Год мертвой змеи

– Санитар! – заорали сбоку. – Санитар, мать твою!

Бросив последний взгляд на покрытого копотью старлея, Алексей потрусил на крик. Бежать пришлось сквозь дым, и метров через десять он почти перестал что-либо видеть. Выскочив из тени горящего дома, он наткнулся на группку людей: вперемешку русских и корейцев. Не обращая никакого внимания на треск огня, они работали в бешеном темпе, растаскивая руками еще один полуразрушенный дом. Расшвыривая расщепленные доски, здоровенный белобрысый парень лет двадцати, превращенный золой и потеками крови на щеке в татуированного негра, добрался до лежащего среди обломков тела и выдернул его наверх буквально одной рукой. Прижав человека к себе, он сделал несколько осторожных шагов назад и передал тело принявшим его людям, тут же снова шагнув вперед. Вновь согнувшись над обломками, он отчаянно работал, двигая руками как автомат. Рукав ватника парня неожиданно вспыхнул – огня и искр вокруг вполне хватало, чтобы удивляться такому, – но боец, почти не повернув головы, только несколько раз хлопнул по рукаву свободной ладонью. Коротко ругнувшись и не глядя больше на рукав, он продолжил швырять доски назад.

Все это, считая от того момента, когда Алексей выбежал из дыма, заняло меньше минуты. Еще одно тело парень оставил без внимания. Этот человек был явно мертв – у него не хватало обеих оторванных по локти рук. Кашляя от дыма, зенитчик перешагнул через убитого и резким движением откинул вперед разломанный остов стола. Согнувшись вдвое, он неожиданно плавно распрямился и развернулся на месте, еще раз внимательно оглядев все вокруг.

– Все? – спросил кто-то рядом с Алексеем.

Не ответивший парень шагнул через обломки, оступился, но удержал равновесие и выбрался из разрушенного дома несколькими аккуратными прыжками, балансируя левой рукой. Правую он продолжал прижимать к себе. Молодой матрос рядом что-то произнес по-корейски. Ли, чтобы перевести, рядом не было, но Алексей понял и так.

– Вот такие они мы... – сказали опять рядом, с той же стороны, но уже по-русски. Этот голос он узнал – сам майор, командир зенитчиков. – Сомневаюсь я, моряк, что эти ребята нас когда-нибудь победят. Вот потому вот...

Так и не позаботившись оглянуться, Алексей, не отрываясь, глядел, как громадная, исцарапанная, грязная, покрытая волдырями свежих ожогов ладонь зенитчика гладит несчастного, обожженного кота, не сумевшего выбраться из обломков своего внезапно вспыхнувшего дома. В Азии считается, что кошка приносит в дом счастье и благополучие; а в сельскохозяйственной стране, какой является Корея, иметь в доме мышелова – просто необходимость. Капитан-лейтенант Вдовый, видавший за первую и вторую из своих войн столько смертей, что хватило бы на среднего размера поселок, вроде того же Нижнеангарска, и в том числе глядевший на собственную смерть почти в упор, с болью и ужасом смотрел сейчас на кота, пережившего и дом, и хозяина. Почему-то это тронуло его значительно сильнее, чем вид мертвого человека, так и лежащего среди тлеющих обломков всего-то в нескольких шагах от него. Осознав это и ужаснувшись, он сбросил оцепенение и сам запрыгал через обломки, на место того мускулистого зенитчика. Ухватив убитого за ворот, он волоком вытащил его из останков дома, оттащил подальше (здесь ему кто-то уже помог) и уложил рядом с другими телами.

– Ну что? – сказал тот же майор, когда моряк разогнулся, не отрывая на этот раз взгляда от мертвых лиц, искаженных застывшей на них болью. У самого майора было такое же лицо – разве что живое, меняющееся. – Цел ваш корабль?

– Цел... – равнодушно ответил Алексей. Что делать теперь, когда мертвы уже двое из ключевых офицеров, знающих во всех тонкостях детали предстоящего похода, он пока не очень представлял. Тело командира военно-морской базы подтащили сюда же, в короткую, на несколько метров, цепочку. Низкорослый молодой матрос, поймав его взгляд, развел руками.

