурился. – Я тебя на слове не ловлю. Но с Олегом...

Он повернулся к и. о. комэска и смерил его взглядом.

– Что скажешь, ас? Ты вроде бы говорил, твой узбекский герой что-то нервничает, так? После вчерашнего – это неудивительно, разумеется, но я бы предложил взять Николая Ильича, если он вызывается.

– Не ведомым, – быстро отозвался Олег. – Иметь ведомым майора, тем более такого летуна, как Ильич, – это как если водкой цветы поливать: эстетично, но вредно. Владлен не подведет, я в нем уверен. Просто машина у него новая, да и ночью взлетели опять же. Мне и самому не стыдно признаться, знаете ли: после такого перерыва это здорово давит на нервы. Мне так было страшновато. Владлен уже давно не пионер, а усталость не с бухты-барахты накопилась, который бой парень проводит. Когда мы в последний раз Улумбейский «Дом отдыха» организовывали?

– Давно, – признался комполка. – Да только ты сам все знаешь, так что не надо на меня... А-а-а... – он махнул рукой. – Делай, как считаешь нужным, ты офицер и комэска. «Не пущать», когда боевой летчик в бой рвется, – это опозориться на весь корпус. Так что считайте, что я с признательностью согласился.

– Тогда пусть берет третье звено. У него командир послабее.

– Муковкина, что ли? Старшего лейтенанта? Да. Давайте, в общем. Сколько сейчас времени? И какого черта мне все время кажется, что с юга как будто вспухает что-то? Это артиллерия, или я недоспал сегодня?

Все трое прислушались, глядя куда-то в горизонт.

– Кажется, нет... – неуверенно произнес Олег после нескольких секунд молчания. – Не похоже. Да и далековато, чтобы услышать, будь это даже действительно артиллерия.

– Артподготовка, – предположил Скребо. – Сто семь и сто двадцать два миллиметра. Или американские стопятидесятимиллиметровки. Когда много, их и у нас, пожалуй, слышно должно быть. Или...

Командир полка и его штурман одновременно уставились майору в лицо, настолько неожиданно он осекся.

– Или это морские пушки, – и не с юга, а с юго-востока. С моря. Тяжелый крейсер бывает слышно километров за двадцать точно, а то и больше...

– Похоже на то, – настороженно признал Олег. – Я такие пушки слышал «вживую», и больше, чем один раз, – была у меня такая возможность.

Он нехорошо, мрачно усмехнулся и сплюнул себе под ноги.

– В Ленинграде, я слышал, когда линкорную пушку испытывали, так тогда даже объявления в газетах давали, что бы выкидышей не было от неожиданности, такой был звук.

А там тоже были десятки километров. Наших кораблей в Корейском заливе нет, – значит... Но сейчас тихо, верно? Снова тихо? Показалось? Да?

Полк снова был готов к бою уже в 10 утра, но самолеты оставались на земле: радиолокационные посты и выносные посты наблюдения, стянутые линиями проводной и радиосвязи в один узел, завязанный на аэродром Аньдун, молчали. Не было никаких указаний и «сверху», хотя управление дивизии держало своего офицера в полку непрерывно, до самого вечера. Все это время находящиеся в полной готовности летчики ждали команды на взлет. Но она так и не пришла.

О том же, что ни Марченко, ни остальным все же ничего не показалось, стало известно лишь тогда, когда Гроховецкий и его начштаба обсуждали с командиром 913-го ИАПа результаты вылетов и задачи на следующий день. Более полная информация о произошедшем появилась, когда сведения об «инциденте Тынготтон» дошли до Москвы, прошли весь путь, требовавшийся для того, чтобы попасть на вторую полосу «Правды», и вернулись обратно в Китай и Корею – с очередным транспортным самолетом из Иркутска.

О многом не было сказано и там – или было погребено под слоями словесного мусора и обвинений в «целенаправленной провокации». Обстрел американскими крейсерами корейских городков Тынготтон и Юксондон, находящихся в 30 километрах от границы с КНР, обычное уже событие. Таких обстрелов проводилось по нескольку в месяц, и если они не сопровождались попытками артиллерии береговой обороны КНА ответить, о них обычно упоминали только в контексте «обстрелам подвергались столько-то населенных пунктов», с приблизительным (хотя и редко завышенным) числом жертв среди гражданского населения.