– Товарищ майор, – машинально, не слишком даже осознавая, что говорит, произнес Алексей, обернувшись. – А что, у вас правда потерь нет?

– Ну как нет... – сморщился зенитчик. Ветер раздувал пожар, и лицо у него было такое же закопченное, как и у других, разве что пересеченное сравнительно светлой полосой от рукава. – Человек восемь на обе батареи, включая минимум двоих тяжелых. А то и троих. Я уже затребовал транспорт – если повезет, так довезут. Местного фельдшера убило, как мне сказали, а наши санитары – это так...

– Я неправильно выразился, – снова спросил Алексей, равнодушно дослушав. – Я про безвозвратные.

– А безвозвратных нет. Пока.

Майор передернул плечами, будто от холода, и на мгновение стал похож на своего нервного взводного.

– Мы успели врыться в землю, так что одни кончики стволов торчали. Причем пока ты спал, капитан, были подготовлены и вторые позиции. Помнишь ту «фотовспышку» на исходе ночи? Вот когда нас тут сфотографировали, ты что делать пошел?

– Я... На корабль...

– Ну, это дело твое. Корабль – это тебе и карты, как говорится... – майор не закончил фразу целиком, снова утирая рукавом мокрое от пота лицо. Они отошли еще дальше от горящих домов, но воздух был наполнен жаром и гарью, заставляющей непрерывно откашливаться. – А мои батареи были передислоцированы немедленно, как только разведчики ушли проявлять свои пленки. Час им лету, скажем. Полчаса на проявку и одновременно на подготовку следующего вылета: причем произведенного не ими, а палубниками – молодцы, правда? Такой организации нам учиться и учиться еще. Но, в общем, к тому моменту, когда окончательно рассвело, мои орлы уже сидели в гнездах с ладонями на маховиках. И хотя радар на такой высоте подхода оказался слепым, но не прошляпили все-таки. Я, капитан, знаешь ли, Отечественную от звонка до звонка – меня уже ничем не удивишь. А тебя будто не бомбили никогда, такой ты весь потерянный...

– Корейцев побило, – машинально объяснил Алексей. – И что теперь делать – можно только смутно так... предполагать... Штаб – в клочья. Не так много, наверное, и у них в итоге погибло, но офицеров сразу несколько, а на войне это...

Объяснять не было нужно, и майор понимающе кивнул. Офицер на войне – это совсем не то что офицер в тылу. После того, как выяснилось, что минный заградитель уцелел, это могло действительно быть главным результатом авианалета – вполне стоящего американцам по крайней мере одного из неожиданно потерянных ими штурмовиков. Хотя – еще раз подумалось, что ни такой меткости стрельбы, ни такого количества сбитых за какие-то секунды быть на самом деле не может.

У корейских моряков был (или по крайней мере должен где-то быть) еще один строевой офицер – тот самый командир шхуны, с которым он столкнулся вчера, но в способности последнего выйти в море в качестве командира «Намдо» в предстоящем походе Алексей очень сильно сомневался. Шхуна, кстати говоря, горела тоже – точнее, то, что от нее оставалось на поверхности; с места, где они стояли, это было отлично видно. Разбитая надстройка ушла в воду почти целиком, и по ней, по кресту пылающей мачты, плясали буйные рыже-черные языки бесшумного на таком расстоянии, пламени.

– Связь у вас, говорите, осталась? – спросил Алексей после нескольких секунд молчания, позволивших ему собраться с мыслями. Так бомбили его действительно первый раз, и это сказывалось до сих пор. -Да.

– Мне она нужна, – сообщил он, не прося, информируя. – Товарищ майор, вы, вероятно, понимаете, что если вас прислали в эту дыру, то дело не просто в том, чтобы попытаться защитить пару плавединиц и байд. С этим вы справились – пока. Если этот налет не случайный – а я думаю, что это именно так, – то через несколько часов нас будут или бомбить снова, или даже обстреливать. А одного-двух эсминцев, между прочим, вполне хватит, чтобы окончательно...

На этом месте он остановился и еще раз посмотрел на творящееся вокруг. Судя по тому, что ему рассказывали корейцы, настолько сильному удару база еще не подвергалась. Возможно, американцы будут удовлетворены.

– В любом случае, решать что-то необходимо. И решать прямо сейчас, – закончил он. – Хочется верить, что это еще не поздно. Мне нужна действенная связь, товарищ майор.

Выводите меня «наверх», на Пхеньян. Мне нужен капитан первого ранга Гришанов. Или даже генерал-лейтенант Разуваев. Пожалуйста. У нас немного времени.

Узел 7.0

Ночь с 3 на 4 марта 1953 года

Они ползли по снегу, одетые в грязно-белые маскировочные халаты. Белыми были капюшоны, в белое были выкрашены обрезиненные оголовки ботинок, белыми (или, скорее, светло-серыми) были удобные для стрельбы двупалые полурукавицы-полуперчатки, оставляющие свободными большой и указательный пальцы. Белым было и само оружие, обмотанное широкими марлевыми бинтами. У каждого из ползущих имелся советский автомат: «ППШ-41» или «ППШ-43». У большинства – с современными рожковыми магазинами на 35 патронов, у остальных – со старыми барабанными на 71. У нескольких в дополнение к автоматическому оружию были пистолеты, причем у двоих – малокалиберные пукалки из арсеналов старой китайской армии, где из легкого стрелкового оружия можно было найти все, что угодно. У всех без исключения имелись ножи: от штатного советского «ножа разведчика образца 1940 года» до местных самоделок по вкусу. Всего людей было одиннадцать – две боевые пятерки и командир.

Разведгруппа была чуточку больше, чем могло считаться необходимым для обеспечения скрытности, и гораздо меньше того, что было нужно для выполнения поставленной задачи хоть со сколь-нибудь значимой вероятностью. В целом же, как и в большинстве подобных боевых рейдов «туда», с самого начала этой операции войсковые разведчики совершенно ясно осознавали: шансы даже просто остаться в живых у них исчезающе малы. Как всегда.

Имелись у разведгруппы и плюсы – в первую очередь то, что новичком в разведке не был ни один из бесшумно извивающихся по земле людей. Почти половина бойцов имела боевой опыт лет в десять и больше, остальные – от двух до восьми. К последним относились те, кто застал лишь самый конец еще той, Второй мировой, войны. Все они без исключения знали два-три корейских и южнокитайских диалекта, а многие и по пять-семь более или менее разнящихся друг от друга языков: в Азии это не такая уж редкость. Крови же в них было намешано столько, что определить национальную принадлежность разведгруппы «в целом» с первого взгляда затруднился бы и знаток.

Ползли молча – как и должны перемещаться разведчики, пересекающие линию фронта. Почти бесшумно – не звякала ни одна железяка, не скрипела кожа обтянутых гетрами ботинок, разве что чуть поскрипывал наст, проминаемый тяжестью тел. И долго. Снег, сорванный с поверхности земли их мягкими равномерными движениями, поднимался в воздух невидимыми в темноте искрами, забиваясь в ноздри и вызывая желание чихнуть. Это могло показаться смешным, если бы не было так страшно.

– П!...

Машинальный предупредительный жест головного группы, оторвавшегося от остальных метров на пятнадцать, в любом случае не мог быть замечен в темноте. Но едва долетевшего до остальных короткого, мгновенно проглоченного воздухом тупого звука хватило: остальные десять человек тут же уткнулись лицами в снег, грея себя собственным, отражающимся сейчас от земли дыханием. Несколько секунд все лежали неподвижно, потом, после разрешающего сигнала – почти неслышного «всхрапывания», какое может издать и ночная птица, люди снова осторожно двинулись вперед.

Всего лишь около часа назад село солнце – по обычным меркам этот час был невозможно ранним для перехода линии фронта. Но для сегодняшнего дня он подходил едва ли не лучше, чем другие. Под конец ночи часовые наиболее утомлены, но это несложное правило знают все, поэтому к 5-6 часам утра ракеты будут висеть над нейтральной полосой почти непрерывно. Еще чаще чем сейчас.