Обстрел велся с большой дистанции – глубины в Западно-Корейском заливе не позволяли крупным кораблям подходить к берегу слишком близко. Немногочисленные батареи корейцев молчали – для них подобная дистанция была недостижима, но огонь крейсеров все равно велся не слишком прицельно: корректировать его с воздуха не рискнули. А потом интервенты вдруг оказались не одни...

«Вдруг» – слишком сильное слово, советскую эскадру в любом случае ни на секунду не выпускали из визиров «приписанные» к ней корабли 95-го оперативного соединения. Но сначала линейный крейсер с эскортом появился на экранах радаров завесы эсминцев, прикрывающих крейсера от возможных катерных атак и обнаруживших его еще за десятки миль. А затем подходящую «Москву» опознали и экипажи висящих в воздухе самолетов противолодочной обороны, и пилоты заслона истребителей. Для этого, наверное, все и делалось – обстрел не имеющего никакого военного значения городка в нескольких минутах подлетного времени от маньчжурских аэродромов напрашивался хотя бы на попытку проявления активности, за чем последовала бы схватка истребительных эскадрилий. Это было смело, у одного только 64-го истребительного авиакорпуса имелось около 300 «МиГов». Но корпус не имел права атаковать корабли в море, и даже единственному его полку, имевшему разрешение пересекать береговую черту, было строго определено: где и с какой целью это можно делать. Да и не могли «МиГи» ничего сделать крейсерам...

На аэродроме Далянь бежали к взлетной полосе экипажи поднятого по тревоге полка «Ил-28» – первого боеготового во всех ВВС НOAK; глубоко в тылу войск ООН лихорадочно стучал ключом радист, известный нескольким десяткам советских офицеров как «Первый четырехпалый»; на аэродроме Поханг спешно заправляли топливом скоростные авиаразведчики «F2H-2H Бэньши» Корпуса морской пехоты США, выглядевшие совершенно так же, как выглядят «F2H-2B», способные нести атомные заряды под правым крылом... Это было испытание нервов. Как в штыковом бою, когда люди бегут друг на друга, заранее выбирая – кого. В такой момент, кто первый сочтет себя уже проигравшим, представит себя пробитым вражеским штыком – тот и...

Подошедшая на десяток миль «Москва» развернула на противника башни, и точно так же поступили оба «26-бис», выстроившиеся за ней в короткий кильватер. Дивизион эсминцев 95-го ОС лег на параллельный курс, но крейсера американцев продолжали неторопливо вести огонь по окутавшемуся дымом пожаров городку, двигаясь короткими галсами в узости между песчаными банками. Можно было только представить, как было страшно людям на их мостиках... Два «Флетчера» и три «Гиринга» просчитывали торпедные треугольники, упирающиеся своими вершинами в курсы советских кораблей; тем же самым, но «с противоположным знаком», если так можно выразиться, занимались советские «Встречный», «Верткий», «Вспыльчивый» и «Видный». Москаленко мог приказать дать залп прогревающими зарядами – выжечь орудийную смазку в стволах, но и вспышки холостого выстрела хватило бы, чтобы у кого-то могли не выдержать нервы.

Минуты шли медленно и болезненно, пока «Москва» сокращала дистанцию до такой, когда решающим фактором первых минут возможного боя, до подхода выпущенных торпед, могли стать уже не ее 305-миллиметровые пушки, как было бы на 120-140 кабельтовых, а 180-миллиметровки «Калинина» и «Лазаря Кагановича» – по 9 орудий на каждом. В воздух с развернувшихся за горизонтом авианосцев уже поднялись прикрываемые «Пантерами» «Скайрейдеры», вооруженные бронебойными бомбами, но все могло решиться еще до того, как они доберутся до сцены возможного боя. Первого в разрастающейся, как лесной пожар, цепи схваток за право владеть Дальним Востоком, а за ним – и всем миром. Схваток уже прямых, без посредников в лице Китая и обеих Корей, но с ними вместе, да и со всеми остальными тоже. В стороне от такого пожара не остался бы никто.