Снова остановка – головному опять что-то показалось. Потом впереди и справа взлетела целая гроздь осветительных ракет: белая, зеленая, потом еще одна белая. Все вжались в снег – привычно, но... К такому все равно невозможно привыкнуть по-настоящему. Устланные снежными озерцами воронки, разбросавшие вокруг себя горки грунта, покачивали тенями, шарахающимися влево и вправо – в зависимости от того, куда относило порывами ветра медленно опускающиеся ракеты. В сложном переплетении беспорядочно движущихся теней с трудом можно было разглядеть чуждое промороженной равнине движение смазанных серо-белых фигур, сливающихся с землей. Но там, в южнокорейских окопах, тоже сидят не мамины мальчики. Каждую секунду ночь может превратиться в день, причем в такой, который без труда станет последним для каждого из них, таких опытных, так хорошо вооруженных. Каждую секунду ползущий впереди разведчик может задеть растяжку противопехотной мины. Тогда сработавший вышибной заряд поднимет ее в воздух на метр-полтора, и пространство вокруг на долю секунды переполнится несущимися с неуловимой глазом скоростью стальными стерженьками, любого из которых хватит, чтобы пробить лежащего человека насквозь. Каждую секунду пулеметчику далеко впереди может что-то послышаться, тогда он прошьет длинной очередью пространство перед собой – в нем вполне можешь оказаться и ты. Это тоже было уже «обычно», такое ощущение каждый из ползущих переживал далеко не в первый раз. На привыкнуть к нему все так же было нельзя. Совсем.

Через 40 минут разведгруппа добралась до первого ориентира – микроскопической ложбины, отличавшейся от окружающего ее пространства понижением рельефа всего на какую-то пару .метров. При свете дня и в мирное время это не имело бы почти никакого значения, но на войне и ночью такое место было драгоценностью, способной укрыть разведчиков, во-первых, от опасности, а во-вторых, еще и от сильного восточного ветра, несущего но насту снежные крупинки и забирающегося в самые глубокие щели между слоями одежды.

– Темп, товарищи, темп... – прошептал командир разведгруппы своим бойцам, когда все непроизвольно замерли, распластавшись на дне ложбины и пытаясь использовать для отдыха хотя бы секунду неподвижности. Это был только самый первый отрезок предстоящего им этой ночью пути, но усталость уже сказывалась.

– Нельзя отдыхать, некогда. Днем будем отдыхать...

Разведчики, находящиеся рядом с командиром, послушались беспрекословно. Остальные, расположившиеся в ложбине, имевшей вид вытянутого вперед неровного эллипса с командиром в фокусе, не услышали ничего, но поступили точно так же, как и первые: то есть поднялись и начали движение вперед.

Снег скапливался на дне углубления, способного лет так через десять превратиться в настоящий овраг, местами он оказался почти по колено и передвигаться здесь было тяжело. На некоторых же участках земля обнажалась, очищенная прихотью ветра, и тогда излишняя белизна маскхалатов бросалась в глаза. Люди передвигались согнувшись, а время от времени, когда это было удобнее, и на четвереньках. Никого такое не смешило, поскольку смеяться менее чем в двух сотнях метров в другую сторону от вражеских траншей не могло прийти в голову ни одному человеку, полагающему себя психически здоровым.

Теми – это было хорошее слово. Во всяком случае, подходящее. Чуть изогнутая к западу ложбина тянулась на полтораста метров – то расстояние, которое хорошо подготовленный солдат должен пробегать секунд за двадцать пять. Разведгруппа прошла ее за три-четыре минуты, и командир счел, что этот темп является просто отличным. Дальше пошло хуже. Следующие метров триста опять пришлось ползти. То с одной, то с другой стороны звучали одиночные выстрелы винтовок, а вдобавок к этому лисынмаповцы время от времени выдавали «дежурные», ни в кого особо не нацеленные пулеметные очереди, пересекающее темное небо наискосок.