Именно это остановило готовые сорваться команды. Так и не развернув орудийные башни в сторону советских кораблей, так и не увеличив хода, два американских крейсера прекратили стрельбу, развернулись и неторопливо двинулись прочь. Пилоты кружащихся в 30 тысячах футов над ними «Сейбров» и подошедших палубных машин, обмирая от напряжения, провожали разошедшиеся с ними контркурсами советские корабли выжидающими взглядами. 1944-й был хорошим уроком: со Сталиным, с русскими нельзя было играть в игры слишком резко – они могли не понять тонкостей.

Долгое время этот эпизод оставался неизвестным, заслоненный последующими событиями. Но похоже, что случившееся было как раз тем моментом, когда мир впервые после 1951 года встал на грань прямого военного столкновения между Советским Союзом и США. Сбиваемые над Курилами и Балтикой «Сверхкрепости», «Нептуны» и «МиГи» – это было другое. В небе, кто сильнее в данную секунду, тот и прав, а дипломаты будут разбираться позже, и то не всегда. Но международное морское право гораздо старше, и оно определяет слишком многое, чтобы потом удалось отделаться извинениями либо встречными обвинениями. То, что выстрелы «Москвы» так и не прозвучали, сыграло немалую роль в том, что мир, каким мы его знаем, не рухнул в пропасть в этот ничем не отличавшийся от других день.

Словосочетание «едва не...» было повторено в «Правде» более десяти раз. И в других газетах, по всему миру – еще сотни раз. «Almost», «Nearly», «Beinahe», «Bijna», «Nassten»...

Потом человечество забыло и об этом тоже.

Узел 7.2

4 марта 1953 года, середина дня

Разведгруппа старшего капитана КНА Пака Хен Ю изготовилась к выдвижению из заглаженного ветром канонира минут через десять после того, как из пределов видимости исчез последний американский солдат. Начиная с 8 часов утра на стрельбище сменились три взвода, упражнявшихся с вызывающим почтение упорством. Старший капитан наблюдал за ними, лежа на земле и держа на вытянутой руке зеркальце, чуть высунутое за край бруствера. Видно было плохо, но и этого хватало: огневой рубеж располагался почти в 600 метрах от их убежища, и хотя огонь велся в другом направлении, это было даже чересчур близко. Лежа почти без движения, не имея никакой защиты от пробирающегося снизу холода, кроме пары плащ-палаток, разведчики замерзли так, что будь их меньше и будь сейчас ночь, они бы, наверное, уже начали погибать от холода. Даже при не слишком отличающейся от нуля температуре для этого иногда хватает нескольких часов – но вместе они все-таки хоть как-то согревали друг друга.

– Ну что?.. – спросил старшего капитана его заместитель в звании просто капитана, пристроившийся рядом с час назад и занимающийся тем же самым. – Ушли вроде, а?

– Да, похоже. Заметил, что эти стреляли почти вдвое меньше по времени? Не 40 и 50 минут, а 22-23. А потом быстро ушли, даже убежали. Всем взводом, и не проверив мишени, как два первых взвода.

Заместитель командира не ответил, поскольку если бы вопрос не был обращен к самому себе, он мог быть расценен как попытка обидеть. В разведке капитан воевал с тринадцатилетнего возраста, и чем воюет разведчик, знал не хуже самого Ю. «Солдат всегда должен думать. Солдат умом должен воевать», – говорила подходящая к случаю цитата из великой книги «Страх и Бесстрашие», вышедшей год назад и распространяемой среди китайских добровольцев и тех корейцев, которые умели читать по-китайски. Книгу заучивали наизусть – настолько она была точна и полезна всем до единого бойцам, от рядового до старшего офицера. «Тяжело в учении, легко в бою», «рассчитай и бей» – многие роты принимали подобные выражения в качестве девизов, настолько они подходили к тому, что требовала от них война.

– Десять минут, – произнес старший капитан. – Ребята готовы?

Он даже не обернулся посмотреть, поскольку знал, что приказ, отданный им в тот момент, когда американцы прекратили огонь, выполнен. Шея затекла, холод заставлял тело кричать, но Ю продолжал лежать, только иногда мягко поворачивая зеркальце из стороны в сторону. Солнце находилось с той стороны, куда были обращены его ноги, поэтому предательского взблеска можно было не опасаться.