– Темп... – произнес он еще раз через десяток минут, задыхаясь от усилий. Это было важно. В рейде за линию фронта, подобном сегодняшнему, против разведчиков играло все: в первую очередь мешающий двигаться снег, а так же обилие боеприпасов и неограниченное количество осветительных ракет, которыми располагали занимавшие передовые траншеи части 3-й южнокорейской дивизии – измотанной и обескровленной, но обладающей отлично подготовленным личным составом и наиболее, наверное, опытными боевыми командирами младшего и среднего звена во всей армии Республики Корея. Конечно, если не считать спецподразделений – вроде их собственного.

На руку разведчикам были разве что паршивая погода и сильный ветер, заставляющий вражеских наблюдателей и часовых больше защищать глаза, чем смотреть вперед, и не дающий им возможности слушать. Но этого было мало, а темпа все равно не хватало. Почти непрерывно, с короткими пропусками на ранения, воевавший с 1937-го по 1945-й, и затем с 1950 года и по сегодняшний день, командир разведгруппы, как и большинство его бойцов, совершенно четко осознавал, что если группа не сумеет выйти на нужную точку к рассвету – им всем конец. И это еще полбеды. В отличие от рядовых разведчиков, он был осведомлен о задаче группы и значении их успеха настолько полно, насколько это было безопасно для дела. Собой и своими ребятами, многие из которых были ему дороже родных братьев, командир разведчиков пожертвовал бы абсолютно без колебаний, но... Само по себе это задачу не выполнит. Они должны дойти до цели, сделать то, ради чего их послали, и пройти хотя бы полпути назад – и вот только после этого можно будет умереть с чувством исполненного долга. Удовлетворенно и спокойно, как умирают солдаты, уже убившие врагов за себя и за тех, кому не повезло, и тем самым искупившие свой долг перед страной.

– Темп, ребята...

Он уже не приказывал – почти просил. Ночь сливалась в одну безликую темную массу, прерываемую обычными здесь деталями – качающимися в небе разноцветными осветительными ракетами, плывущими в вышине пулеметными трассами и совершенно не связанными с ними звуками очередей и отдельными выстрелами слева и справа. Впереди было тихо. Сравнительно. Даже обострившийся до предела слух, одно из главных достоинств хорошего разведчика, будь он увешан оружием хоть с головы до ног, помогал сейчас не слишком: несколько часов движения – безостановочного и почти на пределе возможной скорости – забивали его пульсирующей гонкой крови в сосудах. А кроме того, был и ветер.

К полуночи командир разведгруппы осознал, что если он немедленно не даст себе отдохнуть, то сию минуту умрет – на месте и сразу. Но поскольку такая мысль приходила ему в голову и раньше, то он ее спокойно проигнорировал и продолжал ползти.

– Пак, – позвал командира боец-ханец, догнавший его несколькими уверенными движениями тела минут через пять после того, как эта мысль пришла в голову во второй раз. – Ты убиваешь ребят. Нам нужен привал. Я понимаю, что надо спешить, пока ночь такая темная и ветреная, но мы все равно не успеем, если выдохнемся сейчас. Ты знаешь, я никогда бы не сказал такое, но уже пора.

Они оба застыли на половине движения, чуть приподняв головы и опираясь на предплечья, как смотрят по сторонам ящерицы. Мгновения почти полной неподвижности были потрачены обоими на то, чтобы перевести дыхание, и хотя от этого командиру разведчиков стало на мгновение стыдно перед собой, заставить себя не наслаждаться этим он не сумел.

– Хорошо, – сказал он через секунду, стараясь, чтобы голос прозвучал ровнее. – Десять минут. Или столько, сколько нужно будет, чтобы перевалить вон туда...

Он показал движением пальца, и боец сморщился. До очередной ложбины (видно ее не было, но оба знали, где она находится) ползком было значительно больше десяти минут. Но решение командира, и так проявившего уважение к старому боевому товарищу выслушиванием его совета или просьбы, в разведке почти свято и обсуждаться не должно.